Я помню живо… Было лето.
Был вечер серый и прохладный.
Из-за угла мелькнув, карета
Остановилась у парадной.
А с козел слез старик в ливрее.
Он, руку приложивши к сердцу
И сделав мину поважнее,
Открыл таинственную дверцу.
И вылезли два господина
В цилиндрах, с розами в петлицах,
Не то с печатью важной сплина,
Не то с отчаяньем на лицах.
По лестнице они взбежали,
Входною дверью хлопнув резко;
Им стекла вслед продребезжали,
Швейцар же выругался резко.
Так было всё на сон похоже:
Когда негромко позвонили,
Арапа высунулась рожа
И чьи-то тени заходили.
Седая дама в платье черном, —
Поклонница старинной моды, —
Движеньем строгим, но проворным
Раскрыла вещие колоды.
Раскинула. Легла брюнету
Дорога без хлопот и скуки,
И скорая — пройти бы лету…
Вновь быстрые мелькают руки.
Сулят блондину карты что-то
Неясное. Измена злая.
Расходы. Тайная забота.
Опять любовь… «Ужель Аглая
Мне хочет изменить постыдно?»
Товарищу от шепчет, зная,
Что тот ответит безобидно:
«Подумаешь, беда какая!»
Раскланялись. И вниз сбежали.
Не тайную ль несли тревогу?
И снова стекла дребезжали,
И занавесил дождь дорогу.
Швейцар махнул. Запел из чайной
Вдруг граммофон. Рулады. Взвизги.
Но с резвостью необычайной
Помчалися, бросая брызги.
