Ребенок мой больной умолкнул в колыбели.
Я к мужу в сад пришла, и мы в беседке сели.
Он долго на меня задумчиво глядел,
В объятиях своих согреть меня хотел,
Потом, очнувшися от думы безотвязной,
Сказал с улыбкою: «Пойдем дорогой разной,
Ты — к северу, а я… куда пошлют, бог весть!
Но знай, что у меня на шее образ есть.
Я буду на него молиться перед битвой,
Горячей, искренней солдатскою молитвой…
В турчанок не влюблюсь!» — прибавил он шутя.
«А наше бедное, невинное дитя?» —
«Пусть подождет отца. Вернувшись из похода,
Я сына научу твердить: «Вперед! Свобода!»
Прекрасные слова, не правда ли?» Но я
Не слушала его и, слез не утая,
Припав к груди его, в безумии ласкала,
За что-то гневалась, за что-то упрекала:
«Злой муж и злой отец, недобрая душа!
Свобода, говоришь? — Свобода хороша;
Но жить мне без тебя, подумай сам, легко ли?
Спасешь чужих детей, но не спасешь ты Коли,
Малютки нашего… Постой, не уходи,
Жестокий человек!»
…Так на его груди
Я долго плакала, молилась: «Боже, боже!
Свобода для славян ему всего дороже;
Ребенка своего он бросит сиротой…»
А муж порывисто крутил свой ус густой.
«Довольно, милая, не плачь о храбром муже.
Живым вернусь домой… Да чем других я хуже?
Все на войну идут: и низкий временщик,
И полковой наш поп, и мой Иван-денщик,
Который за кустом мне шепчет: «Не пора ли?
Всё, барин, сделано. К походу всё собрали».
Сейчас, Иван, сейчас! Два слова — и аминь…»
А я отчаянно рыдала:
«Не покинь!»
И на груди его успела вновь повиснуть…
«Сомлела барыня: водицей надо спрыснуть!» —
Заметил наш денщик, помчавшись за водой…
«Комиссия владеть женою молодой! —
Муж грустно упрекнул меня с улыбкой слабой: —
Того гляди, что сам вдруг сделаешься бабой!
Полковник наш — беда!— упрячет под арест».
И обнял он меня, и приложил свой крест
К рыдающим устам с любовию и верой.
Мы оба плакали. Сочувствовал наш «Серый»:
Почтенный старый пес откуда ни взялся
И лаем жалобным тревожно залился.
«Прощай, старик, не вой! А с крошкой Николаем
Проститься… нету сил. Ну, здравия желаем,
Сердечная моя! Не плачь, не провожай!»
И он отправился.
…Был страшный урожай
На русских мертвецов. Молитвой ежедневной
Три раза (верю я) он был спасен под Плевной.
Шутливо он писал, что «был в больших боях,
Сидел всё под кустом, где спас его аллах».
Прислал он весточку, как «наши великаны
Свободу принесли болгарам за Балканы».
Он быстро шел вперед; но… с пулею в груди
Остался мой герой, мой милый, позади
Спасителей славян в каком-то там обозе.
Священник полковой меня утешил:
«В бозе
Ваш муж, штабс-капитан, скончался. Знать, судьба!
Молитесь за него, за божьего раба,
Сударыня моя. Не унывайте, ибо
Унынье — смертный грех!»
…Совет хорош. Спасибо!
Но исполнять его, вдовея, не могу…
Ох, вдовья долюшка!.. Играет на лугу
Сиротка, мальчик мой: смеется он и пляшет,
Лучиной-саблею геройски храбро машет.
О милый мой герой! Тебе уж лет пяток,
Ты — вылитый отец: такой же кипяток,
Как наш покойничек. «Скажи мне, душка, милка,
Скажи мне на ушко: где… где его… могилка?»
— «В Болгарии…»
— «Так, так… А душенька его?»
— «У боженьки в руках…»
И больше ничего
Не ведает дитя. И знать ему не время,
Что жизнью заплатил за родственное племя
Отец его герой…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . .»Не упади, смотри же!»
Ребенок побежал, а я молюсь тайком,
Чтоб не споткнулся он, гонясь за мотыльком
Прелестно-радужным.
…И мне, штабс-капитанше,
Грядущие беды мерещатся уж раньше;
Но милостив господь: ребенок не умрет…
И я ему кричу:
«Вперед, дитя, вперед!»
