1
С затворницей-судьбой наедине я.
Безумье нежно шарит по обоям,
окну и раскрасневшимся левкоям,
нарциссам — в непорочности хирея,
как голый алебастр среди аллеи.
А утро по-индийски голубое,
Оно, как ладан, гонит грусть изгоя,
ночь — об Ангеле над прудом стенанье,
боль прячется под маской всепокоя,
а мысли темь уносит в виде дани.
Дрозды полощут весело гортани.
2
Жнецы на сжатом поле утомлённо
скирдуют хлеб, пьяным пьяны от мака.
Как небо давит тяжело, однако.
Тоска и млеко долгого трезвона.
Над житом развеваются вороны.
В плодах и мерзости земля встаёт, как тесто,
и в золоте лучей; о, детскость жеста
за гиацинтовым безмолвьем и пороком:
хлеб и вино дарит земное тесто —
хмель Себастьяна в забытьи глубоком.
Но дух Ангелы — в облаке высоком.
3
Плоды в листве уже круглятся ало,
как губы ангела исходят сладким соком,
сникают тихо нимфы над потоком
и смотрятся, любуясь, — время встало.
Зелено-золотое время встало.
Но алчет дух борьбы и развлеченья.
И в облаках уже царит смятенье
от мух, каверн и духоты тлетворной —
им из могильной кипарисной тени
грозится сатана грозой разорной.
И молния летит из кузни чёрной.
4
О, шум серебряный над почвой томной;
Как нескончаемо свирельный дождик длится.
Под вечер безголосо стынет птица!
И синева воды спит в ветке тёмной.
Поэт и жрец сей красоты недрёмной!
В прохладе тёмной прежних болей тленье.
И мак и ладан в струях испаренья,
и где просвет в лесу, там тень унынья,
Ангеле — радость, звёздам — развлеченье.
Объятья спрячет ночь в безвидной сини.
А где просвет в лесу, там тень унынья.
