(Песня умирающего комика)
Дни за днями бегут над твоей головой,
И годам улетать не закажешь.
Бедный комик, окончив путь жизненный свой,
Жалкий шут, ты в могиле спать ляжешь.
На вершине небес дух твой должен блуждать,
Как на сцене, уныл, безотраден;
А под черной землей труп актера глодать
Будут массы прожорливых гадин.
На тебя не возложат лавровых венков,
Ни медалей, ни знаков отличий;
Разве вспомнят: «Недурен был в нем Хлестаков,
А, под старость, хорош Городничий».
Разве молвят еще: «Удивительно глуп
В нем был Чацкий — ботлив и амурен;
Но зато в нем предстал наяву Скалозуб,
И как Фамусов был он недурен».
А подруга твоя, утаив в сердце лед,
С голой грудью в «Елене» предстанет.
Друг актера (к несчастью, плохой рифмоплет),
Над могилой стишонками грянет.
Вот и все для тебя! Огонек твой потух,
Догорело в светильнике масло…
Где же песни твои? Где веселый твой дух?
Все исчезло, погибло, угасло!»
Так я песню мою напеваю тайком…
Пред кончиной мне видятся грезы,
Что несется она — эта песнь — ветерком
И дробится… на мелкие слезы.
Их не видит никто, кроме бога. Лишь он,
Бесконечной любовью владея,
И в весельи людском услыхать может стон,
И простит он шута-лицедея.
Я был раб, вечный шут; но в актере-рабе,
В старом комике, есть вдохновенье…
После смерти моей проживу ли в тебе,
В грустной песне, одно лишь мгновенье?
Гой ты, песня шута, горделивой не будь,
За тебя и смешно мне и больно.
Но когда мою песнь повторит кто-нибудь
И вздохнет — для меня и довольно!
