Эти лошади малы и худы.
Эта сбруя – из гнилых ремешков.
Эти запахи: травы и воды –
обнялись, как двое пьяных дружков,
и Урал, идущий к морю сквозь лес
и поймавший по пути пару звёзд,
так запомнился, и с ними и без, –
что теперь казачью память внахлёст
гнать из нынешней зимы нет нужды
к вольным запахам травы и воды.
А бродяжья память стала слаба:
тропы путает и лица, и дни.
Только свару рюкзака и горба
Норовит явить – Господь, сохрани!..
Где я только с рюкзаком не бывал,
по каким камням случалось брести,
а, ей-Богу, лучше слова «Привал!»
что-то слов и не припомню в пути.
Может, были и погромче слова,
да не помнит их душа. И – права…
А хорошая сегодня заря!
Право, будет что потом вспоминать.
На распяленных ветвях января
простынёй трепещет синяя гладь.
И блестит на тополиной коре
бывший струйкой дождевою ледок,
твёрдо помнящий тот день в декабре,
как морозом вдруг предстал холодок.
Запасайся сущим, память глупца,
словно жизни и не будет конца.
