Я вглядываюсь пристально в рисунок
фонтанов, как в деревья из стекла.
Я собственные слезы узнаю в них,
когда-то, в пору сновидений юных,
рассыпанные мною без числа.
О, как я мог не вспомнить ощущенья
небесных рук в вещах и обиходе,
не замечать величья вне сравненья
старинных парков над вечерней тенью,
не слышать всплесков девичьего пенья,
пробившегося за края мелодий,
чтоб явью стать, – как будто бы оно,
поднявшись ввысь, немедленно должно
в прудах отверстых жаждать отраженья?
Теперь, когда запомнил навсегда я
все, что стряслось с фонтанами и мной,
я тяжесть низверженья осязаю
в миг соприкосновения с водой.
Я знаю о ветвях, склонивших плечи,
о голосах, мерцающих, как свечи,
о тех прудах, что берегам навстречу
бегут, их повторяя неумело,
о небесах, ступающих несмело
к лесам, обуглившимся на закате и
мрачных оттого, что их некстати
забросило неведомо куда…
Но я забыл, что каждая звезда
Уединенья ищет в мирозданье,
что звезды редко плачут,
но всегда при встречах… И, возможно, их сиянье –
свидетельство о нашем пребыванье
в других мирах? Возможно, мы признанье
поэтов их снискали и сумели
их вдохновить? А может быть, на деле –
мы для чужих проклятий лишь мишени?
А вдруг мы только близкие соседи
их Бога, о котором в дни трагедий
они с надеждой вспоминают, плача,
и чье изображенье в передаче
на ищущих лучах их фонарей
вдоль наших лиц скользит игрой теней?..
