1.
Мне было девять лет.
Кланялся грибам, цветам, бруснике.
Мою рубаху бабка полоскала
в осенних, невесёлых облаках.
Журавлика жалел,
что на афише промок
и никогда не улетит на юг.
Свет зажигали рано по утрам.
Я рисовал.
Язык высовывал над акварельной бурей,
безусым классикам приделывал усы.
Осинник багровел,
дни делались короче.
Печальный грач, напоминавший грека,
обдумывал подробности отлёта.
Всего грустней, был в сентябре
скворечник.
2.
Идут дожди, разучивают ветры
певучую февральскую пургу.
Окостенели тоненькие вербы,
и покидают журавли тайгу.
Берёзка машет голыми ветвями,
всё растеряв —
и золото и медь,
как будто хочет вместе с журавлями
куда-то в край далёкий улететь.
Но улететь, озябшая, не может.
Клин журавлей ушёл за облака.
А дождик всё идёт,
гусиной кожей
покрылась почерневшая река.
3.
Начинаю любить
крыловскую басню
о пустой и наполненной бочке…
Иду по листьям,
по рыжим,
по красным,
ступаю по бывшим почкам.
Нежней, чем губами мягкими лошадь
хлеб снимает с ладони, —
волна касается валуна
в приутихшем затоне.
Чистое небо —
как образ Керн,
небо устало от грома.
Тихие утки летят над рекой
к дому
или из дома.
