Мир спит в тиши, во тьме ночной;
А я бессонницей томлюсь,
По смятой простыне мечусь,
В мрак взор уставивши больной.
Спать хочется, а сон нейдёт,
И мысли кружатся гурьбой,
И я один, один с собой,
Я сам свой нестерпимый гнет.
Мне от себя уйти бы прочь!
О если б только отдохнуть…
Нет, не могу, нет сил заснуть…
Ночь тянется… безмолвна ночь…
Спустись, надвинься, сна покров!
Самосознанье тяготит,
И давит душу и томит…
А! Я и умереть готов!
Всё дождь и дождь
Всё дождь и дождь! Какая скука!
Всё серо, мокро и темно,
ни одного живого звука,
всё только дождь стучит в окно.
Уж хоть гроза б! По крайней мере
тогда бы грозный гром гремел,
и в ветре, в этом злобном звере,
весь ад безумных сил ревел.
И одичавшая стихия
мой дух звала б с собой на бой,
будила б страсти в нем глухие
и наслаждался б я борьбой.
Светят солнца лучи золотые
Светят солнца лучи золотые,
травы, яркие листья блистают,
птицы криками сад оглашают,
и раскаты гремят громовые.
Пусть гремят! Не смутят они пенья
жизнерадостной, юной природы,
нет, предчувствуя гром непогоды,
лишь жадней она пьет наслажденья.
Вот когда вековые вершины
ураган, налетев, зашатает,
дождь польет, небо всё засверкает,
будет время тогда для кручины.
Весенний сонет
А. И. Белецкому
Я телу вечной жизни не хочу.
Ребенком за весной нетерпеливо
Я слеживал: то почку различу
На веточке, то за ручьем, гульливо
Вдоль улицы стекающим, лечу,
Чтоб не отстать от блёсток перелива
На спинке круглой волночки, лучу,
Как зеркальце, подставленной шутливо.
Теперь душа покоем глубока,
Хоть Божий мир весной хмельною бродит.
Так чувствами чувствительность исходит.
А если бы жить целые века.
Сходя по лестнице той бесконечной…
Да это бы и было смертью вечной!
К корсету
Когда ты Дину облекаешь,
Мертвящий прелести корсет,
Во мне ты злобу возбуждаешь,
В тебе красы ни капли нет.
Свободу ты уничтожаешь
И принуждённостью своей
Фигуры прелесть нарушаешь,
Безжизненность давая ей.
Во мне ты зависть поселяешь,
Когда себе представлю я,
Как близко, тесно прилегаешь
Ты к тайным прелестям ея.
Ты их вмещаешь, обнимаешь,
Ты страстным жаром их согрет,
Ты запах их в себя впиваешь…
За это я б отдал весь свет.
Демерджи
Не бойся; подойди; дай руку; стань у края.
Как сдавливает грудь от чувства высоты.
Как этих острых скал причудливы черты!
Их розоватые уступы облетая,
Вон, глубоко внизу, орлов кружится стая,
Какая мощь и дичь под дымкой красоты!
И тишина кругом; но в ветре слышишь ты
Обрывки смятые то скрипа арб, то лая?
А дальше, складками, долины и леса
Дрожат, подернуты струеньем зыбким зноя,
И море кажется исполненным покоя:
Синеет, ровное, блестит — что небеса…
Но глянь: по берегу белеет полоса;
То пена грозного неслышного — прибоя.
Лето 1900 года
Тогда Юпитер был в созвездье Скорпиона,
И, помню, на него с высокого балкона
Любили мы смотреть. Над лоном ясных вод
Он первым виден был, едва небесный свод
Бледнел, покинутый блистательным светилом…
И в полусумраке неверном, легкокрылом,
Один он чуть сиял знакомый, властный друг.
Темнели небеса, верша извечный круг…
Юпитер всё сильней горел, и в тусклом море
Мерцали отблески, сливались в цепь… Но вскоре
Он, движась по небу, над берегом сверкал
И угасал огонь в глуби морских зеркал.
Юпитер всё сильней лучился. В то же время
Являлся близ него, блестя цветами всеми,
Антарес, и своей игривой красотой
Нам помогал понять Юпитера покой.
Орион
Уж снег всю землю покрывает,
Уж выцветает небосклон,
Уж рано сумрак наступает,
Уж рано всходит Орион.
Еще на западе блистает
Зари багряной полоса —
Он на востоке выплывает,
Где уж померкли небеса.
Я молчаливо наблюдаю
Его спокойный, ровный ход
И с сладкой грустью вспоминаю
Другой, не здесь, его восход.
На Чатыр Даг мы поднимались
Пред утром. Уж зашла луна…
И мы Венерой любовались.
Как хороша была она,
Как мягко, нежно угасала.
С небес сходили тьма и сон,
И вот, когда заря всплывала,
Взошел из моря Орион.
Взошел, мерцал одно мгновенье
И потонул в дневных лучах.
Но и одно его явленье
Грусть поселило нам в сердцах.
Он, безучастный и прекрасный,
Краса ночных небес зимы,
Напомнил нам тот миг ужасный,
Когда не будем вместе мы.
Как много чувств зашевелилось…
В задумчивых глазах у ней
Сквозь нежную печаль светилась
Любовь с стыдливостью своей.
И скорбь, и вместе восхищенье
Мне в душу этот взгляд пролил
И чувствовал я в то мгновенье
Прилив здоровых, свежих сил.
Грязный снег повсюду тает
Грязный снег повсюду тает,
Пахоть голая чернеет,
Мгла всё небо облегает
И на землю дождик сеет,
Всё безжизненно застыло.
Тишина… Нет даже стона.
Лишь вдали летит уныло
Одинокая ворона.
Серый лес в дали неясной…
Всё, что вижу пред собою
Дышит осенью ненастной,
А не раннею весною.
15 сентября
Не блистал давно над нами
Свод небесный синевой,
Тучи серыми клоками
Низко мчались над землей.
И с завистливой враждою,
Угрожая смертью нам,
Преградили вдруг собою
Путь живительным лучам.
Стужи ранние настали.
Стало мрачно в небесах,
Холодом сырым дышали
Взрывы ветров на полях.
А теперь над головою
Уж не видно низких туч
И наполнил всё собою
Животворный солнца луч.
Всё так ясно и отрадно,
И природа веселей
Теплый свет впивает жадно
Грудью мощною своей.
Дух изможденный, дух усталый
Дух изможденный, дух усталый.
Зачем себя тревожишь ты,
Укор мне шепчешь запоздалый,
Смущая вялые мечты.
Ты мне жестоко сердце гложешь,
Но из паденья моего
Ты приподнять меня не можешь…
Усилья мало твоего…
Во мне одно страданье живо.
Все остальное отмерло,
Все так бесчувственно, лениво,
Неодолимо-тяжело.
И ты с своей ничтожной силой
Груз этот хочешь вверх поднять?
Нет, осужден в тоске унылой
Ты самого себя терзать.
Дух изможденный, дух усталый,
Зачем себя тревожишь ты,
Укор мне шепчешь запоздалый,
Смущая вялые мечты.
Болью сердце изнывает
Болью сердце изнывает,
Силы нету, воли нет.
Впереди уж не сияет
Путеводный, яркий свет.
И на путь свой безымянный,
В каменистую постель,
Горькой скорбью обуянный,
Я упал, утратив цель…
Вкруг меня без просветленья
Тьмы тяжелой пелена…
И в тоске изнеможенья
Я хочу забвенья, сна.
Из Горация
Роскошь Персов мне ненавистна, мальчик!
Нет красы в венках, креплённых лыком.
Брось искать в кустах, не висит ли где-то
Поздняя роза.
К мирту ладить нам ничего не надо.
Он, простой, идет и тебе, прислужник,
Он пристал и мне, под густой лозою
Поющему скромно.
О как мучительны мгновения свиданий
О как мучительны мгновения свиданий
среди бездействия, забот, трудов, страданий
с тобою, мстящий дух, сияющий, немой!
Живущий человек как жалок пред тобой!
Когда возникнешь ты из моря размышленья
и в глубину души, не зная сожаленья,
горящие глаза недвижно устремишь
и язвы скрытые жестоко обнажишь,
тогда каким щитом я буду защищаться,
куда я убегу, где буду укрываться?
Ты всюду беглеца дрожащего найдешь
и сердце изъязвишь, укорами сожжешь.
Но не забудь, о дух, моей уютной кельи,
не дай забыться мне в покое и бездельи
и угрызеньями, когда доволен я,
жги сердце мне, казни меня!
Экспромт
Дикий приговор над судьбой боярства,
Нас лишивший всех вотчин и поместий
И отдавший их в руки разночинцев —
Табель о рангах.
Для чего, Петр, в непонятной злобе
Путь открыв к гербам разным проходимцам,
Ты нанес удар, вряд ли исправимый,
Славе боярства?
Если меж дворян видим мы мерзавцев,
Если не они лучшие из граждан,
Если это так, то тому вина
Табель о рангах!
К Юлии Павловне Ханайченко
Коль милосердия сестрою
Вы для того хотите быть,
Чтоб, нежно жертвуя собою,
Болезни в мире уменьшить, —
Достигнете обратной цели:
Число больных лишь возрастет.
Кто, чтоб вас видеть у постели,
Себе бактерий не привьет?
Октавы
I
Когда, душой погружена в мечтанья,
К прошедшему стремишься сердцем ты,
Рисуют ли тебе воспоминанья
Далекие, знакомые черты.
Черты того, которого желанья,
Душа и ум, и нежные мечты
К одной тебе мучительно стремятся
И тягостной разлукою томятся?
II
Ночь долгую мы провели без сна
Над сползшими в долины облаками,
Лежавшими, как пенная волна,
Замёрзшая неровными грядами.
С небес струила ясная луна
Спокойный свет холодными лучами
И он дробился в белых облаках,
Блестя, искрясь, играя, как в снегах.
III
Всех сон окутал; только мы не спали.
Мы берегли мерцающий костер…
То говорить о чем-то начинали,
Но угасал и рвался разговор —
И мы глаза друг к другу обращали
И расширялся твой глубокий взор.
Я в эту ночь почувствовал впервые,
Что близки мы с тобою, как родные.
IV
Ты помнишь ли, как мы пришли в Аян,
Когда луна и звезды уж сияли
По склонам гор сползал сырой туман.
В степи огни далекие мерцали…
Усталые, легли мы в дилижан,
Поехали и утро в нем встречали.
Ты близ меня весь долгий путь была
И головой на грудь ко мне легла.
V
Как близостью твоей я наслаждался!
Я был в мечты о счастье погружен
И милыми чертами любовался,
Когда ж меня сковать пытался сон,
Я гнал его, ему не поддавался,
Чтоб у меня не мог похитить он
И одного короткого мгновенья
Томящего, живого наслажденья.
VI
А Демерджи? Из тяжких глыб обвал,
Красивые, уютные ущелья,
Тяжелые подъемы между скал,
Падения, источники веселья…
Как много их тогда я насчитал
Дни робкого сближенья и безделья.
Зачем они умчались… и куда?
Когда они вернутся вновь… когда?
Поэту
Поэт! В тебе живут все люди, все века,
Но ты один в душе бездонной обитаешь
И всё твоё, что ты так чудно изливаешь,
И радость, и печаль, и горькая тоска
Не только ведь твоё. Так дивно широка
Твоя душа, что в ней ты странно совмещаешь
Все души, все сердца и равно выражаешь
И радость юноши, и ропот старика.
Вот почему всегда созданья красоты
Среди людей найдут всеобщее признанье
И всякий в них прочтёт своё страданье
И счастие своё, прочтет свои мечты.
И всякий думает, что чутко слышал ты
Его веселый смех иль горькое рыданье.
Я вновь могу писать
Я вновь могу писать. Давно не прикасался
Я к чуткому перу. Когда любви отдался
Мои дух разнеженный и спал в блаженстве ум,
Я, в верном зеркале моей души и дум —
В стихах, описывал случайные свиданья.
Мерцанье тонких чувств, и сладкие страданья,
Забыв все образы, игравшие со мной.
Как ясно было всё! Она, как друг родной,
И не деля любви, к ней нежно относилась,
Так мягко, бережно… Но — вдруг — переменилась…
Я сетовал, болел, укоры слал судьбе;
То злые чувства стал я замечать в себе:
Они то меркнули, подавлены сурово
Влюбленной совестью, то разгорались снова.
В таком смятении я перестал творить,
Боясь поэзию, как бога, оскорбить
Неблагородными и мелкими страстями,
Неправой жалобой и вздорными слезами,
Которые потом противны самому
И хочешь их забыть и скрыть в немую тьму.
И я молчал. Теперь — целитель дивный — время
Уже сняло с души мучительное бремя;
На помощь мне пришла и перемена мест:
Теперь уж я не там, где нёс свой тяжкий крест,
Теперь передо мной шумит, синеет море,
Мечты развеялись на голубом просторе
И образы хотят определенных слов,
Чтоб воплотиться в них из мира чудных снов.
Не забывай меня
Не забывай меня, когда враждебной силой
Нас разлучит судьба. Пускай тоской унылой
И сожалением сжимается душа.
Как только вспомнишь ты, как чудно хороша
Была пора, когда, друзья, мы вместе были.
Не забывай меня, хотя б и исцелило
Забвенье много мук — но, исцеляя их,
Оно б прочь унесло и то, что мило в них
Для сердца, и чего оно не променяет
На мертвенный покой, который поселяет
Забвение в душе. И помни, что всегда
Я помню о тебе и жадно жду, когда
Мы снова встретимся давнишними друзьями
Вдали иль снова здесь, меж морем и горами.