Черные избы на белом снегу…
Сумрачный ельник вдали за селом…
Все это где-то на том берегу:
в тридцать шестом или в сорок седьмом.
Все это было: луга и леса,
эта лесная высокая тишь…
Выйдешь — окрестность откроется вся,
вид на Звенигород… нет, на Париж!
Герцен — в изгнании. Что за места!
Вся-то Европа — ухоженный парк.
Но не прельщает его красота
геометрическая, как Декарт.
Море и горы, лазурь и тепло —
что ж ему нужно еще? Почему
мечется он, все не так и не то,
не по душе ему, не по нему?
Сны: дикий паводок сносит мосты,
дерево вырвал и с корнем унес…
и, фиолетова до черноты,
грязь — по колено, по оси колес…
ряд почернелых бревенчатых изб…
дым от овинов и песня вдали…
Рабство, безропотность и деспотизм…
Дикость печальной и бедной земли…
Может ли он предрекать рождество
нового в этой России рабов?
Доводов разума — ни одного.
Разве что вера, надежда, любовь.
Разве что ненависть, слезы и желчь.
Разве что Разин и Петр-богатырь.
Разве что воображаемый меч
пушкинских строк из «Посланья в Сибирь».
Разве что вече, община, артель.
Разве что древние Новгород-Псков.
Разве что жизнь: этот вечный Протей —
вечно и непредсказуемо нов.
Жизнь! Новизна! Зародись и расти!
Взбейся ростком из земли, из зерна!
Будущность, если ты есть для Руси,
будь же, приблизь же твои времена!
В будущее — как Колумб в океан:
есть ли там что или нет ничего?
Или страну Николай доконал?
Или пора начинать начерно?
Нищая Русь — не до курицы в щах.
Да. Но Европе — Ее предпочтет,
сытой, мещанской, погрязшей в вещах,
обожествляющей счет и расчет.
Герцен в изгнании. Жизнь уж прошла.
Столько ударов и столько утрат.
Да, но душа сожжена не дотла —
рвется вперед, возвращаясь назад.
И на уме, и во сне, и в бреду,
в думах о будущем и о былом —
черные избы на белом снегу…
сумрачный ельник вдали за селом…
