Поэма
1
Мы с нею в дверях столкнулись.
На шаг она отступила
И вскрикнула удивлённо
Густые лучи ресниц
И вдруг меня озарила
Серым печальным светом,
Сумеречным светом
Чуть удивлённых глаз.
Не понял я, что со мною.
Только впервые в жизни
Так сердце моё упало,
Дыханье перехватило,
И, словно пудовый, выпал
Школьный портфель из рук.
Опомнившись, я услышал:
–Много народу в зале?
Кто выступал вначале?
Козловский ещё не пел?
– Сегодня? Концерт? Козловский?
А я-то не знал?.. –
И вместе
По длинному коридору
Мы бросились в школьный зал…
А в зале уже звучала
Шубертовская баркарола, –
Медленный, грустный голос
Нам доносил до сердца
Полный счастливой боли
Юношеский напев.
Смолкли аплодисменты…
И сразу певцу на смену
На школьную нашу сцену
Фокусники и жонглёры
Вышли из-за кулис.
То бились они на шпагах,
То – даже! – глотали шпаги,
Но я, как и прежде, слышал
Одной баркаролы звуки,
Но я, как и прежде, видел
Глаз твоих серый свет.
2
Но кто ты? Как твоё имя?..
Ты в классе своём, наверно,
Примерная ученица.
Не надо быть Шерлок Шолмсом,
Чтоб всё это разузнать.
Я как-то на переменке,
Как будто бы между прочим,
Сказал твоему соседу
С подчёркнутой издёвкой:
– Послушай, твоя соседка
Летает не хуже птицы –
Странное существо!
Сосед отвечал небрежно:
– Чайковская, что ли?.. Галька? –
Чайковская?.. Неужели
Сам Пётр Ильич Чайковский
Дедушкой был твоим?
И стало мне всё понятно:
Так вот у тебя откуда
К музыке и театру
Безудержная любовь!
3
Вечер. Конец уроков.
В твой класс захожу я тайно.
Вот парта твоя.
На стенке –
Огромная диаграмма.
Постой-ка… А где тут Галя
Чайковская?. Вот она!
Напротив твоей фамилии
По алгебре – вот несчастье! –
Синий кружок сияет.
Синий? Так, значит, двойка!
А рядом – смотри-ка – чёрный.
Значит, поставили кол!
Уж этот мне математик!
Уж этот Степан Васильич!
Он мне добряком казался,
Он мне шутником казался,
А здесь?.. Не могу понять!..
Обычно он в класс заходит
Степенной своей походкой
(Бородка чуть рыжевата)
И молвит: – К доске сегодня
Выйдет не кто иной,
Как, скажем… Ну, предположим…
Мы головы пригибаем,
Чтоб на глаза не попасться.
А он себе продолжает,
Водя по журналу пальцем:
– Смелее! Голов не вешать!
Сегодня своим ответом
Навеки нас осчастливит,
Пожалуй что… Ну, хотя бы…
Прославленный математик,
Знаток всевозможных формул,
Будущий Лобачевский,
А именно…
Имярек.
И сразу вздох облегченья,
Как вихрь, пролетел по классу.
И, как по команде «смирно!»,
Головы поднялись.
Уж этот Степан Васильич!
Просто непостижимо,
Как это – наставить двоек,
Гале
Наставить двоек
Рука его поднялась?
Как же это выходит?
Так отнестись к человеку,
Сбить…
Для него, наверно,
Считается пустяком?
Постой-ка… А что он любит,
Кроме своих изречений,
Кроме себя?..
Недаром
Живёт он холостяком.
Уж этот мне математик!..
Он с этой минуты самой
Степенной своей походкой,
Причёской своей короткой,
Козлиной своей бородкой
Стал ненавистен мне.
4
По лужам прошлёпал дождик
Босыми своими ногами.
И голубое небо
Вместе с вечерним солнцем,
С косматыми облаками,
С троллейбусными проводами
С размаху упало навзничь
На вымытую до блеска
Асфальтовую гладь.
А вот уже солнце село,
И на стальном асфальте
Красный закат улёгся,
Вспыхнул неторопливо
И до утра погас.
Мимо неслись машины…
Сейчас ты из дому выйдешь.
Сейчас я тебя увижу.
Сейчас к тебе подойду.
Что ж, в конце концов я
Не тряпка и не мальчишка.
Мне уже не пятнадцать,
А скоро шестнадцать лет.
Сегодня к ней подойду я,
Не завтра, не послезавтра,
А именно что сегодня,
Вот именно что сегодня.
Сегодня!..
И вдруг – она.
Летит – пальто нараспашку,
Как серые крылья – полы.
Летит она, словно птица,
Почти земли не касаясь
Туфельками, –
Летит!
Но кто это с нею рядом
Шагает неторопливо,
Поддерживая за локоть
И сдерживая полёт?
Отец?..
Нет, уж слишком молод.
Дядя?..
Едва ли дядя.
Ах, понял теперь я:
Это,
Наверное, брат твой старший.
А может?..
Нет, быть не может!
Нет, это – твой старший брат.
5
А завтра ты снова с братом.
И послезавтра – снова.
И в школе тебя не видно.
Только через неделю
Я на доску приказов
Смотрю – и глазам не верю –
Написано: исключить!
Кто мог подписать такое?
Наверно, Степан Васильич…
Но я тебя не оставлю
Одну в безысходном горе.
Нет, я тебя спасу!
Уедем с тобой из школы
В Африку, к абиссинцам.
Пройдём с тобой по пустыням,
По голубому Нилу,
Тропическими лесами.
С отрядами абиссинцев
Проклятого Муссолини
Наголову разобьём.
В пыли и сиянье славы
Ворвёмся в Аддис-Абебу.
И сам абиссинский негус
Нас будет благодарить.
Сегодня к тебе приду я.
Скажу тебе только: «Едем!»
И ты мне ответишь: «Едем!»
Стало быть, решено!
6
Вот подошёл я к дому.
Окна её открыты.
В комнате, чуть мигая,
Горел голубой огонь.
Галя сидела в кресле,
Небрежно листая книгу.
Он молча стоял у кресла,
Голову опустив.
Она положила книгу.
Встала. Прошла два шага.
Села за пианино.
Рванулась вперёд – и пальцы
По клавишам расплескала…
Я весь превратился в слух.
В комнате зазвучала
Грустно и чуть устало
Шубертовская баркарола –
Громче,
Свободней,
Шире…
И на тревожной ноте
Внезапно оборвалась.
Галя заговорила:
– Милый мой! Что с тобою?
Ну подойди поближе…
Ну, посмотри как прежде.
Что же… молчишь?.. Не хочешь?.. –
Галя лицо закрыла
И прошептала гневно:
– Ну, уходи!.. Прощай!
Нет, больше не мог я слушать!..
Чуть не бегом – от дома
Кинулся…
И до ночи
Шатался вдоль переулков,
Знакомых и незнакомых.
И только одно я думал:
Так вот у птиц, наверно,
Обламываются крылья.
Кончено, значит… Всё!
7
Годы!.. Они шагали
Походкою торопливой…
И вот я уже в шинели.
В пилотке.
Спешу к вокзалу –
Ждёт меня на Белорусском
Воинский эшелон.
Годы!.. Они конечно,
Могут своею властью
Несчастье сменить на счастье,
А счастье сменить несчастьем.
Но годы убить не в силах
Юношескую мечту.
Ремень затянув потуже,
Пилотку свою поправив,
Иду я и повторяю:
«Сегодня перед отправкой
Мне надо её увидеть.
Я должен её увидеть!
Иначе мне нельзя».
Вот подошёл я к дому.
На окнах – глухие шторы.
Раз постучал я. Дважды.
Молчание нет ответа.
Но вот зашаркали туфли,
И сгорбленная старушка
Чуть приоткрыла дверь.
– Простите, могу я видеть
Чайковскую?.. –
Но горбунья
Прошамкала:
– Что за люди!
Стучатся бесцеремонно.
А эта ещё красотка
Баюкает своё чадо
И ухом не поведёт!
– Как? Что? У неё ребёнок?
– А кто же ещё? Конечно!
Не кукла же заводная
Горланит и днём и ночью.
Ну, что же вы? Заходите. –
Но я отшатнулся:
– Нет!
Простите…
Я шёл и думал:
«Она и её ребёнок
И, главное, муж – чужое.
Чужое. Всё-всё чужое,
Мне нечем интересоваться!
На что мне чужие судьбы?..»
Сквозь ветер и дождь
К вокзалу
Я шёл, ускоряя шаг…
8
Февральская ночь стояла.
Бездомный бродяга ветер
Над полем горланил громко.
Мела и мела позёмка.
В траншее лежал я рядом
С сержантом взвода разведки,
Который, как оказалось,
Был моим земляком.
Сержант о московской жизни
Рассказывал мне охотно.
Наверно, ему хотелось
Досыта наговориться:
Он должен был этой ночью
Отправиться за «языком».
– А я, земляк, представляешь,
Кем только в гражданке не был –
Шофёром и управдомом,
Чертёжником и снабженцем.
А перед войною даже
Стал, так сказать, артистом –
В одном захудалом джазе
Эстрадные песни пел.
Вот здесь-то всё и случилось…
Я как-то после концерта
С девушкой повстречался,
Вернее сказать, с девчонкой.
Она была до забвенья
В музыку влюблена.
Девчонка… Она, конечно,
Узрела во мне Карузо.
Она ко мне потянулась
Всей молодостью своей.
А я с ней тогда, признаться,
Связался, как чёрт с младенцем.
Два раза в кино сходили,
Два раза в театре были.
Потом в моей холостяцкой
Квартире
Она была.
Да был у неё я как-то.
Я помню, она играла
Шубертовскую баркаролу… –
Я вздрогнул:
– Постой, постой!
А как её звали? Галя?
Сержант приподнял ушанку
И почесал затылок:
– По правде сказать, не помню,
Может быть, даже Галя,
Но дело совсем не в том.
Я ею стал тяготиться,
Встречался всё реже, реже…
Потом на гастроли с джазом
Уехал в Смоленск…
И больше
Не видел её с тех пор.
А что с нею дальше было?
Она же меня любила.
И может быть…
Чёрт и знает,
Всякое быть могло!..
Над лесом всплыла ракета,
Небо и снег осветила
Мёртво-зелёным светом,
Рассыпалась и погасла…
Сержант маскхалат поправил,
Вылез на снежный бруствер
И двинулся по-пластунски
К немецким траншеям, в ночь…
9
Годы!.. Они шагали
Железным солдатским строем.
И, топая по болотам
С винтовкой и пулемётом,
В этом строю железном
Я был рядовым бойцом.
Годы!.. Какие годы!
Вы у меня отняли
Самый обычный город.
Годы, вы мне вернули
Город моей любви!
Я снова иду вдоль улиц.
И каждая – это детство,
И каждая – это юность,
И каждая – это встречи.
Город заветных встреч!..
Это – родная школа.
Вот стадион «Строитель».
А это, на перекрёстке,
Спрятавшийся за забором
Солнечный дом,
В котором
Ты, Галя, жила когда-то…
Кажется – с плеч упало
Десять железных лет.
10
Вот подошёл я к дому.
Окна её открыты.
За стёклами, как медуза,
Покачивается плавно
Оранжевый абажур.
А был голубой…
Стучу я.
Молчание. Нет ответа.
Но вот зашаркали туфли.
Знакомая мне старушка
Чуть приоткрыла дверь.
– Простите, могу я видеть
Чайковскую?.. –
Но горбунья
Прошамкала:
– Вы ошиблись!
Вот ломятся без разбора.
Такая здесь не живёт!..
Со злобой и подозреньем
Взглянула
И сразу двери
Захлопнула перед носом.
Хороший приём!..
Ну что же…
Куда мне теперь идти?
А может, Степан Васильич
Что-нибудь мне подскажет?
Я должен узнать о Гале.
Он-то, наверно, знает…
Да заодно, пожалуй,
И навещу его.
11
За дверью – знакомый голос:
– Войдите! –
Вхожу.
У двери –
Игрушечная машина.
Резиновый мяч…
Откуда?..
Солдатики на паркете
Построились по ранжиру.
Метущийся конь-качалка
С вытаращенными глазами
Замер без седока.
Две детских кровати…
Странно!
А на подушках белых –
Две чёрных головки…
Дети?
Откуда у холостяка?
Уж этот мне математик!
Да он и не изменился.
Нисколько не изменился –
Такой же, как был, чудак.
Стало быть, он женился!
На старости лет женился!
Детьми обзавелся…
Что же,
Бывает, видать, и так.
Уж этот Степан Васильич!
Как же он суетится!
Вполголоса провозглашает:
– Прославленный математик!
Зашёл-таки … Вот спасибо!
Садись… Ничего не скажешь,
Порадовал старика!..
Я начал: – Степан Васильич,
Как вы теперь живёте?..
– Да я-то живу… Уж лучше
Ты сам расскажи, пожалуй,
Ну, скажем… Ну, предположим…
Но я его оборвал.
Я выпалил по-солдатски:
– Скажите, Степан Васильич,
А вы не встречали Галю
Чайковскую?.. –
И осёкся, –
Как же он помрачнел!..
Смотрю на него и вижу:
Он всё-таки сдал заметно.
Немного согнулся – годы!
Ещё похудел – невзгоды!
В бородку его золотую
Впуталось серебро.
… И начал Степан Васильич:
«Галя…
Я после школы
Её не встречал три года,
Да, не встречал три года.
А встретил… Была война…
После ночной тревоги
Я вышел из нашей школы
И сразу её увидел.
Она на руках ребёнка,
Закутанного в одеяло
Несла..
А за нею следом
Мальчишка черноголовый –
Заплатанные штанишки,
Потрёпанные ботинки –
Бежал…
Я ей крикнул вслед:
– Чайковская!.. То есть… Галя! –
Галя остановилась.
– Твои?
– Да, конечно. Чьи же?..
– А муж?.. –
Она промолчала.
– Одна?.. А детишек двое?
– Двое…
– А с ними, Галя,
Наверное, нелегко? –
Она подняла ресницы
И бросила мне с усмешкой:
– Да как вам сказать?.. Наверно… –
И даже пошла на дерзость:
– Попробуйте заведите,
А я вас потом спрошу.
На следующий день у школы
После ночной тревоги
Я простоял всё утро,
Чтоб встретить её опять.
Ах, как же я был неловок!
Я сунул ей в руки свёрток.
Она подняла ресницы,
Глаза её загорелись
Гневными огоньками:
– А это ещё чего? –
Как школьник, я растерялся:
– А это?..
А это… мелочь…
Я холостяк безнадёжный,
Но у меня есть племянник.
Ему я купил рубашку,
Курточку и ботинки,
Да только они малы… –
Она опустила ресницы:
– Спасибо, Степан Васильич,
Но я не беру подачек.
Прощайте… –
И повернулась,
И скрылась в густой толпе».
Пока говорил учитель,
Я думал:
«Не раз, не дважды
Я проезжал свой город».
Я думал:
«Не раз, не дважды
Я проносился мимо
Горестей и несчастий,
Самого дорогого –
Юношеской мечты.
А мог бы прийти на помощь,
А мог бы…»
Степан Васильич
Не прерывал рассказа:
«Не раз, не дважды
Я проносился мимо
Горестей и несчастий,
Самого дорогого –
Юношеской мечты.
А мог бы прийти на помощь,
А мог бы…».
Степан Васильич
Не прерывал рассказа:
«… Я долго её не видел –
Были свои заботы,
Экзамены и уроки,
Да мало ли в школе дел!
Но как-то зимой,
Под вечер
Мальчишка черноголовый
Принёс от неё записку.
Да вот она…»
Из шкатулки
Он вынул записку,
Тихо
Прочёл мне:
«Степан Васильич,
Прошу вас прийти сегодня,
А лучше всего – немедля.
Чайковская».
… У окна
Лежала она в кровати.
В комнате было тихо.
В комнате было пусто.
Лампа смотрела в стену,
Сумрачно освещая
Выцветшие обои,
И только в углу, где когда-то
Стояло, как я запомнил,
Галино пианино,
Обои ещё сохраняли
Свой первозданный цвет.
Я подошёл к кровати,
Взял руку – мне показалось,
Рука была раскалённой.
Я голову Гали тронул –
Была голова в жару.
Она подняла ресницы.
Узнала:
– Степан Васильич?!
Прощайте, Степан Васильич…
Я, знаете, я умру…
Да, да… И не утешайте. –
Я вскрикнул:
– Да что ты, Галя! –
Но Галя заговорила
Взволнованной скороговоркой.
И только тогда я понял,
Что это она в бреду:
– Вот вы говорите – чёрный,
А я говорю – он светлый.
Да, светлый… Он самый первый.
Он – первая моя радость
И первое моё горе, –
За что мне его винить?
А после пришли другие…
А только такого света
Другие не принесли мне…
Но что это?.. Непонятно –
Какая-то пестрота…
А дети – они как дети –
Живут себе, подрастают,
Играют и ходят в школу.
И чем они виноваты,
Что нету у них отца?.. –
И вдруг перешла на шёпот:
– Стойте!.. Прошу вас.. тише!..
Вот, слышите, зазвучала
Шубертовская баркарола?
Вы слышите, как прозрачно?!
А вы говорили – чёрный… –
Она вдруг заговорила
С особенным торжеством:
– Нет, светлый! Смотрите – светлый…
Но только певец ужасный.
Ну просто невыносимо,
Как он поёт фальшиво…
Я кинулся за врачом.
Поздно!..»
Степан Васильич
Задумался… И – ни слова.
Оба мы помолчали,
Может быть, полчаса.
Я встал…
Две кроватки детских.
Две чёрных головки.
Дети…
Солдатики на паркете…
– Ну, что же, Степан Васильич,
Знаете, я пойду…
И вышел…
И долго-долго
Шатался вдоль переулков,
Знакомых и незнакомых,
Пока на асфальте чёрном
Не запылал рассвет.
И только одно я думал:
«Поздно…»
Я думал со злобой:
«Поздно…»
Людьми-то надо
Вовремя дорожить.
И сам бы я мог, не плачась,
Всё повернуть иначе.
И мне в этой жизни, значит,
Надо
Сначала
Жить.
