Гай Катулл — Ради того, удру­чен судь­бы жесто­ким уда­ром: Стих

Ради того, удру­чен судь­бы жесто­ким уда­ром,
Ты мне посла­ние шлешь с явны­ми зна­ка­ми слез,
Чтобы тебя под­хва­тил я у пен­ной пучи­ны кру­ше­нья,
К жиз­ни тебя воз­вра­тил, вырвал у смер­ти самой, —
Ибо тебе не дает свя­тая Вене­ра на ложе,
Преж­нем при­юте люб­ви, нежить­ся в сла­дост­ном сне,
Не услаж­да­ют тебя пес­но­пе­нья­ми древ­них поэтов
Музы, и бодр по ночам твой рас­тре­во­жен­ный ум.
Радост­но мне, что сво­им меня назы­ва­ешь ты дру­гом,
Про­сишь вновь у меня Муз и Вене­ры даров.
Но, чтоб о бедах моих ты не был в неведе­ньи, Аллий,
И не поду­мал, что я госте­при­им­ство забыл,
Знай, как ныне я сам судь­бы затоп­ля­ем вол­на­ми,
И у несчаст­но­го впредь сча­стья даров не про­си!

В годы, когда полу­чил я белую тогу впер­вые,
Был я в рас­цве­те сво­ем пре­дан весе­льям вес­ны.
Вдо­воль зна­вал я забав, была не чуж­да мне боги­ня,
Та, что уме­ет беде сла­до­сти горь­кой при­дать.
Но отвра­ти­ла меня от при­выч­ных заня­тий кон­чи­на
Бра­та. О горе! Навек отнят ты, брат, у меня.
Брат мой, смер­тью сво­ей ты все мое сча­стье раз­ру­шил,
Вме­сте с тобою, о брат, весь наш и дом погре­бен.
Вме­сте с тобой заод­но погиб­ли все радо­сти наши,
Все, что, живя сре­ди нас, неж­ным ты чув­ст­вом питал.
После кон­чи­ны его изгнал я из мыс­лей все­це­ло
Эти усер­дья свои, преж­нюю радость души.
Если ж коришь ты меня, что яко­бы стыд­но Катул­лу
Мед­лить в Вероне, пока здесь из сто­лич­ных любой
Гре­ет свои теле­са в его опу­сте­лой посте­ли, —
Это уж, Аллий, не стыд, это, ско­рее, беда.
Зна­чит меня ты про­стишь; дары, о кото­рых ты про­сишь,
Скорбь у меня отня­ла: не пода­рить, чего нет.
Кро­ме того, у меня и книг здесь мало с собою, —
Я ведь в Риме живу, там насто­я­щий мой дом,
Там посто­ян­ный очаг, там вся моя жизнь про­те­ка­ет;
Из упа­ко­вок сво­их взял я с собой лишь одну:
Еже­ли все это так, не хочу, чтобы ты запо­до­зрил
Умы­сел некий во мне или души кри­виз­ну.
Не по небреж­но­сти я не отве­тил на две твои прось­бы:
Все я послал бы и сам, если б имел, что послать.
Я умол­чать не могу, боги­ни, в чем имен­но Аллий
Мне помо­гал и, при­том, в сколь­ких делах помо­гал,
Пусть же вре­ме­ни бег и недол­гая память сто­ле­тий.
Дел дру­же­люб­ных его ночью сле­пой не затмят.
Вам я ска­жу, а от вас пусть тыся­чи тысяч узна­ют,
Пусть и мой вет­хий листок впредь гово­рит за меня;
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Пусть и посмерт­но о нем сла­ва рас­тет и рас­тет;
Пусть руко­дель­ник паук, рас­сти­лаю­щий повер­ху тка­ни,
Аллия имя сво­им не запле­тет ремеслом.
Как я изму­чен бывал Ама­ту­сии двой­ст­вен­ной сча­стьем,
Зна­е­те вы, и какой был я бедой сокру­шен.
Был я тогда рас­па­лен подоб­но ска­ле три­на­крий­ской,
Иль как Малий­ский поток с Эты в краю Фер­мо­пил.
Пол­ные гру­сти гла­за помра­ча­лись от веч­но­го пла­ча,
По исхуда­лым щекам ливень печа­ли струя,
Слов­но про­зрач­ный ручей, кото­рый на гор­ной вер­шине
Где-то нача­ло берет меж­ду зам­ше­лых кам­ней
И устрем­ля­ет­ся вниз, по кру­то­му отко­су доли­ны,
Через доро­гу, где люд дви­жет­ся взад и впе­ред,
И утом­лен­ных, в поту, про­хла­дой бод­рит пеше­хо­дов
В час, когда тягост­ный зной тре­щи­ны мно­жит в полях;
Тут-то, как для плов­цов, кру­жа­щих­ся в чер­ной пучине,
Бла­го­при­ят­ный вста­ет ветер, дыша в пару­са,
Слез­ной молит­ве в ответ, Пол­лук­су и Касто­ру спе­той, —
Аллий бывал для меня, — вер­ный помощ­ник в беде.
Попри­ще он широ­ко мне открыл, недо­ступ­ное преж­де,
Он пре­до­ста­вил мне дом и даро­вал гос­по­жу,
Чтобы мы воль­но мог­ли там общей люб­ви пре­да­вать­ся,
Здесь боги­ня моя в свет­лой сво­ей кра­со­те
Неж­ной ногою, бле­стя сан­да­ли­ей с глад­кой подош­вой,
Через лоще­ный порог пере­сту­пи­ла, вхо­дя.

Лаода­мия вошла не так же ли к Про­те­си­лаю,
Пла­мен­но мужа любя, в им недо­стро­ен­ный дом
В час, как свя­щен­ная кровь по уста­ву зако­ло­той жерт­вы
Не при­зва­ла еще в дом бла­го­во­ле­нья богов?
О, пус­кай нико­гда не даст Рам­ну­сий­ская дева
Мне домо­гать­ся того, что неугод­но богам!
Как голо­дав­ший алтарь томил­ся о жерт­вен­ной кро­ви,
Лаода­мии при­шлось, мужа утра­тив, узнать:
Ото­рва­лась поне­во­ле она от шеи супру­га
Рань­ше, чем зиму зима в ходе обыч­ном сме­нив,
Так уто­ли­ла любовь несы­тую страст­ной подру­ги,
Чтобы суме­ла она в пре­рван­ном бра­ке про­жить.
Пар­ки зна­ли о том, что муж ее вско­ре погибнет,
Если как воин пой­дет вра­же­ский брать Или­он
В оное вре­мя, когда совер­ши­лось хище­нье Еле­ны
И при­зы­ва­ла к себе Троя аргив­ских мужей —
Троя, общий погост и Азии всей и Евро­пы,
Троя, горест­ный прах столь­ких отваж­ных бой­цов,
Ныне не ты ль мое­му угото­ви­ла бра­ту поги­бель
Жал­кую? Горе же мне: отнят мой брат у меня!
Брат мой несчаст­ный, увы, отрад­но­го све­та лишен­ный,
Вме­сте с тобою, о брат, весь наш и дом погре­бен,
Вме­сте с тобою, увы, мои все отра­ды погиб­ли,
Все, что питал ты, живя, неж­ной любо­вью сво­ей.
Ныне лежишь дале­ко, и рядом чужие моги­лы,
Где ни один близ тебя срод­ни­ка прах не зарыт.
Троя зло­ве­щая там, про­кля­тая Троя постыд­но
Дер­жит остан­ки твои где-то у края зем­ли —
Там, куда, гово­рят, поспе­ша­ла всей Гре­ции мла­дость,
И покида­ла свои в отчих домах оча­ги,
Чтобы Пари­су не дать с похи­щен­ной им любо­дей­кой
Мир­ное сча­стье вку­шать в брач­ном покое сво­ем!
Вот зло­по­лу­чьем каким, пре­крас­ная Лаода­мия,
Отнят был муж у тебя, жиз­ни милей и души,
Вот с какой высоты кипе­ние стра­сти любов­ной
В без­дну низ­верг­ло тебя: так, по пре­да­нью отцов,
Там, где Кил­лен­ский Феней, зия­ют рас­се­ли­ной нед­ра
И осу­ша­ют, осев, жир­ную поч­ву болот,
Про­пасть же ту, гово­рят, непо­д­лин­ный амфи­т­ри­о­нов
Выко­пал сын, пере­рыв тай­ные глу­би горы
Древ­ле, когда по веле­нью того, кто мно­го был хуже,
Мет­ки­ми стре­ла­ми он чудищ стим­фаль­ских разил,
Чтобы в ворота небес и новые боги всту­пи­ли
И чтоб недол­го уже девою Геба была.
Все же люб­ви тво­ей глубь была этой про­па­сти глуб­же,
И научи­ла тебя иго носить, поко­рясь.
Даже еди­ная дочь у сог­бен­но­го года­ми стар­ца
Так не леле­ет сын­ка, позд­но узрев­ше­го свет,
Что нако­нец-то пред­стал, родо­во­го богат­ства наслед­ник,
И в заве­ща­ние был дедом сво­им зане­сен.
И упо­вав­шей род­ни нече­сти­вую радость рас­се­ял,
От бла­го­род­ных седин кор­шу­на прочь ото­гнав.
С белым сво­им голуб­ком нико­гда ника­кая голуб­ка
Так не люби­лась, его клю­ви­ком ост­рым сво­им
Не уста­вая щипать и его поце­луи сры­вая
Алч­ные, толь­ко одним жен­щи­нам воль­ным под­стать.
Ты же из жен­щин одна победи­ла неистов­ство стра­сти,
Лишь с бело­ку­рым сво­им мужем сой­дясь навсе­гда.
Не усту­па­ла ты ей ни в чем, иль раз­ве в немно­гом, —
Свет мой! — когда, при­спе­шив, пала в объ­я­тья мои.
А меж­ду тем Купидон, вокруг виясь и пор­хая,
Реял и ярко сиял в туни­ке жел­той сво­ей.
Если ж подру­ге моей одно­го не хва­та­ло Катул­ла, —
Скром­ной про­щу гос­по­же ряд ее ред­ких измен,
Чтоб по при­ме­ру глуп­цов не стать уже слиш­ком неснос­ным:
Часто Юно­на сама, пер­вая меж­ду богов,
Свой полы­хаю­щий гнев на про­вин­но­сти мужа сми­ря­ла,
Новую весть услы­хав о Сла­сто­люб­це сво­ем.
Впро­чем людям ни в чем с бога­ми рав­нять­ся не до́лжно:
Брось отца-ста­ри­ка небла­го­дар­ную роль!
Ведь не отцов­ской рукой была введе­на она в дом мой,
Где асси­рий­ских духов брач­ный сто­ял аро­мат.
Малень­кий дар при­нес­ла она див­ною ночью, украд­кой
С лона супру­га решась тай­но похи­тить его.
Я же дово­лен и тем, что мне одно­му даро­ва­ла
День обо­зна­чить она кам­нем белее дру­гих.

Вот я пода­рок в сти­хах, как мог, сочи­нил тебе, Аллий.
Это ответ мой на все, чем ты спо­соб­ст­во­вал мне,
С тем, чтобы имя твое не зна­ло ржав­чи­ны едкой
Нын­че и зав­тра, и впредь, дол­го и дол­го еще.
Боги, при­бавь­те даров в изоби­льи, каки­ми Феми­да
Воз­на­граж­да­ла в былом бла­го­че­сти­вых мужей!
Сча­стья же вам — и тебе, и той, кем жив ты, и дому,
Где мы тогда с гос­по­жой зна­ли уте­хи люб­ви.
Будь же счаст­лив и тот, мне дав­ший при­ста­ни­ще пер­вым,
Тот, кото­ро­му всем был я обя­зан доб­ром.
Преж­де же про­че­го ты, что меня само­го мне доро­же,
Свет мой, чья слад­кая жизнь сла­дость и жиз­ни моей!