На Руси, немножко дикой,
И не то чтоб очень встарь,
Был на царстве Царь Великой:
Ух, какой громадный царь!
Так же духом он являлся,
Как и телом, — исполин,
Чудо — царь! — Петром он звался,
Алексеев был он сын.
Мнится, бог изрек, державу
Дав гиганту: ‘Петр еси —
И на камени сем славу
Я созижду на Руси’.
Много дел, зело успешных,
Тем царем совершено.
Им заложено в ‘потешных’
Войска дивного зерно.
Взял топор — и первый ботик
Он устроил, сколотил,
И родил тот ботик — флотик,
Этот флотик — флот родил.
Он за истину прямую
Дерзость дерзкому прощал,
А за ложь, неправду злую
Живота весьма лишал, —
А иному напоминки
Кой о чем, начистоту,
Делал с помощью дубинки
Дома, в дружеском быту.
Пред законом исполина
Все стояли на ряду;
Сын преступен — он и сына
Предал смертному суду.
А под совести порукой
Правдой тычь не в бровь, а в глаз,
И, как Яков Долгорукой,
Смело рви царев указ!
Царь вспылит, но вмиг почует
Силу истины живой, —
И тебя он расцелует
За порыв правдивый твой.
И близ жаркой царской груди
Были люди хороши,
Люди правды, чести люди,
Люди сердца и души:
Друг — Лефорт, чей гроб заветный
Спрыснут царской был слезой,
Шереметев — муж советный,
Князь Голицын — боевой, —
Князь Голицын — друг победам,
Личный недруг Репнину,
Пред царем за дело с шведом
Тяжко впавшему в вину.
Левенгаупта без пощады
Бьет Голицын, весь — война.
‘Князь! Проси себе награды!’
— ‘Царь, помилуй Репнина!’
Царь с Данилычем вел дружбу,
А по службе — всё в строку,
Спуску нет, — сам начал службу
Барабанщиком в полку.
Под протекциею женской
Не проскочишь в верхний сан!
Царь и сам Преображенской
Стал недаром капитан.
Нет! — Он бился под Азовом,
Рыскал в поле с казаком
И с тяжелым и суровым
Бытом воина знаком.
Поли воинственной стихии,
Он велел о той поре
Только думать о России
И не думать о Петре.
И лишь только отвоюет —
Свежим лавром осенен,
Чинно князю рапортует
Ромодановскому он.
И, вступая постепенно
В чин за чином, говорил:
‘Князь-де милостив отменно,
Право, я не заслужил’.
В это время Русь родная,
Средь неведения тьмы,
Чернокнижье проклиная,
Книг боялась, как чумы,
Не давалась просвещенью,
Проживала как пришлось
И с славянской доброй ленью
Всё спускала на авось, —
И смотрела из пеленок,
Отметаема людьми,
Как подкинутый ребенок
У Европы за дверьми.
‘Как бы к ней толкнуться в двери
И сказать ей не шутя,
Что и мы, дескать, не звери, —
Русь — законное дитя!
Как бы в мудрость иноземнее
Нам проникнуть? — думал он. —
Дай поучимся у немцев!
Только первый шаг мудрен’.
Сердце бойко застучало —
Встал он, время не губя:
‘На Руси всему начало —
Царь, — начну же я с себя!’
И с ремесленной науки
Начал он, и, в деле скор,
Крепко в царственные руки
Взял он плотничий топор.
С бодрым духом в бодром тела
Славно плотничает царь;
Там успел в столярном деле,
Там — глядишь — уж и токарь.
К мужику придет: ‘Бог помочь!’
Тот трудится, лоб в поту.
‘Что ты делаешь, Пахомыч?’
— ‘Лапти, батюшка, плету,
Только дело плоховато, —
Ковыряю как могу,
Через пятое в десято’.
— ‘Дай-ка, я те помогу!’
Сел. Продернет, стянет дырку, —
Знает, где и как продеть,
И плетет в частоковырку,
Так, что любо поглядеть.
В поле к праздному владельцу
Выйдет он, найдет досуг,
И исправит земледельцу.
Борону его и плуг.
А на труд свой с недоверьем
Сам всё смотрит. ‘Нет, пора
Перестать быть подмастерьем!
Время выйти в мастера’.
И, покинув царедворский
Штат, и чин, и скипетр свой,
Он поехал в край заморский.
‘Человек-де я простой —
Петр Михайлов, плотник, слесарь,
Подмастерье’, — говорит.
А на царстве там князь-кесарь
Ромодановский сидит,
Федор Юрьич. — Он ведь спросит
От Петра и то и се, —
И рапортом он доносит
Князю-кесарю про всё.
‘Вот, — он пишет, — дело наше
Подвигается, тружусь,
И о здравье Вашем, Ваше
Я Величество, молюсь’.
И припишет вдруг: ‘Однако
Всё я знаю, не дури!
Не грызи людей, собака!
Худо будет, князь, смотри!’
Навострившись у голландцев,
Заглянув и в Альбион,
У цесарцев, итальянцев
Поучился также он.
Стал он мастер корабельный,
И на всё горазд притом:
Он и врач довольно дельный,
И хирург, и анатом,
Физик, химик понемногу,
И механик неплохой, —
И в обратную дорогу
Снарядился он домой.
Для уроков же изустных,
Что он Руси дать желал,
Он учителей искусных
Ей из-за моря прислал.
Полно втуне волочиться!
Дворянин! Сади сынка
Букве, цифири учиться,
Землемерию слегка!
Только все успехи плохи
И ученье ни к чему.
Русский смотрит: скоморохи
В немцах видятся ему, —
И учителям не хочет
Верить, что ни говори,
Немец, думает, морочит:
Все фигляры! штукари!
Всё в них странно, не по-русски.
Некрещеный всё народ!
Нос табачный, платья узки,
Да и ходят без бород.
Как им верить? Кто порука?
И — не к ночи говоря —
Козни беса — их наука!
Изурочили царя.
И державный наш работник
Посмотрел, похмурил взор,
Снова вспомнил, что он плотник,
Да и взялся за топор.
Надо меру взять иную!
Русь пригнул он… быть беде!
И хватил ее, родную,
Топором по бороде:
Отскочила! — Брякнул, звякнул
Тот удар… легко ль снести?
Русский крякнул, русский всплакнул:
Эх, бородушка, прости!
Кое-где и закричали:
‘Как? Да видано ль вовек?’
Тсс… молчать! — И замолчали —
Что тут делать? — Царь отсек.
И давай рубить он с корня:
Роскошь прочь! Кафтан с плеча!
Прочь хоромы, пышность, дворня!
Прочь и бархат и парча!
Раззолоченные тряпки,
Блестки — прочь! Всё в печь вались!
Скидывай собольи шапки!
Просто — немцем нарядись!
Царь велел. Слова коротки.
Простоты ж пример в глазах;
Сам, подкинув он подметки,
Ходит в старых сапогах.
Из заветных, тайных горниц,
Из неведомых светлиц
Вывесть велено затворниц —
И девиц, и молодиц.
В ассамблею! — Душегрейки
С плеч долой! Таков приказ.
Страх подумать: белы шейки,
Белы плечи напоказ!
Да чего? — Полгруди видно,
Так и в танец выходи!
Идут, жмурятся… так стыдно!
Ручки к глазкам — не гляди!
А приказу всё послушно.
Женки слезы трут платком,
Царь же потчует радушно
Муженьков их табаком.
Табакерки! Трубки! — В глотку
Хоть не лезет, а тяни!
Порошку возьми щепотку —
В нос пихни, нюхни, чихни!
Тянут, нюхают. Ну, зелье!
Просто одурь от него.
Эко знатное веселье! —
А привыкнешь — ничего —
Сам попросишь. — В пляс голландский,
Хоть не хочется, иди!
Эй ты там, сынок дворянский!
Выходи-ка, выходи!
‘Lieber Augustin’ {*} — по звуку
{* ‘Милый Августин’ (нем.). — Ред.}
На немецкий лад кружи!
Откружил — ступай в науку!
А научишься — служи!
Мало дома школьных храмин —
За границу поезжай!
А воротишься — экзамен
Царь задаст, не оплошай!
Сам допросит, выложь знанья —
Цифирь, линии, круги!
А не сдержишь испытанья —
И жениться не моги!
Не позволит! — Оглянулся:
Он уж там — и снова весь
Мысль и дело, — покачнулся,
Задремал ты — он уж здесь.
Там нашел он ключ целебный,
Там — серебряный рудник,
Там устроил дом учебный,
Там богатств открыл родник,
Там взрывает камней груду,
Там дворян зовет на смотр, —
А меж тем наука всюду,
И в науке всюду Петр —
Рыщет взглядом, сводит брови…
Там — под Нарвой храбрый швед
Учит нас ценою крови
Трудной алгебре побед.
Научились. Под Полтавой
Вот он грозен и могуч!
Голос — гром, глаза — кровавый
Выблеск молнии из туч.
Враг разбит. Победа наша!
И сподвижник близ него —
Князь Данилыч Алексаша,
Славный Меншиков его.
От добра пришлось и к худу:
Смелый царь вступил на Прут,
И — беда случись: отвсюду
Злые турки так и прут.
Окружили. Дело круто.
Торжествует сопостат, —
И Великий пишет с Прута
В свой встревоженный Сенат:
‘Не робеть! — Дела плохие.
Жизнь Петру недорога.
Что тут Петр? Важна Россия.
Петр ей так, как вы, слуга.
Только б чести не нарушить!
Против чести что коль сам
Скажет Петр — Петра не слушать!
То не царь уж скажет вам.
Плен грозит. За выкуп много
Коль потребуют враги —
Не давать! Держаться строго!
Деньгу крепко береги!’
Но спасает властелина
И супруга своего
Черна бровь — Екатерина,
Катя чудная его.
Хитрый путь она находит,
Клонит к миру визиря
И из злой беды выводит
Изумленного царя.
Гнев ли царский на раската,
Царь Данилычем взбешен, —
Казнь ему! Данилыч к Кате,
Та к царю — и князь прощен.
Раз, заметив захолустье,
Лес, болотный уголок,
Глушь кругом, — при невском устье
Заложил он городок.
Шаток грунт, да сбоку море,
Расхлестнем к Европе путь!
Эта дверь не на затворе.
Дело сладим как-нибудь.
Нынче сказана граница,
Завтра — срублены леса,
Чрез десяток лет — столица,
Через сотню — чудеса!
Смерть смежила царски очи,
Но бессмертные дела,
Но следы гигантской мочи
Русь в наследье приняла.
И в тот век лишь взор попятишь —
Всё оттоль глядит добром,
И доселе что ни схватишь —
Откликается Петром, —
И петровскую стихию
Носим в русской мы крови
Так, что матушку Россию
Хоть ‘Петровией’ зови!
А по имени любовно
Да по батюшке назвать,
Так и выйдет: ‘Русь Петровна’, —
Так извольте величать!
Всюду дум его рассадник, —
И прекрасен над рекой
Этот славный ‘Медный всадник’
С указующей рукой.
Так державно, так престольно
Он глядит на бег Невы,
Что подходишь — и невольно
Рвется шапка с головы.
Под стопами исполина
Золотые письмена
Зри: ‘Петру — Екатерина’ —
И пойми: Ему — Она!
И, на лик его взирая,
С сладким трепетом в груди,
Кончи: ‘Первому — Вторая’ —
И без шапки проходи!
