Ты слышишь: пастух вопит.
Цвет диких кочевий погиб.
Вот рыкает лев, юный лев!
Конец красоте Иордана!
Восточной песней душу одурманивать
Восточной песней душу одурманивать,
В тот миг не помнить ничего другого,
В ночную музыку себя заманивать
И радостно ловить гортанный говор!
Через века, цвета все те же знойные
И томный круг — блистательные зубы,
Вздыманья рук все те же беспокойные,
Профиль царей, рот яростный и грубый.
О с бубенцами, цитрами, цимбалами
Как мечутся и цокают цыганы,
Ббах! с гулами унывными, удалыми
Грохочут в Петербурге барабаны!
Как прерывают стоном в нос и систрами
Свои напевы женщины Дамаска,
Обрушивают вихрь зурнами быстрыми,
И бьется живота тугая пляска!
Протяжный клик, волшебное раздолие!
Дрожи, запястье! развевайтесь, шали!
Цыганок и арабов меланхолия,
О, Саломея, мы тобой дышали!
Мировой кафешантан
Прославлен музыкой всех стран
В лихом веселии притонов,
В изнеможенье труб и стонов,
Рок, низведенный в балаган!
Провинция! В кафешантане
Поет актриса в легкой ткани.
Вот барабанов гулкий взрыв
И занавеса быстрый взвив,
И голос, — чёрт, вином согретый, —
Выпаливает враз куплеты…
И за городом петь и гикать
Привыкли томные цыганы,
Как бы стремясь беду накликать
И насылая ураганы.
И оглашают южный мрак
Оркестры проклятого пира,
Когда сияет порт и сад,
И средь восторженных клоак,
В ночи Стамбула и Каира,
Непоправимое забыть я рад!
Так в «Мариэттах» непристойных,
В налетах Танго и Фурлан,
В напевах легких и разбойных
Вдруг слышен рок и ураган!
Дорога у Антиливана
Иссушенные скалы Сирии —
Как меланхолии закал.
С самим собою в перемирии,
Я лишь движения искал!
Вот в шляпе вихрь звенит соломой!
Я в ветер ринулся один.
Вот со смятеньем незнакомый,
Победно скачет бедуин.
Верблюжьих кож змея тугая,
На голове лежит агаль.
И я, тугой, свой труд слагая,
Я движусь! мне судьбы не жаль!..
За Храмом Солнца, где в безлюдии
Копытный перебой звенел,
Я, музык и веков орудие,
Пред новой казнью дико пел!
Рестораны
О. Мандельштаму.
Играют в этот век двадцатый
Все рестораны, как один.
Единой музыки раскаты
Ласкают европейский сплин!
Гремят в столице и в деревне
Кафе, таверны и харчевни.
Как будто лопнул струнный клок,
Треск резкий и смычков наскок!
Вот взрывы несуразных нот
И грубых труб водоворот,
Как барабанит ветер мелкий,
Как хлещут медные тарелки!
И дикой музыки поклонники,
Под оглушительным дождем,
Мы стука струн, потуг гармоники,
Как заколдованные, ждем!..
Взволнованные вихрем общим,
Мы мечемся и глухо ропщем.
Восстаний дух-свободолюб
Страстней любви и ярых губ!..
Опять с веленьями монаршими
Придут бессмысленные беды.
Как встарь, стремительными маршами
В полях прославятся победы…
И если душу успокоить
Мне запах розы, стих, роман, —
Все язвы, все смятенье вскроет
Многоязычный ресторан!
Псалм
Под ивой, у водного лона,
Арабы дышали широко.
Как будто у рек Вавилона,
Сидел я, во власти зарока.
«У рек Вавилонских…» всех песен
Страшнее великий псалом:
«На ивы киноры повесим,
О нет, мы врагам не поем!»
Но мне нет ни сна, ни расплаты,
Лишь пытка и траурный бред,
И подвиг, и жребий проклятый —
Я пел для врагов! Славы нет!
В веках, под звездой небосклона,
Нас сушит событий сирокко,
И будто у рек Вавилона,
Я брошен, предатель зарока!
Пальмам Палестины
I
Торжественный и безупречный стан
И пальмовые, вечные вершины
Напомнили красавиц новых стран,
Высоко дышащие плечи, спины.
И присужденная мне роком страсть
Царила и цвела в далеких пальмах.
О перед ней мне будет дивно пасть,
Томясь вздыманьем плеч в зеленых тальмах!
II
Как древний рай был этот небосклон.
Прах роз пылал в дыму закатной лавы.
Глухая меланхолия и трон
Высокой безнадежности и славы.
И там, где тихо проходил феллах,
Где, мнилось, все вдали благоухало,
Покачивались мерно на стволах
Тяжёлые густые опахала.
Холод
Желанный холод гулких плит,
Зал, где шаги бьют, как удары,
Все тело дико веселит.
Руки раскинуты и яры.
Вот где не помнить, не дрожать!
Лишь быть с камнями жадно слитым
И сердце бережно прижать
К спасительно холодным плитам!
И мнится: путь непоправим,
И эта боль неудержима.
И тело ждет — крестом живым
Упасть, простершись недвижимо.
Электрификация всех предприятий
Электрификация всех предприятий!
Угольный голод терзает дыханье всех стран.
Рабочие хрипят о заработной плате.
Среди угроз,
Среди заманчивых программ.
Партий
Туберкулез,
Разнообразясь холодом потопов,
Раз’едает, свистя, углекопов.
Пляс голодных клоак
Государства.
Под вопль его
Изыскивают новое топливо.
Аммониак.
Будущий двигатель. Бешеные трубли.
Опровергается закон Ньютона!
Мрак
И холод молодых республик.
Абхазия, Карабах.
Кинто не закрывает рта:
«Пах, пах, пах!
Красота!
Сэ шик!
Орижиналь!
Балик, осетровый балик!
Зачем у вас такие холодные
желанья?
Черножелчье. Шарлах
Лопнул в глазу кровеносный сосуд.
В этих сумбурных делах
Редкостна выдача ссуд
СлОва.
Старик. Навсегда замурован.
Остался только древний взгляд.
Аптекарская стойка, мази
И склянки «яд»
В наследственной напасти и заразе,
Молчание, твоих однообразий!
Ждем
Слова на стене тюрьмы
Гвоздем!
«Нам надо говорить, но мы глухонемы!»
Наконец открытие баров после войны
1
Формула
Несуществующих наук
Взрывы движений мира Дернула
Оркестры судорога мук!
Причудливы плясы! Скрючивай
Громады нот дроби и плавь
Влюбляясь в этого хрипучаго
Оттачивайся правь буравь
Негров походка!
На 8 терций прерван оркестр умолк
Но счет продолжен
Бьется четко
Сухой и сладострастный щелк
И все прикончила трещотка!
2
Взметай
Топ
Ринулся мир уязвив
Рэг-Тайм
Сноп
Взвив
Дробящихся слепящих взрывчатых синкоп
Дирижер!
Клич восторженным гончим!
Спускай!
Дерганья свор
Плясом закончим
Пагубу и мор!
Левит, XXVI, 19
… и небо ваше сделаю, как железо,
И землю вашу сделаю, как медь».
Метрополитен глубины прорезал,
Аэропланным танцем молньи меть!
Железно-медная музыка:
Неметь!
Огромный, опрокинутый бурав,
Эйфелева башня скрежещет узко.
Закупорка железных вен и лав.
Все — лишь броня, все — плоскость и зазубрины.
И две тарелки бухают в упор.
Но если мы заключены, загублены,
Какое нам веселье — приговор,
Регтайм винтов и Пятикнижие!
Изыщем наслажденья, мраки рыжие.
Угроза Библии. Я сердцем не обрезан.
Я говорю не словом, бью, как медь,
Обрушиваюсь, лязгую железом,
Готовый веселиться и чуметь!