Я любил.
Не стоит в старом рыться.
А сердце рвётся к выстрелу, а горло бредит бритвою…
Надо вырвать радость у грядущих дней.
Вам ли, любящим баб да блюда,
жизнь отдавать в угоду?!
Я лучше в баре ***ям буду
подавать ананасовую воду.
— Маяковский, вы считаете себя пролетарским поэтом, коллективистом, а всюду пишите: я, я, я…
— А как вы думаете, Николай Второй был коллективистом? А он всегда писал: «Мы, Николай Вторый…» И нельзя везде во всем говорить «мы». А если вы, допустим, начнете объясняться в любви к девушке, что же, вы так и скажете: «Мы вас любим»? Она же спросит: «А сколько вас?»
Людям страшно — у меня изо рта
шевелит ногами непрожеванный крик.
Я счёт не веду неделям.
Мы,
хранимые в рамах времён,
мы любовь на дни не делим,
не меняем любимых имён.
Деточка,
все мы немножко лошади,
каждый из нас по-своему лошадь.
Мама!
Ваш сын прекрасно болен!
Мама!
У него пожар сердца.
Скажите сестрам, Люде и Оле, —
ему уже некуда деться.
Ешь ананасы и рябчиков жуй!!!
День твой последний приходит, буржуй.
Я одинок, как последний глаз у идущего к слепым человека.
Имя любимое оберегая, тебя в проклятьях моих обхожу.
Солнце померкло б, увидев наших душ золотые россыпи.
Семей идеальных нет, все семьи лопаются, может быть только идеальная любовь. А любовь не установишь никакими «должен», никакими «нельзя» — только свободным соревнованием со всем миром.
Юридически — куда хочешь идти можно, но фактически — сдвинуться никакой возможности.