9
И на Соловках, и на Гвиане,
Может быть, из вас ни одному
И не снится, братья-каторжане,
Как похожа воля на тюрьму.
И, сквозь мрак бессмысленный и жуткий
Мертвого покоя своего,
Слышите ли, сестры-проститутки,
Или вам уже не до того,
Как о вас и вашей муке грешной
Чистота сгорает безутешно.
В сердце человека, вечный ад,
Я схожу, не двигаясь и плача.
Не озер кипящих серный чад
Предо мной, а трудная задача
На печальном опыте своем
В вещий час предутренней дремоты
Узнавать, каким оно путем
Нас ведет. Какие извороты
Грозные (как Дантовы круги)!
Что в начале? Ничего. Ни зги.
И затем, как это у кого-то
Из мыслителей, не помню кто
Выразился: перейти во что-то
Силится предмирное Ничто.
Это вроде сна и пробужденья,
К жизни от нежизни переход
(До тоски в утробе и рожденья)…
Над ещё сплошной пучиной вод
Первое усилие полета…
Утренняя вещая дремота.
В сердце человека, вечный ад,
Я схожу неведомо откуда…
Первое несчастие: разлад
Между несомненнейшего чуда
Ощущениями (вот рожден,
И дышу) и немощью проклятой…
Первого младенца первый стон,
Новая из глуби, мглой объятой,
Вся еще на привязи пупа,
Жизнь выходит, горестно слепа.
Вот оно начало: первородный
Всех родителей за нами грех —
Крик младенца и слова отходной
Потрясают душу мне, как смех
Сумасшедшего: на голос Бога
Дикие ответы — из нутра,
Глубже — из прапамяти, с порога
До существования, вчера
На земле ничем еще не бывший
В хаос, человечка обступивший,
Ничего не видя, закричал
О позоре, ужасе и боли.
Дух ли в наши измеренья пал,
Зная, что не вынесет неволи
(Новорожденный — уже старик)…
Зверя человеческого первый
Односложных ужасов язык —
Вот что до могилы помнят нервы
И с чего мы начинаем путь
В непонятную природы жуть.
Не в аду, но по таким же вечным
Страха и бессилия кругам
Сходят с содроганием сердечным
Грешники измученные к вам.
Я в себе всеобщее читаю
В вещий, утренней дремоты час,
По себе я чувствую и знаю
Стыд и злобу каждого из нас…
Мы из поколенья в поколенье
Тех же преступлений повторенье.
Сердце человеческое… спесь…
Избранных и одержимых корчи,
Гений подвига, да только весь
Черный от усилия и порчи.
Если, по легендам, в небесах
Он могуч, от сонма сил отпавший,
Здесь он лишь в себя влюбленный прах,
Деятель, души не потерявший
И больной презрением к другим
И всему, что создано не им.
Сколько погибающих от чванства
Красотой, талантами, умом…
Сколько в их болезни постоянства
И подчас жестокости!.. В каком
Изобилии, мой современник,
Если ограничиться тобой,
Спесь у техники, меча и денег
И у наших муз, коллега мой!..
Молодости это грех?.. Ну что же —
Значит, мы чем старше, тем моложе.
Данте называет имена
Грешников, но пощадим друг друга,
Есть у каждого своя вина,
Если не у каждого заслуга.
Милосердный образ надо мной,
И уже в лучах ее прощенья,
Сам еще воистину больной,
Я вкусил отраду снисхожденья
И судить не смею никого…
Все такие, все до одного.
Сходство бедственное все заметней:
Вслушиваюсь в чьи-то голоса.
Где-то и когда-то ночью летней
Так шумели, может быть, леса,
Кто-то падал, вскрикивая, с ветки,
Кто внизу его часами ждал,
Как добычу? Оба — наши предки…
Ессе homo… [Вот человек (лат)] Я богаче стал
Многих современников (тобою),
К волчьему прислушиваясь вою.
Сердце человеческое… злость…
Хищника и праведника драма…
«Бой за самку или же за кость,
Древний, до потопа, до Адама,
До сознания и в наши дни…»
«Неужели все-таки напрасно
Приходил?..» — «Не надо, не кляни,
Добрым и сочувствовать опасно:
Как проситель или бедный гость,
На земле они не то что злость».
Каждый перед вами на колени,
Люди пойманные, должен стать…
Словно нет у слишком многих тени,
Продолжающей на всем лежать
Что-то на пороге преступленья
(Ранить, изнасиловать, убить).
Есть у добродетели мгновенья,
О которых страшно говорить…
Только даже с памятью короткой
Не забудь, что братья за решеткой
Все, и призывая, и кляня,
К небесам протягиваем руки.
Каждого сейчас и до меня
(И потом) одни и те же муки
В бесконечности страстей и лет
Донимают, доводя до гроба,
Да и там, последний застя свет,
Страшная на жертву смотрит в оба.
Тщетно умирающий хрипит,
Перед ним насмешница стоит,
Утешая: я не умираю,
Деточек твоих не брошу я,
Не стремись к потерянному раю,
Всюду я: и древо, и змея.
Я прекрасна и многоголова,
И судьба твоя — не мой ли труд?
Я ведь тоже нечто вроде слова:
Спесь, и лень, и ложь, и злость, и блуд,
Лесть и месть, и больше, больше можно…
Каждая головка односложна.
10
Выплеснула, новая волна
Разыгравшаяся новых ссыльных,
С европейского приносит дна
Всякое. Вместить даров обильных
Лагерь наш не сможет скоро. Там,
Где прошла война, семья осталась
Потерпевших, выброшенных к нам…
Для такой-то бури, право, малость
Жалобы, не счесть уже разлук —
Скорбных, как негромкий плача звук.
Тюрьмы переполнены. Одеты
Кто во что. Бледны, едят нивесть
Как. Битком набиты лазареты
Ранеными. Не большая честь
И сейчас на воле оставаться,
Быть здоровым, сытым, у властей
На счету хорошем… Не годятся
Для меня в герои, наших дней
Те, кого не возмущает лозунг:
«Доконать, не мешкая: Endlosung!»
[Окончательное решение! (нем.)]
Как свою, старайся жизнь страны
Изнутри угадывать. Богатым,
Власть имущим из-за их стены
Дна и не увидеть. С бедным братом
Или несвободным то поймешь,
Что важнее громовых событий…
«Hitler, heil!» И встречное: «Даешь
Гитлера!» Но тише: «Помогите» —
Робости настойчивый призыв,
Горя безутешного мотив.
Человек не спит. Ему в палате,
Где стоят в тяжелой духоте
Узкими шпалерами кровати,
Дети грезятся, жена. Мечте
Храп и кашель не мешают. Вместе
Брошенные (так ягнят и кур
На телегу взваливают), мести
Не тая, своих спасенных шкур
Целость благодарно, ощущая,
Люди очень скромные, из края,
Где в лесу гверилья и в горах,
Спят тяжелым сном. Седой, усатый
Говорил со мною о хлебах,
О скоте… Сапожник — слева пятый,
Дальше слесарь, плотник, дровосек,
Дальше… Югославии не стало.
Заточенье, ссылка… Не навек.
Живы все-таки. На одеяло
Жилистая брошена рука
Пленника и тоже едока.
Мы на воле нашего соседа
Знать не знаем. Умер? Ну туда
И дорога. Нам чужие беды
Лишь помеха, а своя беда
Редко достигает нужной силы,
Чтоб глаза раскрылись, чтобы дух
Захватило. У своей могилы
Рассуждаем с важностью: лопух
Вырастет, и ничего не будет,
Или кто-то для Суда разбудит?
Надо, чтоб ошеломило, чтоб
Острое до кости прохватило,
Чтобы заперли при жизни в гроб
И в испуге чтобы ясно было,
Как похожи друг на друга ты
И другой в лишениях и бедах.
Упадешь сначала с высоты,
Будешь об удобствах и обедах,
Как на воле, думать. Только здесь
Выбор невозможен. Быстро весь
Лоск самодовольства и достатка
Потускнеет, хоть сильны и тут
Тени социального порядка:
Например, богатые живут
Лучше, бедные похуже. Глупый,
Но с дипломом, им все так же горд,
Так же тягостны живые трупы,
Так же утомляют харь и морд
Выраженья, но вблизи, вплотную,
Сквозь большую мерзость основную,
Видишь с благодарностью такой,
О которой не мечтал бы раньше,
Луч, конечно, тоже основной:
Несмотря на их потребность клянчить,
Друг на друга доносить и быть
Очень злыми, да, они, вот эти,
Не без добрых качеств, и простить
Многое испорченные дети
Позволяют даже и тюрьме,
Если только ты в своем уме!
Строгая фигура Самуила
(Председатель Бога самого),
Ты и христианство вдохновила,
И ведешь левита своего.
И, как тень твоя, уже не вера
И не благо, — странник роковой
С жребием и грустью Агасфера
Ходит, ходит по земле чужой,
Отдохнуть присядет и застонет…
Даже смерть его, как люди, гонит.
Но когда я слышу: «Тель-Авив», —
Что-то настигает дорогое —
Древний и торжественный мотив —
Время и пространство мировое!..
Да, они построят новый дом,
Кровью искупающий искупит.
И Россия, ныне и потом,
Затаенной правды не уступит,
И увижу я над этим всем
Посох и дорогу в Вифлеем.
Иудей… ему дано такое,
Рядом с чем опасности войны —
Детская забава, я. Вдруг о Трое,
О сгорании любой страны
Забываешь, вглядываясь в это
Воплощающее «не убий!».
В ночь зловонную любого гетто,
В грозную решимость: всех Россий,
Всех Германий вынести погромы…
Вот, арийцы, старый ваш знакомый.
Вот венецианского купца
Внук достойный или Мордухая,
Унижали вы его отца,
Деда, прадеда…Не забывая
Ни одной обиды и любя
Вас, как ненавидящий умеет,
Он такое знает про себя,
Иов, что невольно вас жалеет,
Как богатых бедных… Над собой
Бездны он не видит ледяной!
Лепет о финансовых вельможах,
Голос Мракобесья о вещах,
Слишком уж на правду не похожих, —
Нет ее в ничтожных пустяках:
Новым будь Солоном или Крезом,
Ждет тебя особенный позор.
Почему? Но, милый, ты обрезан:
С небом заключенный договор…
Ты ему и в самом, деле ближе:
Избранный… последствия неси же.
Дело Дрейфуса и то «J’accuse» [«Я обвиняю» (фр.)],
Чей эффект гражданский все признали…
Дело Бейлиса, российский груз.
Слов-то сколько о каком-то мяле.
К счастию, оправдан!.. А потом
Сквозь ограничительные квоты —
В катастрофу (хуже, чем погром),
Ибо у еврея с Кем-то счеты.
Ничего не понимает тот,
Кто библейской тяжбы не поймет.
Может быть, католицизма сила
(Не теперь, а в средние века)
В грозном «Dies irae, dies ilia…»?
[День гнева, день этот… (лат.)]
И теперь, из одного куска,
Люди еле сдерживают ярость,
И братоубийственный их клич
Пал на безразличие и старость
Человечества, как давний бич,
Принимающий любые формы,
Чтобы тишь да гладь взрывали штормы.
Кстати — я-то ведь пересмотрел
Отношение свое к марксизму:
Верхоглядства для меня предел
Там, где новой правды пароксизму
Приписать умеют только зло,
Нет, скрижали Эрфуртской программы
В чем-то, если уж на то пошло,
Близки тем… не лень же строит храмы:
Справедливость и закон труда
Глубже наших сплетен, господа.
Глубже даже кой-каких пророчеств,
Мистик, мне подобный эгоист,
Глубже очень многих одиночеств,
Так же как, ну скажем, Бах и Лист
Глубже музычки. И пусть фанатик
Грубо вмешивается в уклад
Прежнего. Состарился аббатик,
И сказал нам пролетариат:
«Люди, очарованные бездной,
Не возьметесь ли за труд полезный!
Гауптмана угрюмые ткачи
(Не суди приниженное «всемство»),
Каменщик у Брюсова: молчи!
Тут уже и новенькое земство —
Не решение. Власть баррикад
Тоже не решение, конечно,
Но уже никак нельзя назад
К барышне, танцующей беспечно.
И люблю я трезвость наших дней,
Родственную, кое в чем, твоей.
Ведь и ты не прячешься от будней —
Не мигая, смотришь им в глаза.
Жизнь тем праведней, чем многолюдней:
Мы, как виноградная лоза,
Крупной тяжестью вселенской грозди,
То есть нашей общностью, горды…
И Ему, и нам в ладони гвозди…
Все за всех. Какие там жиды!
Все на плаху!.. Век проблему сузил,
Гордиев перерубая узел…
