Новелла
Красные краги. Галифе из бархата.
Где-то за локтями шахматный пиджак.
Мотькэ-Малхамовес считался за монарха
И любил родительного падежа.
Полчаса назад – усики нафабрены,
По горлу рубчик, об глаз пятно –
Он как вроде балабус обошёл фабрику,
Он! А знаменитэр ин Одэсс блатной.
Там в корпусах ходовые девочки,
У них ещё деньжата за ночной «марьяж» –
Сонька, и Любка, и Шурочка Первая,
Которую отбил у всего ворья.
Те повыходили, – но снаружи не сердятся,
Размотали чулок и, пожалуйста, – на…
Вы ж понимаете: для такого мердэра
Что там может значить бабья война?..
Мотькэ хорошо. Чем плоха профессия?
Фирма работает – и ваших нет.
На губе окурок подмигивает весело,
Солнце обляпало носы штиблет.
Но тут вышел номер: сзади рабочие.
Сутенёр на тень позыривает скосу…
Вдруг: «Стой!» Цап за лапу:
«Кар-роче…»
Брови вороном на хребет носа.
Губы до горла лицо врезали,
Зубы от злобы враскошь – пемзой…
Оробели ребята… Обмякло желе-то…
Взяла тута оторопь и Тамбов, и Пензу.
Мотькэ-Малхамовес идёт по Коллонтаевской…
Сдрейфили хамулы, – холера им в живот!..
Он уже расходился, руками махается
И ищет положить глаз на живое.
И вдруг ему встрелись и совсем-таки нечаянно
Хунчик-дер-Заика и Сашка Жмых.
Ну, как полагается, завернули в чайную
И долго гиргиркали за стаканом на троих.
А на завтра днём меж домов пятиярусных
К магазину «Ювелир М. Гуревич и сын»
Подкатил. Грузовик. Содрогаясь. Яростно.
Волоча. Потроха. У мускулистых. Шин.
Магазин стал. Под наблюдением «приказчика»
Зелёных и рыжих два бородача
Не спеша выносили сундуки и ящики
И с шофёром нагружали оцинкованный чан.
Когда же подошли биржевые зайцы,
Задние колеса прямо в них навели:
«Я извиняюсь: магазин перебирается,
На следующем квартале есть ещё один ювелир».
Внутри ж сам хозяин и все покупатели
Внавалку, как бараны, пёрли в стену,
Налезли на мозоли и опять-таки пятились,
И один дёр другого за штаны тянул.
А над ними с фасоном главного махера,
Успев отскочь до дверей смерить,
Мотькэ-Малхамовес за хвост размахивал
Синим перцем фаршированную смерть.
«Господин Гуревич, вы неважно выглядите,
Может быть, что-нибудь, не дай бог, съели?
Молодой человек, дайте ж место родителю!
Что это за такое, на самом деле.
А вы? Эй, псс!.. Белый галстук!.. Тросточка…
Извинить за выраженье, – вы теряете брюк.
Мне чтобы было за ваши косточки –
Вы же так простудитесь: на самом сентябрю».
«Нет, кроме шуток, – что вы смотрите, как цуцики?
Вы ввозили сюда, мы вывозим туда.
В наше время, во время революции,
Надо же какое-нибудь разделение труда».
Никакая статуя и никакой памятник
Ни тут, ни за границей, ни где-нибудь ещё,
Наверно, не рассаживались так нагло в памяти,
Как вот этот вот налётчик, кривоногий чёрт.
В конце же концов, когда все были как пьяницы,
Он поставил бомбу коло самых дверей:
«Ша! Эта бомба уже от взгляда взрывается,
И только через час в ней потухнет вред…»
Но только их зажмурили через шторы рыжие,
Мотькэ с автобуса закричал: «Мура!
Какую жар-птицу вы там думаете высиживать?
Ведь это же не бомба, а просто бурак…»
