Собрание редких и малоизвестных стихотворений Василия Комаровского. Здесь мы сохраняем тексты, которые ищут реже, но они дополняют картину его поэтического наследия и подходят для детального изучения творчества. Больше известных текстов — на главной странице поэта.
* * *
То летний жар, то солнца глаз пурпурный
То летний жар, то солнца глаз пурпурный,
Тоска ветров и мокрый плен аллей, –
И девушка в тоске своей скульптурной
В осенний серый день еще милей.
Из черных урн смарагдовых полей
Бежит вода стремительно и бурно, –
И был тяжел ей лета пыл мишурный,
И ей бодрей бежать и веселей.
Над стонущей величественной медью
Бежит туман взволнованною твердью,
Верхушки лип зовут последний тлен.
Идет сентябрь, и бодрыми шагами,
В предчувствии осенних перемен,
Он попирает сучья под ногами.
Единым саваном хамсин людей засыпет
Единым саваном хамсин людей засыпет,
Трехгранный обелиск крошит в песок пустынь,
Квадраты заметет разграбленных святынь,
Смешает с мусором храм-параллелопипед.
И переживший всё, – Арабов и Египет,
Размерной поступью качавший торг рабынь,
Верблюд несет воды проголклую полынь,
Колючие кусты, обгладывая, щипет.
В задоре похвальбы неисправимый род
То море теплое в Сахару низведет!
То мертвый Ассуан садами возродится!
Но ветер налетит – самовлюбленный бог
В расплавленную пыль, среди верблюжьих ног,
Дрожащий, плачущий, – по-прежнему ложится.
Июль был яростный и пыльно-бирюзовый
Июль был яростный и пыльно-бирюзовый.
Сегодня целый день я слышу из окна
Дождя осеннего пленительные зовы.
Сегодня целый день и запахи земли
Волнуют душу мне томительно и сладко
И, если дни мои еще вчера текли
В однообразии порядка…
Как древле
Как древле — к селам Анатолии
Слетались предки-казаки,
Так и теперь — на Капитолии
Шаги кощунственно-тяжки.
Там, где идти ногами босыми,
Благословляя час и день,
Затягиваюсь папиросою
И всюду выбираю тень.
Бреду ленивою походкою
И камешек кладу в карман.
Где над редчайшею находкою
Счастливый, плакал Винкельман!
Ногами мучаясь натертыми,
Накидки подстилая край,
Сажусь — а здесь прошел с когортами
Сенат перехитривший Кай…
Минуя серые пакгаузы
Вздохну всей полнотою фибр.
И с мутною водою Яузы
Сравню миродержавный Тибр!
И ты предстала мне, Флоренция
И ты предстала мне, Флоренция,
Как многогрешная вдова,
Сжимающая индульгенцию,
Закутанная в кружева.
Его костер как будто курится!
Как будто серая зола
Все эти своды, эти улицы,
Все эти камни обмела.
Звеня узорными уздечками,
По ним спускался и сверкал,
Дразня бесстыдными словечками,
Неугомонный карнавал.
И будто здесь Саванаролою
Навеки радость проклята?…
Над мертвою Прокридой голою
Дрожат молитвенно уста!
Вспорхнула птичка
Вспорхнула птичка. На ветвистой кроне
Трепещет солнце. Легкий кругозор,
И перелески невысоких гор,
Как их божественный писал Джорджоне.
Из райских тучек сладостный кагор
Струится в золотистом небосклоне,
И лодочник встает в неясном звоне,
И шевелится медленно багор.
Дохнула ночь болотом, лихорадкой.
Перегорев, как уголь, вспышкой краткой,
Упало солнце в марево лагун.
Ночь синяя — и в самом восхищеньи
(Я с севера пришел, жестокий гунн)
Мне тяжело внезапное смущенье.
Ни этот павильон хандры порфирородной
Ни этот павильон хандры порфирородной
(Предел, поставленный тоске простонародной),
Где сладострастие и дымчатый агат,
А ныне — факелов потушенный обряд;
Ни в триумфальный год воздвигнутая арка,
Где лицемерен цвет намеренно не яркий;
Ни гладь зеленая бесчисленных запруд,
Ни желтый мох камней, как будто плесень руд,
На скудном севере далекий отблеск Рима,
Меня не повлекут назад необоримо.
Я тоже не пойду по траурным следам,
Где — «равнодушная к обидам и годам»
Обманутым стихом прославленная Расе
Стоит, довольная придворною удачей:
Помолодеть и ей внезапно довелось!
Отремонтирован ея «ужасный» нос
Ремесленным резцом; и выбелены раны,
Что накопили ей холодные туманы.
Я буду вспоминать, по новому скупой,
Тебя, избитую обыденной тропой,
Сочувствием вдовы, насмешкой балагура…
С рукой подпертою сидящую понуро.
Я вечер воскрешу и поглотят меня
Деревьев сумерки. Безумолчно звеня,
Пускай смешается с листвою многошумной
Гремучая струя и отдых мой бездумный.
Видел тебя сегодня во сне
Видел тебя сегодня во сне, веселой и бодрой.
(Белый наш дом стоял на горе, но желтый от солнца).
Всё говорил о себе, да о том, что в тебе нераздельно
Трое живут: ненавистна одна, к другой равнодушен,
Третья прелестна и эту люблю старинной любовью.
В гостинице
В гостинице (увы — в Неаполе!)
Сижу один, нетерпелив.
Дробинки горестно закапали
И ощетинился залив.
Над жерлом хмурого Везувия,
Уснувшего холостяка,
Как своды тяжкие Витрувия —
Гроза склубилась в облака.
Раскрою книгу — не читается;
Хочу писать — выходит вздор;
А занавеска раздвигается,
Стучит дверями коридор.
А рядом едкими укорами
Супруга подчует жена,
Несдержанными разговорами
Моя печаль раздражена.
Минуты длятся безталанные,
Как серый пепел серых лав;
Вдруг — и лучи обетованные
Вторгаются, затрепетав!
Опять смеется солнце южное,
Мгновенье — высохнет балкон;
А переулок блещет лужами,
На vetturino — балахон.
Опять, размахивая косами,
В окне — и прямо против нас,
Она проветривает простыни
И полосатый свой матрас.
И всюду воздух опьяняющий,
Пестро-раскрашенный Восток.
А я — веселый, обоняющий
Ее мелькающий цветок!
Как этот день сегодня странно тонок
Как этот день сегодня странно тонок:
Слепительный, звенящий ряд берез;
И острое жужжанье быстрых ос
Над влажностью коралловых масленок.
Сегодня облака белеют ярки,
Нагромождает ветер эти арки,
Идешь один, как будто жданный вождь.
Младенчески чему-то сердце радо.
И падает осенняя награда –
Блистательный, широкий, светлый дождь.
Мы, любопытствуя, прошли дворец и своды
Мы, любопытствуя, прошли дворец и своды,
Где тень внезапно леденит.
Но равнодушие бездумного народа
Их предрассудок сохранит…
Лазурная стена сияет веселее,
Чем синий, зимний небосклон.
И Камероновы белеют пропилеи
Беспечной четкостью колонн.
Ингерманландии окутанные дали
И елей сероватый цвет.
День этот солнечный, в котором нет печали,
Но счастья – счастья тоже нет.
И всюду важные и пышные дороги
Сплелись в себялюбивый круг.
А снегом искрится и блещет скат отлогий,
Равняя озеро и луг.
Лишь ветер налетит и жжет, немного пряный,
И временами, снова злей,
Он всюду закрутит, тоскуя окаянно
Среди расчищенных аллей.
Я рад, сегодня снег!
Я рад, сегодня снег! И зимнему беззвучью
В спокойном сердце нет преград.
В окно высокое повсюду смотрят сучья
И белый свет, – которому я рад.
И знаю, смерть одолевая нежно,
Опять листы согласно зацветут.
И коченевшие печалью этой снежной,
Земля оттает, травы прорастут.
Зеленый сад, зеленые кочевья!
И блеклой памятью спеша,
Вернется к вам, осенние деревья,
В урочный час, вечерняя душа…
И говорливые и ропщущие думы
Застынут, замкнутые в круг,
Где легкий хруст ветвей и сумрачные шумы,
Всепроникающий недуг.
Видел тебя красивой лишь раз
Видел тебя красивой лишь раз. Как дымное море,
Сини глаза. Счастливо лицо. Печальна походка.
Май в то время зацвел, и воздух светом и солью
Был растворен. Сияла Нева. Теплом и весною
Робкою грудью усталые люди дышали.
Ты была влюблена, повинуясь властному солнцу,
И ждала – а сердце, сгорая, пело надеждой.
Я же, случайно увидев только завесу,
Помню тот день. Тебя ли знаю и помню?
Или это лишь молодость – общая чаша?
Шумящие и ветреные дни
Шумящие и ветреные дни!
Как этот воздух пахнет медом!
Насыщенное теплым медом,
О, лето позднее и ветреные дни!
В недоуменьи первых встреч
Какая нежная суровость…
Жечь эту мудрую суровость
В перегорании преображенных встреч?
Среди прохладно-синих трав
Восторг и грустные улыбки!
Восторг и белые улыбки
В прикосновении прохладных, синих трав?
Хочу над бледным этим лбом
Волос таинственную пышность,
Твою таинственную пышность
Хочу поцеловать над бледным этим лбом!
Искушение
Она уже идет трущобою звериной,
Алкая молодо и требуя права,
И, усыпленная разлукою старинной,
Любовь убитая — она опять права.
Ты выстроил затвор над северной стремниной
Где в небе северном скудеет синева;
Она передохнет в твой сумрак голубиный
Свои вечерние и влажные слова.
И сердце ущемив, испытанное строго,
Она в расселине елового порога
Воздушною струей звенит и шелестит.
Скорее убегай и брось далекий скит!
С глазами мутными! Ночными голосами
Она поет! Шумит весенними лесами!
Устало солнце, жегшее спокойно
Устало солнце, жегшее спокойно
Полет стрекоз и зоркие труды.
И отсверкал Июль рекою знойной,
Роняя недозрелые плоды
В зеленый хмель. Завянул дягиль белый.
Вливая горечь в сумрак отсырелый,
Анисовыя чахли кружева…
Повсюду буйная сошла трава,
И облака, как клочья серой ваты,
Текли гурьбой в огнистые закаты.
А я следил природы поворот:
Внезапные и злые перемены,
И трепеты осин над рябью вод,
И мокрых пней зияющие тлены,
И снизу зеленеющие мхи.
Сметая горсть осенней шелухи,
Рождался ветер в холоде и буре.
Дожди шумели вновь. В овечьей шкуре
Стоял старик. И влажен был, и вял
Бесцветный взгляд. Но я таким не стал.
Я не ушел безлунною, вечерней,
Щемящею порой, угрюмый, в сад,
Где полон пруд и золота и черни,
Где гнезда разоренные висят,
И воронья гортанное стенанье.
Где обезсилено припоминанье
За шумом вод, за убылью мечты.
Ноябрьским утром не вернешься ты
Над черною и гневною рекою;
С печальным ртом и тонкою рукою.
Но в яркий день, когда слепят снега,
На глянце этих прутьев рыже-красных
Стеклянный лед. И бодрая нога
Хрустит поляной белой и безгласной,
Блеснул иной, зелено-карий взгляд.
Кругом мороз, а я гляжу назад,
За розовым ее — мужицким платьем.
Она сурово тронет сладострастьем
Упорного и черствого скупца.
Она играет прелестью лица
Веселою своей. И кровь напрасно
Перебежит. Безлюдье. Всё опасно.