19
Отступись, проклятая весна,
Хоть бы здесь, на самом юге, в мае,
Не была ты злобно холодна.
О любезнейшем для пальмы крае
Кто бы мог подумать, что сюда
Наше северное вдруг заглянет?
Впрочем, из страны огня и льда
Как бы дымом не везде ли тянет?
Даже хлебной карточки почин
Наш как будто. Робкий гражданин,
Всюду битый и везде покорный,
Слушай власть. Лишения сноси,
Выживая… Быт огнеупорный,
Что же, беззащитного беси.
Некуда податься и сегодня,
Значит, все еще не победил —
Подо мной разверзлась преисподня:
Перед злыми духами без сил
Я стоял, тебя не призывая,
В холоде предательского мая.
Правда о себе еще страшней,
Чем о всей земле. Чего не прячет
Наше дно?.. О чистоте своей
Как несчастный безутешно плачет.
Коли так, загнать бы и под лед,
В проруби и душу бы, и тело
Образумить… Но созвездий ход
Начатое продолжает дело,
Разворачивая новый лист
Вечной книги. «Бедный эгоист, —
Вспомнил я твои слова, — не майся,
Так уже назначено таким,
Приблизительным. Не убивайся,
Знаю все заранее. Томим
Всеми звуками земли порочной
(Сохраняет очень долго кровь
Тот осадок), должен в час урочный
Ты и величайшую любовь
И не раз подвергнуть униженью,
Только даже горечь снисхожденью
Помешать не может моему —
Я прощаю, потому что знаю,
Что с тебя проклятие сниму,
Потому что в малом побеждаю
Целый век распутства и собой
Упоения… Как злая туча,
Пусть летит эпоха над тобой,
Призывая яростно и муча.
Ты уже ничей, а будешь мой,
Ты, преображения герой!»
Есть у каждого, как у Толстого,
Дьявол — незажившие рубцы
Прошлого разврата. На любого,
Кто мечтает: в воду бы концы, —
Налетает душное, сирокко
Страсти низменной. Ужасен Пруст,
В наше бедное подполье око,
Но молитва не слетала с уст,
Пламенных от многих беззаконий,
И милее мне святой Антоний.
Блуд… С налету, наспех, кое-как,
В чем угодно, например, в науке:
Мученики знания, а мрак
Сеющие, о заемной муке
Тусклый блеск надменного ума —
Сколько вас, полезные уроды,
От которых жизнь бежит сама
Даже в ваши молодые годы.
Знанье без сознания… увы,
Не другому нас учили вы.
Ну а мы; что делаем — артисты, —
Музу и натурщицу обняв,
И к обеим сразу жар нечистый
За любовь высокую приняв,
Мы, кому эссенция эссенций
Моды или черни лживый суд, —
Нам бы только выкинуть коленце,
Эпатировать, о, славы зуд…
Впрочем, сколько есть и между нами
Мучеников с томными глазами.
Сердце человеческое… Блуд —
Страсти, вдохновения, наживы…
Он повсюду, где любовь и труд
Заменяет жадно торопливый,
Не умеющий терпеть и ждать
Гений величайшего, порока:
Выхватить и ничего не дать,
Получить награду, но до срока,
Вместо муки творчества — прием
В славе и объятиях — во всем.
Он, конечно, интеллектуален:
Весь и чувственный, и головной.
Ты воображением ужален,
Ты в воображении — больной.
И не хочешь, а идешь — напиться
И в объятьях падали, как ты,
Тленьем дышащей, насквозь растлиться,
И уже глазами пустоты
Смотрит, безучастна, благосклонна,
На твое несчастие Горгона.
У кровати мальчика она.
Взор пронизывает одеяло.
Бедный, бедный, не его вина:
Это смерти в юности начало.
Страшно думать, милый гимназист,
Бледненький, хорошенький, безвольный,
Как бываешь ты душою чист,
Как тебе нехорошо и больно,
И пленяет твой унылый вид:
То измучило, но красит стыд.
А потом? Потом уже бесстыдство,
Невозможное еще вчера,
Сашка и Маешка… Волокитство,
Дамы, «Gaudeamus», юнкера…
Все это не для нравоученья,
Только: «Глядь-поглядь, и сердца нет».
Помните, чьи это сожаленья?
Тяжко сверхчувствительный поэт
(Не один) переживает дважды
То, что быстро забывает каждый.
Блуд перед любовью как холоп
Перед господином: вороватый,
Скрытный, мстительный, а надо — хлоп —
В ножки: любит каяться, проклятый…
За спиною царствуя, как горб,
Издеваясь: у меня пороки!
Он тебя съедает, il absorbe… [Поглощает… (фр.)]
Хитренький, упрямый, недалекий,
Блуд умеет, рвач, ловкач, палач,
Убедить, что он и друг, и врач.
Кто не изнывает от разлада
Между придавившим «есть, что есть»
И тобой, надежда и услада,
Скорого освобожденья весть?
В доле, по-тюремному суровой,
Кто не слышит из-за толстых стен
Пения сирены: к жизни новой
Выходи сейчас же, кончен плен…
Торопись, на волю ты отпущен!..
И за голосом уходишь… лгущим…
Как он осторожен, он, поэт:
Блуд совсем не грубый, вот в чем дело…
Да, о да, а может быть, и нет…
Это — верное, и это — бело.
Странная и жуткая игра
Веры и насмешливого свиста —
Подревнее Гамлета. Пора
Вспомнить и Саула, и софиста,
Да и всех, кто «быть или не быть?»
Должен был на сто ладов твердить.
До чего тонка перегородка
Между тем и этим, «нет» и «да»…
Жизнь — и благо, и Харона лодка,
Чтоб отсюда переплыть туда.
Все двоится: и вдали и рядом,
И познание добра и зла
Счастием становится и ядом,
И грехами — добрые дела,
И для всех и каждого на «правда» —
Отзвук ироническое «кривда».
Если даже будущего нет
После смерти, здесь навеки было
То, что было, пусть немного лет:
Было то, что, сердце, ты любило.
Оттого при жизни смерть твоя
Хуже, чем любое зло и горе,
Оттого и завещал бы я
Всем, держите двери на запоре,
Вор у дома вашего стоит,
Вот он шарит, вот оно стучит —
Чаще, чаще… Годы как мгновенье,
И не знаешь, где же и когда,
Но его украли. Есть биенье
Физиологическое, да,
И… провал… из вечности-мгновений
Наш извилистый, наш трудный путь
Состоит, и что благословенней,
Чем себе прошедшее вернуть?
Только у тебя уже зияет
В нем такое, что уничтожает
И воспоминанье… Ты потух.
Нет тебя, хотя еще ты ходишь,
Даже мыслишь про себя и вслух,
Даже почитателей находишь.
Ту в себя ты принял, холод чей
Тем убийственнее в сокровенном.
Как могло случиться? У дверей
Вор стоял, она стояла, тленом
Сладостным пахнуло раз, другой.
Где ты? Умер ты еще живой.
«Бедный мой, тебе и не по силам…»
«Нет, не удаляйся! Подожди!»
«Не печалься, ты остался милым
Для меня и близким…» — «Не суди
Только мерой снисхожденья, высшей
Все же я достоин…» И меня
Ты даришь улыбкой чудной:
«Тише, Не отчаивайся, из огня
Пусть возникнет новое. Терпенье…
Не спеши и новое паденье
Гибелью последней не считай,
Ты идешь к Единому, а голос
Бытия смущает: раздробляй!
Сердце очень рано укололось
О шипы, и оскудела кровь
Очень рано. Грустно, осторожно
И упорно ты себя готовь
К совершенству…» — «А оно возможно
Для меня?!» — «Возможно. Под конец:
Прожитого огненный венец.
20
Очень явная у преступлений,
Благодарнейшая для стихов,—
Глубина, и самый сильный гений
Не нашел для самой чистой слов,
Равных по неистовству, и красок,
И созвучий, — тем, которыми
Серия его уродских масок
Сделана: какую ни возьми,
На нее любуется злорадство:
Слаще, чем восторги — святотатство.
Как поэту дорог негодяй,
Как злодей чернейший облюбован,
Только дай тебя запомнить, дай
Наглядеться. Кто не околдован
Обаяньем зла? Дорогу вам,
О, елизаветинцы, под лапой
Вашей музы, только что векам
Стало посвободнее за папой
Одряхлевшим, — как встряхнулся мир
Хищный, вольный, дерзостный… Шекспир…
Свет на дно отчетливый и резкий.
Спугнутый зашевелился спрут:
Слишком плотно дантовские фрески
К плоскости недвижной пристают,
На подмостки, на простор гигантский
(Новый Свет открыли только что).
Полной грудью воздух океанский
Человек вдыхает. Он не то,
Что вы думали — он, как титаны.
Чувству меры угрожает: «пьяный
(Для певцов классических) дикарь»,
Расшатав всего средневековья
Здание, выводит драмы царь
На свободу — гениев злословья,
Лжи, измены… Яго одного
Было бы довольно… Дездемона
Чтобы оттенить… И ничего
Не забыто: из того же лона,
Из которого ты, царь Эдип,
Тип, еще один, навеки — тип.
Гамлет, наша бедственная слава
В тонкости и сложности своей,
Наше благородство и отрава…
Всех интеллигентов прадед, всей
Нерешительной и полуправой,
Недоверчивой и полузлой
Страсти разума с его державой
Многотрудной, многовековой…
Вспомнил я софиста и Саула…
Как они угрюмая, зевнула
Жизнь скептическая: нет как нет
Свыше сдерживающей угрозы,
И церковный высмеян запрет
И жреца и праведника позы.
Заявляет ум свои права
Все проверить, выяснить, измерить,
Пишется в истории глава,
Где все чаще вместо слова «верить»
Наше лаконическое «знать».
Понемногу родовая знать
Признает такими же большими
Тех, кого сжигали на кострах,
И монархи в переписке с ними…
Просветителю уже монах
Понемногу место уступает,
Жгут иконы, и Филипп второй
Нидерланды скоро потеряет…
Что же будет через век-другой?
Революционная идея
И страшит, и, увлекает, зрея.
Корни Запада обнажены.
Наша совесть, как лучи Рентгена,
Тайн не оставляет. Две войны,
Концентрационная геенна,
Новый приступ мировой тоски,
Новый перелом хребта спинного,
Там и тут крошатся позвонки.
И лепечет воинство Христово
Семинарской мудрости урок…
Есть ли медицина? Есть: пророк.
На развалинах Монтекассини
Слезы льешь, надменный лицемер,
Над величием колонн и линий,
Над музеем…А над мерой мер?
Что в тебе? Да ничего. Механик,
Ты уже не Фауст — Франкенштейн,
И твое чудовище таранит
Страны, города… Эль-Аламейн…
Славная, что говорить, страница…
Отчего же хочется напиться?..
Юноша, тишайший до войны,
А сейчас безумца с чертом помесь,
Чуть ли не расстегивал штаны,
С девушкой едва лишь познакомясь.
И на службе у своих господ
Принимал участие в облавах,
Хоть и знал, что думает народ,
И, на богатырских на заставах
Бьющий настоящего врага,
Своего отечества слуга.
И налаживалась жизнь-злодейка,
Думая о выгоде своей,
И кормилась целая семейка
Легким заработком дочерей.
И когда бы манию растленья
Осудить решился трибунал,
Не найдя состава преступленья,
Самых низких он бы оправдал,
Чтобы целой армии невинных
Пасть на современных гильотинах.
И скомпрометирован простак,
И подлец непойманный — в почете.
Лживы показания бумаг,
То есть факты, и не узнаете
Истины мерцающей сквозь них:
Тот за то, что смелый, — оклеветан,
Этот отвечает за других.
И надежда, университетом
Сделок и уловок становясь,
Учит втаптывать и чистых в грязь.
Точку бы опоры, только точку,
Чтобы жизнь перевернуть, да нет
Здесь ее, а там? И смерть в рассрочку
(По Селину) и тебе, поэт,
Угрожает. Целый мир нечистый
На твою подругу сквозь тебя,
Угашая дух ее лучистый,
Посягает, и, ее губя
Дело, ты ведь с нею порываешь
И ее, теряя, проклинаешь.
До нее и жизнь твоя проста,
Ты свободен, легкомыслен, боек.
Называл приор: velleita [Лжеспасение],
бедняга стоик,
Твой порыв… Уж ты забыл тюрьму,
Грубые не донимают страхи,
Знаешь только, где и почему
На метафизическом неряхе
Некто, отступив на дальний план,
Силы пробует. На всем туман,
Вера прежняя лишь подогрета,
Луч ее (чтоб даром не слепить?)
Все бледней для блудного поэта…
Кровь бы, кровь ему переменить
Или так божественным упиться,
Как большие люди, но чутьем
Зная, что в пророки годится,
И гордясь, что не солгал ни в чем, —
Века он, как говорится, кризис
Воплотил, с отверженными сблизясь.
