Архив стихотворений Василия Князева

Прервав стихи — нельзя иначе —
В окно свисаю головой:
Китаец, фокусник бродячий,
Собрал толпу на мостовой.

Летит в зенит волшебный шарик,
Сверкнув эмалью на лету,
Но меж ребят китаец шарит, —
И шар у мальчика во рту.

Малыш сияет — рад проделке, —
А над толпой, в сиянье дня —
Танцуют медные тарелки,
Краями тонкими звеня…

Сеанс окончен. Без фуражки
Обходит окна чудодей, —
И градом сыплются бумажки,
Дань благодарности людей.

Ушел, согнув хребет устало
(Не шутки фокусы в жару!) —
И за четырнадцать кварталов
Увел с собою детвору.

После стирки небо так лазурно, —
С наслаждением гляжу в окно:
Прачка скандинавская недурно
Выстирала полотно.

Стирка продолжалась две недели;
Две недели пронеслось; и вот —
Небеса от синьки посинели,
А утюг тепло на землю льет.

Золотой утюг полотна гладит,
А влюбленные кричат кругом.
«Гражданин поэт, Петрарки ради,
Не зовите солнце утюгом!

Солнце, это — чудо-веретенце,
Что своей куделью золотой
Обновляет, красит чрез оконце
Бедный человеческий постой.

Солнце, это — золотое донце…»
Донце? К черту! Киньте сладкий бред.
Солнце — просто рифма для чухонца
И для глупой лирики сюжет!

Вот сейчас — пришло письмо от Нади;
Лоб в морщинах — след глубоких мук…
Но я знаю — ласково разгладит
Мне морщины золотой утюг.

Только стоит подойти к оконцу,
Подавив сердечный свой озноб,
И — подставить ласковому солнцу
Милой лапкою измятый лоб.

Иван Иваныч недоволен:
«Ну да, я цел, я сыт, я волен,
Меня не смеет уж никто
Гноить годами ни за что
В зловонной камере острога, —
Мне всюду вольная дорога,
Над обреченной головой
Уж не стоит городовой!
Да, былью стали небылицы,
Но… между прочим, почему
На лучших улицах столицы
Проходу нету никому?
Повсюду сор, бумажки, семя,
Что шаг — галдящий изувер;
Пускай у нас иное время,
Но… где же милиционер?!

Как позволяет он торговке
Сидеть с корзиной у дворца
Иль этой латаной поддевке
Громить правительство с крыльца?
Ведь это ж мерзостно и гадко.
Цыганский табор на мосту!
Где вы, блюстители порядка?
Заснули, что ли, на посту?!
Иль вот еще — свобода слова…
Я понимаю, это — плюс,
Порядка нового основа:
Да сгинет гнет цензурных уз!
Но… всё же, сеять стачек семя,
Звать к примененью крайних мер!..
Ну да, у нас — иное время,
Но… где же милиционер?!

Как позволяет он открыто
Писать о мерзостях войны?
Как не препятствует сердито
Критиковать вождей страны?
Где меч спасительной острастки,
Шлагбаум твердого пути?
Зачем газетчик — не в участке?
Редакторы — не взаперти?
Не на костре листков беремя?!
Не под цензурой изувер?!
Пускай у нас иное время,
Но… где же милиционер?!

Духовенство высказалось самым решительным образом против отделения церкви от государства.

Что надобно для веры?
«Огонь сердец…»
Химеры!
Казенный нужен кнут,
Дабы пасомых стадо
Страшилось пуще ада
Иноцерковных блюд!

Что надобно для веры?
«Любовь к творцу…»
Химеры!
К попам потребен страх.
Попробуй-ка, изверясь,
Впасть в «дьявольскую ересь» —
Сгниешь в монастырях!

Что надобно для веры?
«Жизнь во Христе…»
Химеры!
Важней всего оклад,
Дабы чинуш от ряски
Начальству строил глазки
И пел с начальством в лад!

В тревожные былые времена
Пугал крещеных длинный хвост кометы,
И содрогалась темная страна,
Смятения и ужаса полна;
И темные поверья и приметы,
Кошмарнее дыхания чумы,
Опустошали души и умы.

И ждали люди светопреставленья,
И каялись, и падали во прах…
И, богу посвятив свои именья,
В монастырях
Свой хоронили страх;
И там, за белокаменной оградой,
Отгородившись мирною лампадой,
Вновь обретали в благостной тиши
Спокойствие взволнованной души.

Теперь не то: хвосты в народе —
В моде;
Куда ни глянь — необозримый хвост!
Не думая о лютой непогоде,
Толпятся кандидаты на погост
И молча ждут, когда, по воле неба,
Им керосину лавочник продаст,
Капусты даст
Или краюху хлеба.
И если бы теперь явилася комета,
Хвостом своим полнеба озаря,
Вся Русь немедленно б откликнулась на это
И, времени не тратя зря,
С одра недугов поднялась устало
И в хвост кометы терпеливо встала.

И если бы во всех углах Вселенной
Творилось то же, что и на Руси:
Жирел сверхмерно лавочник презренный
И в крокодилы лезли караси;
И те же самые протори и потери
И неуверенность в грядущем дне
Царили б на Уране, на Венере,
На Марсе, на Сатурне, на Луне, —
Боюсь, что встали б в длинный хвост кометы
Все Солнцу подчиненные планеты!

Перед войною суворинское «Новое время», с целью перекинуть мостик между собой и честной литературой, стало издавать жирно-гонорарное «Лукоморье».

1

«У «Лукоморья» дуб зеленый,
Златая цепь на дубе том»,
А на цепи позолоченной —
Ряд бардов, купленных гуртом.
Строчат стихи; да так, что любо!
Но… что милей для их души:
Златая цепь иль… желудь с дуба?
Эдип, реши.

2

В 31-м номере появился Федор Сологуб.

У «Лукоморья» старый дуб
Разросся пышно и картинно;
Под дубом — Федор Сологуб
Почил от дел своих невинно.
Но что милее для души
Почтеннейшего Сологуба:
Златая цепь иль желудь с дуба?
Эдип, реши.

3

Не то беда, что Сологуба
Пленил пикантный желудь с дуба, —
Пускай! Мы старца не виним.
А то беда, что вслед за ним
Сюда «сих малых» вереница
Стопою легкою придет,
Увидит старца, соблазнится
И, соблазненная, — падет.

В Ревеле губернским присутствием отказано в регистрации уставом двух публичных библиотек и одного кружка чтения.

«День»

Лежу я на животике,
И горюшка мне нет,
Что где-то библиотеки
Попали под запрет,
Что где-то с твердой верою
В благие свойства тьмы
Решительною мерою
Насилуют умы.
Я век не знался с книжками, —
И весел, как сверчок;
Проснусь, займусь детишками,
Поем и … на бочок!

За статью «Бесплодие 4-й Гос. думы» газета «Правда» оштрафована на 500 рублей.

Из газет

«Мы, руку приложившие
К прошению, как след,
В супружестве прожившие
Пятнадцать с лишком лет,
Я — сын купца Егорова —
И я, его жена, —
Праскева Христофорова,
До брака — Ильина, —
Напрасно от бесплодия
Лечились смесью трав,
И ваше благородие
Назначить молим штраф,
Дабы за укрывательство
Бесплодия сего
От вашего сиятельства
Нам не было чего».

Русский язык — язык вандалов.

Из австрийской газеты

Мы — замечательный филолог!
Мы — изумительный поэт!
Наш легкий стих певуч и колок.
Звончее струн, острей иголок,
Собой пленяя целый свет,
Он разъедает грязь, как щелок,
Ему подобных в мире нет!
Да, нет.
О чем грустит почтенный книжник?
«Язык вандалов»? — Не рюми!
Ведь косолапый шаромыжник
Произошел от cher ami!.. [1]

О двор веселой Лисабеты!
О петиметры-шаркуны!
Блестяще-скользкие паркеты
И слишком узкие штаны!
Я к вам стремлюсь душою пылкой,
Вы мне, ей-богу, по нутру!..
И… как певец с крамольной жилкой,
Я всем носы вам поутру!..
Да, да, почтеннейший мой книжник!
Заткни фонтан и не рюми —
Ведь косолапый шаромыжник
Произошел от cher ami!

Мы — замечательный филолог!
Мы — гениальный рифмоплет!
Наш легкий стих певуч и колок,
Звончее струн, острей иголок —
Он сам и колет и поет…
Но… тпру!.. Да, тпру! ведь путь наш долог,
Пора нам двигаться в поход —
Вперед.
Вперед, вперед душой отважной!
Врагов без жалости рази!
Ведь лебезить, глагол неважный,
Произошел от leben sie! [2]

О, пышный двор несчастной Анны!
О ты, неистовый Бирон!
И вы, российские бараны,
Потомки пуганых ворон!
Я не горю к вам страстью пылкой,
Вы мне совсем не по нутру,
И, как певец с российской жилкой,
Я всем носы вам поутру!
Da ist der Hund begraben, [3] книжник!
Поджавши хвост, назад ползи!
Ведь лебезить-то, шаромыжник,
Произошел от leben sie!..
____________________
[1] — Дорогой друг (франц.). — Ред.
[2] — Будьте здоровы! (нем.). — Ред.
[3] — Здесь собака зарыта (нем.). — Ред.

Шарж
Посвящается новой книге Валерия Брюсова.

Внимая шорохам немолчных волн,
Парчой и порохом гружу свой челн.
Он скрыт под ярусом нависших глыб;
Белеет парусом, пугает рыб…
О, пусть затучены и высь, и даль!
Мои уключины блестят, как сталь!
С мятежной бандою, мятежный граф,
Я — контрабандою свой тешу нрав!
Пусть служит Истине моя родня,
Рецепт «склонись к стене» — не для меня!
Мой шарф из гаруса… «Он мягок?»… Ша!
Грубее паруса моя душа!
Рабами рослыми мой сдвинут челн,
Срываю веслами бутоны волн.
«Эй, кормчий, пристальней гляди вперед!
Чуждайся пристаней, не спи, илот!
Кровавым светочем осветь корму,
Уютней это, чем камин в дому!»
Играя с рифмою, я дик, как сарт,
Швыряй в обрыв мою поэму, бард!
Пусть с тихим шорохом на дно, в кусты,
Шуршащим ворохом летят листы!!!
«Дай рифму к «лирике», не из кургузых!! .»
— «Изволь: чигирики на кукурузах]»

Как жрец ассирийский, недвижно сидит
За общим столом ресторана
Иван Рукавишников, скорбный пиит,
И, боже, какой потрясающий вид!
Как мрачно в душе у Ивана!..

Он скорбь мировую осилить не мог —
Погнулись могучие плечи!
Напрасно глядит он «туда… за порог» —
Ивана осилил загадочный рок,
Погиб ни за грош человече!

В известном периоде жизни и я
Ту скорбь мировую изведал:
Душа разрывалась на части моя,
Но… слезы о бренности мира лия,
Я все-таки спал и обедал.

А он? Поглядите ж, как хмуро сидит
За общим столом ресторана
Иван Рукавишников, скорбный пиит,
О боже, какой потрясающий вид!
Как мрачно в душе у Ивана!

Из ненаписанных песен Беранже

«Копеечка рубль бережет;
Великое дело — копейка!
Не диво отметить в приход.
А ты вот утроить сумей-ка!»
Так бабушка внуку твердит,
О нем же, столетняя, бьется,
А он-то, бездельник, смеется:
«А ну вас совсем! — говорит. —
А ну вас, ей-богу, потеха!
Копеечка рубль бережет —
С копейки рублевый доход!
Ну как тут не лопнуть от смеха?»

«Теленок двух маток сосет,
Коль ласков он с ними, понятно!
В пословицах русский народ
Нас мудрости учит бесплатно!»
Так бабушка внуку твердит,
Улучшить судьбу его хочет.
А он-то, бездельник, хохочет:
«А ну вас совсем! — говорит. —
А ну вас, ей-богу, потеха!
Теленок двух маток сосет…
Теленок в министры пройдет!
Ну как тут не лопнуть от смеха?»

Речь

Здесь кадет в передовицах,
Боевой подъемля меч,
Держит речь.
И, спеша эффект пресечь,
Цензор тоже держит Речь,
Но в ежовых рукавицах.

День

Жив, задорен, но неясен;
Цвет меняя ежедень,
В серый день он ярко-красен,
В черный день он — белый День.

Колокол

В органоне славном оном
День и ночь вершай дела:
С колокольным перезвоном
Лихо льют колокола.

Земщина

Давно уж спроса нет на рынке
На ненадежный этот хлам,
Где все построено на Глинке
С грязцой союзной пополам.

Русское Знамя

Знамя — знамение времени,
А программа — тюк по темени.
Ох
И hoh!

Новое время

Оно ново
Как стиль нуво;
Ну? Во!
И лексикон его:
Ну? — жесть с протянутой рукой,
Во! — отзвук щедрости людской.

Поймав парнишку с саквояжем,
Мы, распатронив саквояж,
Немедля публике покажем
Весь потайной его багаж.
Во-первых — паспорт. Новым Годом
Зовут хозяина его:
С почившим старцем, злым уродом,
Довольно близкое родство:
(Один и тот же предок — Время,
Одно и то же имя — Год,
А от родного дуба семя
Недалеко, друзья, падет!)
Засим — блестящие одежды,
Чтоб ослеплять честной народ,
Коробка спичек: Луч Надежды
И карт крапленых пять колод.
На самом дне, под дном футляра
От старой шляпы, между книг:
Ключ Шарлатанства — циркуляра
Полуначатый черновик:
— Я, Новый Год, такой-то счетом,
Сим объявляю всем и вся:
Долой печальные одежды, —
Иное время у двора:
Я приношу вам луч надежды
Et cetera, et cetera…

Парнишка, будучи допрошен,
Чистосердечно поднял вой,
Сказав, что страшно огорошен
Такою встречею земной.
Потом — покаялся в подделке:
Я не совсем, мол, Новый Год, —
Был заграницей в переделке
Уж две недели скоро, вот.
В виду подобного признанья,
Он взят был нами под арест
И отбывает наказанье
В одной из тюрем здешних мест.
А посему не сем докладе
Мы четко, ясно, а не зря,
И ставим, светлой правды ради, —
Тридцать второе декабря.

Блещут ярко, ослепляя очи,
Золотые купола на храмах,
Молят ламы бога дни и ночи,
Перед ним лампады возжигая.
И, свершая таинство обряда,
Сыплют рис ив раковины трубят,
Выделяясь нищетой наряда
Среди общей пестроты и блеска.
Много злата, камней самоцветных,
Тканей, шкур, медовых сот и хлеба
Прячут ламы в тайниках заветных.
За стеной высокой монастырской.
Неустанно копят, точно пчелы,
Отнимая от земли для неба
То, что в год голодный и тяжелый
Так нужно голодному Тибету.

Ой, смотрите, берегитесь, ламы:
Словно туча, грозен Шакья-Тубба!
Распахните тайники и храмы,
Ревом гонга долы созывая:
«К нам! Сюда! Здесь золота — без счета!»
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Но… увы: ни звука за стеною.
А литые, медные ворота,
Как всегда, — на пятерном затворе.

Пусть могильная мгла
Край родной облегла,
Тяжким саваном жизнь придавила, —
Невредима скала!
Целы крылья орла!
Не в таких передрягах отчизна была,
Да нетронутой прочь выходила!

Ой, не знает Руси, кто ей тризну поет!
Рано, ворог, кладешь побежденного в гроб:
Ну, а что, как усопший-то встанет?
Сон стряхнет, поведет богатырским плечом
Да своим старорусским заветным мечом
По победному черепу грянет?

Все мы так: до поры —
Ни на шаг от норы,
До соседа — ни горя, ни дела,
А настанет пора —
От Невы до Днепра
Неделимое, стойкое тело!

Беспросветная мгла
Край родной облегла,
Тяжким саваном жизнь придавила!
Э, могуча скала!
Целы крылья орла!
Не в таких передрягах отчизна была,
Да нетронутой прочь выходила!

Пал тиран. Придавлен с детства,
Встрепенуться б мог народ,
Да проклятое наследство
Душу вольную гнетет.
Ясным солнцем бредят очи,
Ясной сказкой бредит грудь,
А кругом — всё той же ночи
Нескончаемая жуть!
Долго ль плакать и томиться,
В жгучем пламени горя?
Скоро ль в небе загорится
Долгожданная заря?
О, как страшно мы устали!
О, как зло изнемогли!
Как нещадно испластали
Сердце матери-земли!
Братья, есть же в мире средство
Прекратить кошмарный бред!
Братья, к дьяволу наследство —
Хватит! Полно — мочи нет!
В мертвом мраке слепнут очи,
Задыхаясь, тает грудь…
Сгинь, трехлетней подлой, ночи
Нескончаемая жуть!

Он пропал, пропал безвременно,
Сплющен тяжким каблуком.
Прикрывайтесь, кудри, временно
Развеселым колпаком.

Ни разящего, ни острого,
Ни иголок, ни кнута,
Но как можно больше пестрого —
Звучных песенок шута!
Чтобы рифмочки-шаркунчики
Мягко звякали в тиши,
Чтоб мыслишки-попрыгунчики
Не тревожили души.

Пробегаемая наскоро
Легких строчек полоса
Щекотала ухо ласково,
Как безжальная оса:
«Ах, друзья, мол, обыватели,
Как приятен свод небес!
Ах, почтенные читатели,
Как красив зеленый лес!
Ах, как славно перелесками
В мураве-траве бродить;
Ах, зачем словами резкими
Прерывать восторгов нить?»

Хорошо! Согласен. Кончено!
Преломись, древко копья!..
Подмалевана, утончена
Песня грубая моя.
И в коротеньком камзольчике
Я беспечно, как и все,
Сею рифмы-колокольчики
На газетной полосе.

Всё слышнее, всё слышнее
Топот ног!..
О, иди ко мне скорее,
Мой сынок.
Изнуренный злой работою,
В тоске,
Я сижу, томим заботой
О куске.
Там, над нами, там, над нами,
Детский бал,
Залит яркими огнями
Шумный зал.
Пышет жар от детских щечек,
Блещет газ…
Только… праздник тот, сыночек,
Не для нас!

Всё слышнее, всё шумнее
Топот ног!
О, иди ко мне скорее,
Мой сынок.
Посажу тебя я рядом
На скамью,
Буду жечь горящим взглядом
Грудь твою.
О, как впала, почернела
Эта грудь!
Только кости… Где же тело?..
Что за жуть! —
Вечно биться и трудиться,
И страдать,
И… в подвале, как мокрица,
Прозябать!

Стены плачут, стены плачут, —
Погляди…
Это значит, это значит,
Что в груди —
Как в могиле: пять-шесть ночек
Не пройдет —
Задохнется твой сыночек
И… умрет!..