Борис Пастернак — Вакханалия: Стих

Город. Зимнее небо.
Тьма. Пролеты ворот.
У Бориса и Глеба
Свет, и служба идет.

Лбы молящихся, ризы
И старух шушуны
Свечек пламенем снизу
Слабо озарены.

А на улице вьюга
Все смешала в одно,
И пробиться друг к другу
Никому не дано.

В завываньи бурана
Потонули: тюрьма,
Экскаваторы, краны,
Новостройки, дома,

Клочья репертуара
На афишном столбе
И деревья бульвара
В серебристой резьбе.

И великой эпохи
След на каждом шагу
B толчее, в суматохе,
В метках шин на снегу,

B ломке взглядов, симптомах
Вековых перемен,
B наших добрых знакомых,
В тучах мачт и антенн,

На фасадах, в костюмах,
В простоте без прикрас,
B разговорах и думах,
Умиляющих нас.

И в значеньи двояком
Жизни, бедной на взгляд,
Но великой под знаком
Понесенных утрат.

«Зимы», «Зисы» и «Татры»,
Сдвинув полосы фар,
Подъезжают к театру
И слепят тротуар.

Затерявшись в метели,
Перекупщики мест
Осаждают без цели
Театральный подъезд.

Все идут вереницей,
Как сквозь строй алебард,
Торопясь протесниться
На «Марию Стюарт».

Молодежь по записке
Добывает билет
И великой артистке
Шлет горячий привет.

За дверьми еще драка,
А уж средь темноты
Вырастают из мрака
Декораций холсты.

Словно выбежав с танцев
И покинув их круг,
Королева шотландцев
Появляется вдруг.

Все в ней жизнь, все свобода,
И в груди колотье,
И тюремные своды
Не сломили ее.

Стрекозою такою
Родила ее мать
Ранить сердце мужское,
Женской лаской пленять.

И за это быть, может,
Как огонь горяча,
Дочка голову сложит
Под рукой палача.

В юбке пепельно-сизой
Села с краю за стол.
Рампа яркая снизу
Льет ей свет на подол.

Нипочем вертихвостке
Похождений угар,
И стихи, и подмостки,
И Париж, и Ронсар.

К смерти приговоренной,
Что ей пища и кров,
Рвы, форты, бастионы,
Пламя рефлекторов?

Но конец героини
До скончанья времен
Будет славой отныне
И молвой окружен.

То же бешенство риска,
Та же радость и боль
Слили роль и артистку,
И артистку и роль.

Словно буйство премьерши
Через столько веков
Помогает умершей
Убежать из оков.

Сколько надо отваги,
Чтоб играть на века,
Как играют овраги,
Как играет река,

Как играют алмазы,
Как играет вино,
Как играть без отказа
Иногда суждено,

Как игралось подростку
На народе простом
В белом платье в полоску
И с косою жгутом.

И опять мы в метели,
А она все метет,
И в церковном приделе
Свет, и служба идет.

Где-то зимнее небо,
Проходные дворы,
И окно ширпотреба
Под горой мишуры.

Где-то пир. Где-то пьянка.
Именинный кутеж.
Мехом вверх, наизнанку
Свален ворох одеж.

Двери с лестницы в сени,
Смех и мнений обмен.
Три корзины сирени.
Ледяной цикламен.

По соседству в столовой
Зелень, горы икры,
В сервировке лиловой
Семга, сельди, сыры,

И хрустенье салфеток,
И приправ острота,
И вино всех расцветок,
И всех водок сорта.

И под говор стоустый
Люстра топит в лучах
Плечи, спины и бюсты,
И сережки в ушах.

И смертельней картечи
Эти линии рта,
Этих рук бессердечье,
Этих губ доброта.

И на эти-то дива
Глядя, как маниак,
Кто-то пьет молчаливо
До рассвета коньяк.

Уж над ним межеумки
Проливают слезу.
На шестнадцатой рюмке
Ни в одном он глазу.

За собою упрочив
Право зваться немым,
Он средь женщин находчив,
Средь мужчин нелюдим.

В третий раз разведенец
И дожив до седин,
Жизнь своих современниц
Оправдал он один.

Дар подруг и товарок
Он пустил в оборот
И вернул им в подарок
Целый мир в свой черед.

Но для первой же юбки
Он порвет повода,
И какие поступки
Совершит он тогда!

Средь гостей танцовщица
Помирает с тоски.
Он с ней рядом садится,
Это ведь двойники.

Эта тоже открыто
Может лечь на ура
Королевой без свиты
Под удар топора.

И свою королеву
Он на лестничный ход
От печей перегрева
Освежиться ведет.

Хорошо хризантеме
Стыть на стуже в цвету.
Но назад уже время
B духоту, в тесноту.

С табаком в чайных чашках
Весь в окурках буфет.
Стол в конфетных бумажках.
Наступает рассвет.

И своей балерине,
Перетянутой так,
Точно стан на пружине,
Он шнурует башмак.

Между ними особый
Распорядок с утра,
И теперь они оба
Точно брат и сестра.

Перед нею в гостиной
Не встает он с колен.
На дела их картины
Смотрят строго со стен.

Впрочем, что им, бесстыжим,
Жалость, совесть и страх
Пред живым чернокнижьем
B их горячих руках?

Море им по колено,
И в безумьи своем
Им дороже вселенной
Миг короткий вдвоем.

Цветы ночные утром спят,
Не прошибает их поливка,
Хоть выкати на них ушат.
В ушах у них два-три обрывка
Того, что тридцать раз подряд
Пел телефонный аппарат.
Так спят цветы садовых гряд
В плену своих ночных фантазий.
Они не помнят безобразья,
Творившегося час назад.
Состав земли не знает грязи.
Все очищает аромат,
Который льет без всякой связи
Десяток роз в стеклянной вазе.
Прошло ночное торжество.
Забыты шутки и проделки.
На кухне вымыты тарелки.
Никто не помнит ничего.

Анализ стихотворения «Вакханалия» Пастернака

Поздняя лирика Бориса Леонидовича Пастернака полна размышлений о времени и о себе.

Стихотворение написано в 1957 году. Его автору в эту пору 67 лет, он завершил роман «Доктор Живаго» и ожидал выхода в свет итальянского издания этой книги. Весной поэт посещает театральную премьеру «Марии Стюарт». Его давно интересует образ казненной шотландской королевы. Исполнительница главной роли, А. Тарасова, потрясла его своей игрой. По жанру – философская лирика, по размеру – анапест с перекрестной и охватной рифмовкой. События стихотворения он переносит в зиму. «У Бориса и Глеба служба идет»: в Борисоглебском храме. Горят свечи, но пришли, в основном, только «старухи в шушунах». А прочая публика, в том числе, и молодежь, теснится у дверей театра. «Пробиться друг к другу не дано»: люди теперь ищут правды в храме Мельпомены. Выросли поколения людей, привыкших вычитывать смысл между строк, в притчах и аллегориях. В 4 строфе – пейзаж города: тюрьма, новостройки. «Великой эпохи след»: эпоха переживших крушение, устоявших и не потерявших память и совесть. «Ломка взглядов» стала общим поветрием, смягчаются нравы. «Понесенных утрат»: переворот был не только государственный, социальный, но и мировоззренческий. Наконец, зрители на местах, начинается спектакль. Поэт описывает Марию Стюарт («все в ней жизнь, свобода»), и игру актрисы. Затаив дыхание, герой ждет чуда побега, спасения героини, которое, конечно, не состоится. Народ выходит в метель. Мысли героя возвращаются к церковной службе. «Ширпотреб и мишура»: полученные эмоции рассеются, жизнь войдет в свою колею. Люди пьют, смачно закусывают (на читателя обрушивается перечисление яств). Отношения между празднующими притворные, держатся лишь на вежливости. «Смертельней картечи»: слащавые речи, безудержный смех, щебет разговоров. «Бессердечье рук, доброта губ» (здесь еще и аллитерация). В толпе сидит один и напивается немолодой мужчина. Знавал он разные времена, семья не сложилась. Уже некоторые гости начали перешептываться, считая выпитые им рюмки. «Танцовщица помирает с тоски»: только на сцене она бывает сама собой. Он зовет ее уйти. Наутро снова пора « в духоту, тесноту» не прямом, а в переносном смысле. «Они точно брат и сестра»: им физическая связь без душевной кажется ущербной. «Море им по колено» (фразеологизм): в своих чувствах они свободны. В финале – развернутая метафора, сравнение людей и ночных цветов, днем живущих не в полную силу. «Состав земли не знает грязи»: всякая грязь, внешняя и внутренняя, погребены, а преступления будто позабыты. «Никто не помнит ничего». Эпитеты: бесстыжим, именинный, великой. Инверсия: спят цветы, прошло торжество. Сравнения: как алмазы, как вино, как маниак.

«Вакханалия» Б. Пастернака – попытка передать вихри и смерчи эпохи, низкое и возвышенное.