Испуганное, слепое
Испуганное, слепое
не вспомнится, не приснится
юности средневековье,
ее костры и темницы,
ее чердаки и подвалы…
Нет, кровь вспоминать не хочет,
как чистота отравляла
ее безгрешные ночи!
Слово держу осторожно
Слово держу осторожно, будто
лак на ногтях еще не высох.
Знаю: крылатые не обуты,
и не бросаю на ветер вызов.
Слушай, а птицы, они плачут?
Рыбы плачут? Змеи? Стрекозы?
И если плачут, то что это значит?
Слово, ответишь на эти вопросы?
Ласка через порог
Ласка через порог
сна. Во сне? В полусне?
Что такое порок,
я не знаю, зане
льнут, вслепую сплетясь,
друг ко другу тела,
всласть, у нас не спросясь,
не ведая зла.
Ребенком, в середине мая
Ребенком, в середине мая,
стрекозьи роды принимая,
природа, я тебя читала
на языке оригинала.
Ждать награды, считать удары
Ждать награды, считать удары,
сжимать в кармане в часы тревог
ключ от рая — такой старый,
что страшно: вдруг поменяли замок?
Была ли я новатором
Была ли я новатором? — Нет.
Была ли первопроходцем? — Едва ли.
Но стоило мне изобрести велосипед,
как его немедленно угоняли.
А после, через несколько лет,
я обнаруживала в чужом подвале
изуродованный велосипед.
Мой? — Да. Может быть. Нет. Едва ли.
Плачу, потому что не можешь со мной жить
Плачу, потому что не можешь со мной жить.
Не можешь со мной жить, потому что плачу.
Плачу потому, что никак не могу решить
эту лукавую, дьявольскую задачу.
Не можешь не потому, что больше других
невольников чести вкусил покоя и воли,
но потому, что Боливар не вынесет двоих
с поля боли.
Двадцать четвертое ребро
двадцать четвертое ребро
последний адам
все висков серебро
тебе отдам
все золото тишины
клятв елей
за высокое званье жены
твоей
Свет невечерний жизни скудельной
Свет невечерний жизни скудельной —
нежность. В жару и стужу
и колыбелью, и колыбельной
будет жена мужу.
Будет покоем, будет доверьем,
дверью, всегда открытой.
Будет порогом. Будет преддверьем.
Гробом. И панихидой.
Несчастье
Несчастье — частный случай счастья,
нечастый случай. Посему,
улыбкой нежною лучась, я
навстречу выхожу ему
и слышу: бьются крови волны
о берег. На краю веков
не все ль равно, чем сердце полно
так, что глаза из берегов?
Да здравствуют высокопарность
Да здравствуют высокопарность,
серьезность, пафос, благородство!
Свобода есть неблагодарность,
если не круглое сиротство.
Забудь былую нелюдимость,
душа, и честно отработай
свободу как необходимость
пожертвовать своей свободой.
Нечистая, чистых учу чистоте
Нечистая, чистых учу чистоте,
как будто от этого сделаюсь чище.
Не в силах сознаться в своей нищете,
им разогреваю несвежую пищу
и, в разные комнаты их уложив,
как цербер, дежурю у девственных спален,
как будто мой опыт не жалок, не лжив,
не груб, не мучителен, не печален.
Не затем ли столько времени
Не затем ли столько времени
я сама себя морочила,
чтобы платье для беременной
доносить за младшей дочерью,
чтобы свадебное белое
одолжить у старшей? Разве я
всё для этого не делала?
Вот только волосы не красила…
Синий экран неба
синий экран неба
курсор твоего боинга
если б тебя не было
я бы придумала Бога
Торчащее обтесать
Торчащее обтесать.
Сквозящее углубить.
Талант, не мешай писать.
Любовь, не мешай любить.
Какие большие мальки
Какие большие мальки!
И дело совсем не в улове.
Плывёт поплавок вдоль строки —
поклёвка на каждом слове.
Разговаривать с великими
разговаривать с великими
примеряя их вериги
переписываться с книгами
переписывая книги
редактировать синодики
и порою полуночной
перестукиваться с ходиками
во вселенной одиночной
Часики мои
Часики мои — пешеходы.
Ходики мои — ползунки.
Радости мои — от природы.
Трудности мои — от руки.
Памяти дорожки окольны.
Но, куда бы время ни шло,
всё, что перед будущим, — больно,
всё, что перед прошлым, — светло.
Радуюсь, радуюсь, радуюсь
Радуюсь, радуюсь, радуюсь…
Зла, горяча, чиста,
сила твоя — радиус
моего живота.
Павши на лоно замертво,
заживо канешь в него.
Тяжесть твоя — диаметр
живота моего.
Рука в руке
рука в руке
две линии жизни
крест-накрест
Всходить на костёр Жанною
Всходить на костёр Жанною,
взвиваться над ним Лилит…
Слёзы — автоматическая противопожарная
система. Душа горит,
а руки совсем холодные.
Согреть бы в твоём паху!
Я сильная. Я свободная.
Я больше так не могу.
Проводишь в последний сон
Проводишь в последний сон
наперсницу аонид,
развеешь мой прах, и он
цветущий сад опылит —
и яблоню, и сирень,
и вишню, пьяную в дым…
Что знаю про судный день?
Что будет он выходным.
Плыви теченьем полдневной реки
плыви теченьем полдневной реки
в полночном омуте плавай
читай по линиям левой руки
то что написано правой
и подставляя слепое лицо
музыке ласке покою
носи на правой руке кольцо
надетое правой рукою
Ласковый жест сгибаю как жесть
Ласковый жест сгибаю как жесть
и строю дом, начиная с крыши.
Пишу то, что хочу прочесть.
Говорю то, что хочу услышать.
Пишу: горечь твоя горяча.
Молчу, по Брейлю тебя жалея.
Мурашки, ползите домой, волоча
нежность в сто раз себя тяжелее!
До свиданья, мой хороший
До свиданья, мой хороший!
Протрубили трубы.
Зеркало в твоей прихожей
поцелую в губы.
В щёчку. И, боясь не пере-
жить минуту злую,
закрывающейся двери
ручку поцелую.
Здесь лежит постоялец
Здесь лежит постоялец
сотни временных мест,
безымянный, как палец,
одинокий, как перст.
В райском аду Амура
В райском аду Амура,
в дебрях зеркальных затей
я, как пуля, как дура,
искала прямых путей,
нашла цепи, колодки,
чётки из спелых обид
да русский язык в глотке,
острый, как аппендицит.
Дадим собаке кличку
Дадим собаке кличку,
а кошке псевдоним,
окликнем птичку: “Птичка!”,
с травой поговорим,
язык покажем змею,
козлу ответим: “Бе-е-е!”.
Вот видишь, я умею
писать не о себе.
Руки выкручивала кручина
Руки выкручивала кручина,
утро чернело дремучим лесом,
боль выжигала свою причину
льдом калёным, солёным железом,
разум мутило, душу сводило,
союз верёвки и табуретки
казался выходом… Но хватило
одной таблетки, одной таблетки.
Века закроются как веки
Века закроются как веки,
сомкнутся веки как века,
и реки слез, и крови реки
свои затопят берега.
Какой мучительный избыток!
Как непривычно воскресать!
Но небеса совьются в свиток,
а значит, есть на чем писать.