Веселое пламя, шипенье полен.
Надежные, крепкие рамы.
Темнея от времени, смотрят со стен
Какие-то гордые дамы.
В поблекших, тугих и тяжелых шелках,
В улыбке лица воскового,
И в этих надменных, седых париках
Есть нежность, уже обращенная в прах,
Суровая нежность былого.
Но весело, ярко пылает камин,
А чайник поет и клокочет,
Клокочет, как будто он в доме один
И делает все, что захочет.
А черный, огромный и бархатный кот,
С пленительным именем Томми,
Считает, что именно он это тот,
Кто главным является в доме.
И думает, щурясь от блеска огня
На ярко начищенной меди:
«Хотел бы я видеть, как вместо меня
Тебя бы погладила леди!..»
И Томми, пожалуй, действительно прав.
Недаром же чайник имеет
Такой сумасшедший и бешеный нрав,
Что леди и думать не смеет
Своею божественно-дивной рукой
Коснуться до крышки горячей…
И, явно утешенный мыслью такой,
Опять погружается Томми в покой,
Глубокий, ленивый, кошачий.
За окнами стужи, туманы, снега.
А здесь, как на старой гравюре,
Хрусталь, и цветы, и оленьи рога,
И важные кресла, и блеск очага,
И лампы огонь в абажуре.
Я знаю, и это, и это пройдет,
Развеется в мире безбрежном.
И чайник кипящий, и медленный кот…
И женщина с профилем нежным.
И в том, что считается счастьем земным,
Убавится чьим-то дыханьем,
И самая память исчезнет, как дым,
И только холодным, надменным, чужим
Останется в раме блистаньем.
Но все же, покуда мы в мире пройдем,
Свой плащ беззаботно накинув,
Пускай у нас будет наш маленький дом
И доброе пламя каминов,
Пусть глупую песенку чайник поет
И паром клубится: встречай-ка!..
И встретит нас Томми, пленительный кот,
И наша и Томми хозяйка.
