В зелено-лиловой гостиной,
В убийственно-милой семье,
Сидели приятные гости
На страшно уютных сомье.
Им в тело пружины впивались,
Им внутренность жег кипяток.
Но вольно текла их беседа,
Как быстрый и шумный поток.
Хрустевшие бублички с маком
Весьма оживляли их спор.
А спор был о чувстве природы,
О прелестях моря и гор.
Какие безумные планы
Не строили все они вслух,
В какие роскошные страны
Не влек беспокойный их дух!
Увядшая Лиза Попова,
Вращая зрачком и белком,
Хотела испанских пейзажей
С дымящимся кровью быком.
Сосед ее, скромная личность,
Сказал, чтобы нос утереть,
Что жаждет взглянуть на Неаполь,
Взглянуть — и потом умереть.
Хозяйка же дома сказала,
Имея и опыт, и стаж,
Что если уж ехать, то ехать
Куда-нибудь к морю, на пляж…
И так это бюст колыхнула,
Что Петр Александрович Шпан
Почувствовал качку морскую,
Хотя он и был капитан.
А траченный молью Кулябкин,
Весьма пожилой холостяк,
Вздыхал о высокой Юнгфрау…
Лелея надежды на брак.
И все говорили о лете,
О синей морской синеве,
О жизни над уровнем моря,
На тысячу метров, на две.
Когда же оно наступило,
Исполнено всяких чудес,
Никто никуда не поехал —
Ни к морю, ни в горы, ни в лес.
И жизнь продолжалась, как прежде,
В природе, на службе, в семье.
И так же пружины скрипели
На старых, почтенных сомье.
