(2-я редакция)
Осень: торжественно чёрное шествие по опушке леса; минуты немой разрушительности; сосредоточенный лоб прокажённого под безлистым деревом. Давно миновавший вечер нисходит по мшистым ступеням; ноябрь. Бьёт колокол, и пастух ведёт в деревню чёрных и красных коней. Под кустом орешника зелёный охотник потрошит дичь. Его руки дымятся от крови, и тень зверя вздыхает в листве, глядя поверх человека, — белеса, безгласна. Разлетевшиеся вороны; три. Их круженье подобно сонате из блёклых аккордов и мужественной тоски; тихо истаивает золотое облако. Мальчишки у мельницы жгут костёр. Пламя по-братски высвечивает одного, и он улыбается, зарываясь в свои пунцовые вихры; или это — вершина разрушительного убийства, и её обходит, раздваиваясь, кропотливый каменистый путь. Уже отцвёл барбарис, под соснами круглый год дремлет свинцовый воздух; страх, зелёная темь, задыхающееся бульканье тонущего: из звёздного пруда рыбак тянет огромную чёрную рыбину, лик жестокости и безумья. Голоса тростника, а за ними — враждебные души, и качает их в красном челне над стылой осенней водой некто, живущий в тёмных преданьях своего древнего рода, чьи глаза каменеют над ночами и девичьими страхами. Лик зла.
Что заставляет тебя тихо стоять на разрушенной лестнице в доме твоих предков? Свинцовая темь. Что подносишь ты серебряными руками к глазам; и никнут веки, как будто пьянеют от мака? Но и сквозь стены из камня видишь ты звёздное небо, Млечный путь, Сатурн; и он красен. Яростно бьётся о стену из камня безлистое дерево. Ты — на разрушенных ступеньках: дерево, звезда, камень. Ты — голубой зверь, что тихо дрожит; ты — бледный священник, убивающий жертву на чёрном алтаре. О, твоя улыбка во тьме, печальная и злобная, — от неё бледнеет во сне дитя. Красное пламя вырвалось из твоей руки и ночная бабочка сгорела в нём. О, флейта света; о, флейта смерти. Что заставляет тебя тихо стоять на разрушенной лестнице в доме твоих предков? Слышишь, в ворота стучит ангел хрустальным перстом?
О, преисподняя сна; тёмный переулок, увядший садик. Почти безвидна в синем вечере тень покойницы. Зелёные цветки опархивают её; она потеряла свой лик. Или он, бледный, склонился над холодным лбом убийцы в тёмном коридоре; обожанье, пурпурное пламя похоти; умирая, устремляется спящий по чёрными ступенькам во мрак.
Кто-то оставил тебя на распутье, и ты долго глядишь на пройденный путь. Серебряные шаги в тени корявых яблонек. Пурпурно светится плод в чёрных ветвях, и в траве сбрасывает свою кожу змея. О, непроглядная темь; пот, выступающий на холодном челе, и грустные грёзы спьяна в деревенском кабаке под чёрными прокуренными балками. Ты, кроме того — дикая пустыня, наволхвовавшая розовые острова из бурых табачных облаков, а из самого потаённого исторгшая дикий крик грифа, когда он возле чёрных скал обрушивается в море за добычей, — в бурю и хлад. Ты — зелёный металл с огненным ликом внутри, и он вырывается наружу, чтобы с кургана костей петь о мрачных временах и пламенном падении ангела. О, ты, отчаянье, ты с немым воплем падаешь на колени.
Мертвец навещает тебя. Из сердца течёт самотёком кровь и под чёрными бровями гнездится несказанный взгляд. Ты — пурпурная луна, когда она появляется в зелёной тени оливы. И за ней бесконечная ночь.
