Лицо печальное твое осеребрило
И день бессолнечный, и вечер темнокрылый,
И ночь безлунную. Сиянием клинка
Мерцает римлянки прелестная тоска,
И лебединые волнующие складки
На шее мраморной – торжественны и сладки.
(На копенгагенский бюст Агриппины Старшей)
Пылают лестницы и мраморы нагреты
Пылают лестницы и мраморы нагреты,
Но в церковь и дворец иди, где Тинторетты
С багровым золотом мешают желтый лак,
И сизым ладаном напитан полумрак.
Там в нише расцвела хрустальная долина
И с книгой, на скале, Мария Магдалина.
Лучи Спасителя и стол стеклянных блюд.
Несут белеющее тело, ждет верблюд:
Разрушила гроза последнюю преграду,
Язычники бегут от бури в колоннаду
И блеск магический небесного огня
Зияетъ в воздухе насыщенного дня.
Утром проснулся рано
Утром проснулся рано.
Поезд в горной стране.
Солнце. Клочья тумана.
Воздух свежий в окне.
Эхо грохотом горным
Множит резкий свисток.
Снег по деревьям черным.
Пенный мелькнет поток.
Знаю — увижу скоро
Древних церквей виссон.
Кружевом Casa d’oro
Встанет солнечный сон.
Вечеромъ пенье. Длится
Радости краткий хмель.
Море. Сердце боится:
Поздний страшен апрель.
В прошлом — тяжкие веки,
Сонные дни, года;
Скованы русские реки
Серой корою льда.
Люди солнца не помнят;
Курят, снуют, грустят;
В мороке мутных комнат
Северный горький чад…
Закат
Я подвиг совершил военный и кровавый
И ухо напитал немолчным гулом славы,
И приобщен к Руну, и крепостные рвы
Над входом стерегут изваянные львы;
В весеннем воздухе серебряные трубы
Звучат без устали. Пажей пестры раструбы.
Друг Императора, великий Тициан,
Мне посоветовал соорудить фонтан,
Я окружил его стеблями тучных лилий,
Растущих сладостно в прохладе влажной пыли.
Дождливой осенью резвящиеся псы
Отыскивают след уклончивой лисы,
Рычат и прядают оскаленные доги,
В поток бросается олень широкорогий…
Собачьим холодом пронизанный январь
С собою принесет дымящуюся гарь,
И жарит кабана язвительное пламя,
А в небе плещется прославленное знамя
И с ветром говорит. И тихо шьет жена,
И шея нежная ее обнажена.
Мадонна! потуши припоминанья сердца:
Я, звонким молотом дробивший иноверца,
Фриульских берегов надежда и оплот,
У Кефалонии испепеливший флот,
В болотах Павии настигнувший Франциска,
Я в недрах совести ищу поступок низкий…
В телесной белизне коралловых цветов
Мне плоть мерещится изрубленных бойцов,
В кудрявой зелени мелькают чьи-то лица.
Моя жена молчит и спрашивать боится.
В огне играющем и красном видит взгляд
Кощунственные сны и воспаленный ад.
Дорогой северной и яркой
Дорогой северной и яркой
Старуха — и навстречу мне
Она идет в одежде жалкой
В лесной и строгой белизне.
Сегодня утром воздух синий.
Благоухающий мороз.
И под ногой хрустящий иней,
И космы звонкие берез.
Вино нерукотворной пищи
Дозволил справедливый Бог:
И в одинокой этой нищей
Он солнце радости зажег.
Но я мучительным соблазном
Колеблюся, как темный бес;
Пока вокруг слепит алмазным,
Алмазным снегом белый лес.
Где лики медные Тиверия и Суллы
Где лики медные Тиверия и Суллы
Напоминают мне угрюмые разгулы,
С последним запахом последней резеды
Осенний тяжкий дым вошел во все сады,
Повсюду замутил золоченные блики.
И черных лебедей испуганные крики
У серых берегов открыли тонкий лед
Над дрожью новою темнолиловых вод.
Гляжу: на острове посередине пруда
Седые гарпии слетелись отовсюду
И машут крыльями. Уйти, покуда мочь?
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
И тяготит меня сиреневая ночь.
Самонадеянно возникли города
Самонадеянно возникли города
И стену вывел жадный воин,
И ядовитая перетекла вода,
Отравленная кровью боен.
Где было все и бодро и светло,
Высокий лес шумел над лугом,
Там дети бледные в туманное стекло
Глядят наследственным недугом.
И девушка раскрашенным лицом
Зовет в печальные вертепы;
И око мертвое, напоено свинцом,
Глядит насмешливо и слепо.
Заросшим следом авелевых стад
Идти в горячем ожиданьи?
Где игры табунов раздолье возвестят
Своим неукротимым ржаньем?
Где овцы тучные, теснясь, перебегут.
По зеленеющим обрывам
К серебрянным ручьям блаженно припадут,
Глотками жажды торопливой?
Так: прежде хищника блестел зеленый глаз,
Стервятник уносил когтями.
И бодрствовал пастух, и опекая, пас,
И вел обильными путями.
Но вымя выдоил, и нагрузил коня,
Повсюду осквернивший руку:
По рельсам и мостам железом зазвеня,
Несет отчаянье и скуку.
И воды чистые, они не напоят,
Когда по нивам затопленным
Весенний табунок понурых жеребят
Тоскует стадом оскопленным.
Горели лета красные цветы
Горели лета красные цветы,
Вино в стекле синело хрупко;
Из пламенеющего кубка
Я пил – покуда пела ты.
Но осени трубит и молкнет рог.
Вокруг садов высокая ограда;
Как много их, бредущих вдоль дорог,
И никому из них не надо
Надменной горечи твоих вечерних кос.
Где ночью под ногой хрустит мороз
И зябнут дымные посевы.
Где мутных струй ночные перепевы
Про коченеющую грусть
Моей любви — ты знаешь наизусть.
Бессильному сказать «какая малость»
Бессильному сказать — «какая малость»
Мне что-то смутное сегодня мстит.
Июльский день. И жаркая усталость
Коричневой листвою шелестит.
Пока идут года, душа на убыль
Идет. И, в отцветании минут,
Среди стволов белеющие клубы
В лазурном дне медлительно плывут.
Дразнящей весело, и бессердечно
Волнующей неопытную грудь,
Конечно, я еще хочу улыбки встречной,
Я думаю еще — «когда-нибудь».
Но этих облаков, летящих мимо,
Таящих молнию, и смерч, и лед,
Счастливых стад серебряного дыма,
Надоедает белый перелет.
Июньской зелени дубов, прохладно-черной
Июньской зелени дубов, прохладно-черной,
И полдню-золоту, и сини, точно горной,
И белым облакам – в ответ – молчат сердца.
Забывшие любить, усталые бороться,
Усталые глядеть и видеть без конца
Как медленно течет и терпеливо льется
Зеленая вода. Вот мертвая пчела
Упала с сломанною веткой. Поплыла.
И рябью движется в мучительном значеньи
Как этот летний день в сверкающем свеченьи?
Изгнанники, из тьмы пещер
Изгнанники, из тьмы пещер,
Мы провожали жадным взглядом
По морю яркому надменный бег галер,
Перебегавших к Симплегадам.
Исчезли. Взор блуждает, туп.
Печаль поет свои литии.
Но в криптах памяти воскресла радость труб,
Аргира в бармах Византии.
Под истязаньями вериг
Зажглись языческие ласки.
Победы вспомнились разубранных квадриг,
Пиров полуночные пляски.
Как будто в позабытый скит,
В пустыню каменного зноя,
Стопою легкою императрица Зоя
Вошла – и сердце бередит.
Листок сухой, без жизни и названья
Листок сухой, без жизни и названья,
Я думал, май еще далек,
Но веет здесь весеннее дыханье,
Уже летает мотылек.
Окроплены незримою рукою
Весны душистые цветы.
И я вошел с сердечною тоскою
В твой светлый сад.
Простишь ли ты?
Пускай почтарь трубит с высоких козел
Пускай почтарь трубит с высоких козел,
Летит письмо в открытое окно,
Но Фихте Вам всю душу заморозил
И Вам весна и осень — всё равно?
Звучат ручьи — бессонны, неустанны,
Зеленым светом тлеют светляки.
Взойдет луна. Кругом цветут каштаны
И девушки — мы собрались в кружки.
Всем христианам новое стремленье
От глубины души дает весна.
В такие дни Ваш холод — преступленье…
Но господин барон, как сатана?
На площадях одно лишь слово
Toga virilis
На площадях одно лишь слово — «Даки».
Сам Цезарь — вождь. Заброшены венки.
Среди дворов — военные рожки,
Сияет медь и ластятся собаки.
Я грежу на яву: идут рубаки
И по колена тина и пески;
Горят костры на берегу реки,
Мы переходим брод в вечернем мраке!
Но надо ждать. Еще Домициан
Вершит свой суд над горстью христиан,
Бунтующих народные кварталы.
Я никогда не пробовал меча,
Нетерпеливый, — чуял зуд плеча,
И только вчуже сердце клокотало.
Август
В твоем холодном сердце мудреца
Трибун, и жрец, и цензор — совместится.
Ты Кассия заставил удавиться
И римлянам остался за отца.
Но ты имел придворного льстеца
Горация — и многое простится…
И не надел, лукавая лисица,
Ни затканных одежд, ни багреца.
Пасется вол над прахом Мецената,
Растет трава. Но звонкая цитата
Порою вьет лавровые венки.
Пусть глубока народная обида!
Как мерный плеск серебряной реки —
Твой острый слух пленяла Энеида.
Над городом гранитным и старинным
Над городом гранитным и старинным
Сияла ночь — Первоначальный Дым.
Почила Ночь над этим пиром винным,
Над этим пиром огненно-седым.
Почила Мать. Где перелетом жадным
Слетали сны на брачный кипарис —
Она струилась в Царстве Семиградном
В зияньи ледяных и темных риз!
И сын ее. Но мудрости могильной
Вкусивший тлен. И радость звонких жал?
Я трепетал, могущий и бессильный,
Я трепетал, и пел, и трепетал.