Необъяснимы ночные тропы живущих. Когда я — лунатик — проходил по окаменелым комнатам и в каждой горела тихая лампа, медный подсвечник, и когда я, продрогший, падал на ложе, снова у изголовья вставала чёрная тень пришелицы, и я безмолвно прятал лицо в онемевшие ладони. На окне расцветал голубой гиацинт, и с дыханьем сходила на пурпурные губы старая молитва, падали с век хрустальные слезы в плаче о горечи этого мира. В этот час я становился белым сыном в смерти моего отца. В голубом дрожанье долетал с холма ночной ветер, тёмная жалоба матери, снова всё замирало, и я видел чёрную бездну в моём сердце; минута мерцающей тишины. Тихо проступал из побелённой стены несказанный лик — умирающий отрок — красота возвращенья блудного рода в свой дом. Аунной белизной овевала прохлада камня чуткие виски, затихали шаги теней на истёртых ступеньках, розовый хоровод в саду.
Безмолвно сидел я в пустом кабаке под закопчёнными балками и в одиночестве пил вино; лучистый мертвец склонился над темнотой, и мёртвый агнец прижался к моим ногам. Из истлевшей синевы выступил бледный силуэт сестры, и её окровавленный рот сказал: Изжалили чёрные тернии. Всё ещё звенят от дикой грозы мои серебряные руки. Стекает кровь с моих лунных ног, расцветая на ночной тропе, где с писком шмыгают крысы. Зажглись звёзды под моими изогнутыми бровями; и сердце тихо стучит в ночи. Вломилась в дом красная тень с пламенеющим мечом, бежала прочь с белым как снег челом. О, горькая смерть.
И тёмный голос изрёк из меня: В ночном лесу я свернул моей чёрной лошади шею, когда из её пурпурных глаз сверкнуло безумье; тени вязов упали на меня, голубой смех ручья и чёрная прохлада ночи, когда я, дикий охотник, вспугнул белого как снег зверя; в каменной бездне мой лик омертвел.
И, мерцая, капля крови упала в вино одинокого; и когда я пил, стало оно горше мака; и чёрное облако застлало мой лоб, хрустальные слезы обречённых ангелов; и тихо капала кровь из серебряной раны сестры, и упал на меня огненный дождь.
По лесной опушке пытаюсь идти, безмолвный, у кого из занемевших рук изронилось волосяное солнце; пришелец на вечернем холме, плача, поднимает веки над окаменелым городом; зверь тихо стоит в покое старого бузинника; о, как тревожно вслушивается сумеречное чело; или гневливые шаги влекутся за синими облаками к холму, к неумолимым звёздам. В стороне тихо провожают его зеленеющие посевы, робко сопровождает по мшистой лесной тропе косуля. Избы селян наглухо заперты, и пугают в чёрном безветрии голубые плачи дикого ручья.
Но когда я спустился с каменистой тропы, охватило меня безумье, и я громко кричал в ночи; и когда мои серебряные пальцы потянулись к безмолвной воде, я увидел: меня покинул мой лик. И белый голос сказал мне: Убей себя! Вздыхая, тень мальчика поднялась во мне и глядела, лучась, хрустальными глазами, как я, плача, поник под деревьями, под угрожающим звёздным сводом.
Беспокойное странствие по диким камням далеко от вечерних селений, стада, бредущего грузно домой; далеко пасётся склонённое солнце на хрустальных лугах; и потрясает дикая песня, одинокий крик птицы, умирающей в синем оцепененье. Но тихо входишь ты в ночь, когда я без сна лежу на холме, или схожу с ума в весенней грозе; и всё черней тоска обволакивает чело, ужасают дрожащие молнии ночную душу, и твои руки разрывают мою бездыханную грудь.
Когда я шёл в сумеречный сад и чёрный лик зла предстал предо мной, ночь укрыла меня гиацинтовой тишью; и я поплыл на изогнутом челне через незыблемый пруд, и сладостный покой овевал мой окаменелый лоб. Онемело лежал я под старой ивой; высоко надо мной голубое небо, полное звёзд; и когда я, созерцая, замер, умерли страхи и глубокая боль во мне; и, лучась в темноте, всплыла голубая тень мальчика, нежная песнь; всплыл на лунных крыльях над зеленеющими макушками деревьев, хрустальными утесами белый лик сестры.
На серебряных цыпочках я спустился по тернистым ступенькам и вступил в побелённую комнату. Тихо горел подсвечник, я спрятался с головой в пурпурную простыню; и исторгла земля детский труп, лунное творенье, что медленно проступило из моей тени и я, возвращенный, изломанными руками каменную плиту отвалил — хлопья снега.
