Фрагменты неоконченного стихотворения
Долго внимает монах умирающей птице в лесу,
о, приближение смерти, заброшенный крест на холме,
холодный пот, проступивший на восковом челе.
О, обитанье в голубой пещере безысходной тоски.
О, кровавые отметены памятного спуска — туда,
где одержимые бездыханно падают на серебряные
колени.
Снегом и лепрой исполняется больная душа,
когда вечерами внимает безумствам нимф,
тёмным флейтам […] в сухих камышах;
и лик её мрачен, колеблемый звёздным прудом.
Тихо истлевает батрачка в терновнике,
и пустые тропы, обезлюдевшие деревни
заметаются жёлтой листвой.
Под усыпанной листьями тропкой — пурпурная
бездна.
Там, где у чёрных стен одержимые никнут,
бледный странник спускается в осень,
там, где некогда росло дерево и обитал голубой зверь,
открываются, созерцая, кроткие глаза
Гелиана.
Где в мрачных комнатах некогда спали влюблённые,
с серебряными змеями играет слепой,
осенняя грусть луны.
Серая, иссохшая в бурых одеждах плоть,
каменный свод
красуется в зеркале затхлых вод.
Окостеневшая маска умершей песни.
Какое безмолвье кругом.
Смрадный лик нисходит к теням,
терновник грезит о красном хитоне Спасителя;
тихо влечётся магический перст слепого
за своей погасшей звездой.
Белый и одинокий суть одно,
завораживающе двигаются руки и ноги,
пурпурные впадины, где круглятся выцветшие глаза.
Под усыпанной листьями тропкой, где зло таится,
и звенят осенние литавры,
снова разверзается белая […] бездна.
В чёрный лоб вцепляется мёртвый город,
над мутной рекой мечутся чайки,
крестовины водопроводных труб на исчезнувших стенах,
красные башни и галки. Над ними
зимние облака восходят кверху.
Они поют о закате угрюмого города;
печальное детство играет в бузиннике после полудня,
вечером под бурыми каштанами слушает синюю музыку,
фонтан наполняется золотыми рыбёшками.
Над ликом спящего склоняется седовласый отец,
бородатый лик доброты, отошедший давно
в темноту.
О, повторная радость: белый малыш
тянется к потухшим окнам.
Там, где прежде росло дерево и голубой зверь глядел из
куста,
открываются, чтобы умереть, кроткие глаза
Гелиана.
Там, где тени предков стоят у стен,
где прежде росло одинокое дерево и голубой зверь глядел
из куста,
поднимается по золотой лестнице белый человек,
а Гелиан спускается в стонущую темноту.
Угрюмо истекает кровью в кустах бурый зверь;
одиноко поднимется по сгнившим ступенькам слепой.
В комнате тёмные флейты безумья.
Снегом и лепрой исполняется больная душа,
Когда глядится под вечер в розовый пруд.
Сгнившие веки приоткрываются в орешнике, плача.
О слепец,
кто молча по сгнившим ступенькам спускается
в темноту.
В темноту погружаются глаза Гелиана.
Лето. В подсолнухах жёлто стучат трухлявые кости,
к монашку склоняется вечер обречённого сада,
нежный запах и грусть седой бузины,
когда из тени Себастьяна проступает умершая сестра,
рот сновидца пурпурно разбит.
И серебряный голос ангела […]
Дети играют возле холма. О, как тихи — пора сентября
и та, когда он в чёрном челне
проплыл над звёздным прудом и сухим камышом
в полёте и крике диких птиц.
Скрылась за далью, в тени и тиши, макушка
осени,
спустилась по сгнившим ступенькам тень сновидца.
Присела за далью, в тени осени мать —
седовласая. По сгнившим ступенькам
тёмный сновидец спускается в сад.
Плач дрозда.
О ты, облезший город; звезда и розовый вскрик
после сна.
Скрылся за далью, в рыжей осенней тени
белый сновидец.
Над сгнившими ступеньками блестит луна, его сердце,
тихо звенят ему вслед голубые цветы,
тихо — звезда.
Или, когда он, нежный послушник,
вечером вступил в сумерки церкви святой Урсулы,
серебряный цветок своего чела спрятав под пряди,
и его в содроганье облёк голубой плащ отца,
тёмная прохлада матери;
или, когда он, нежный послушник,
вечером вступил в сумерки церкви святой Урсулы,
серебряный голос […] чело пряча в облезшие пряди,
и в содроганье…
