Благослови тебя Господь на небесах:
Твой лобик выпуклый, и вскинутые глазки,
Движенья нежных рук, исполненные ласки,
И всех сияний дня отливы в волосах;
И тельца сонного откинутый изгиб,
Когда свое лицо поднимешь от подушки;
И раковин ушных сквозные завитушки,
И твой открытый смех, и твой – уж горький – всхлип.
Будь мужествен, дитя. Пусть малодушный страх
Пред здешней тяготой тебе не будет ведом.
Улыбкой Землю встреть, с ее кровавым бредом. –
Благослови тебя Господь, на небесах.
О поэте
К тебе пришел он, радостный как бог.
Ты говоришь: «Вокруг него – зараза.
Как под моим бестрепетным он мог
Не опустить трепещущего глаза!»
А он тебе: «Пускай не встанет плоть
Преградой замутненною меж нами!»
– Сегодня на душе его Господь
Играл эфирно-легкими перстами…
Мой ласковый сын
Индусы удивляются самой постановке вопроса – в европейской философии: есть ли у нас душа. По их мнению, говоря «мы» мы тем самым и говорим: «души» – облекающиеся телом по временам.
Из лекции И. М. Масоловой (об Индии)
Мой ласковый сын, мой задумчивый сын:
Как мал ты! Но как ты хорош!
Я знаю, – а знаешь ли ты? – не один
Ты век в этом мире живешь.
Твои, в оторочке из шелка ресниц,
Глаза из-под кручи чела
Глядят на лазоревый мир без границ,
Забытый тобою до тла.
Души своей вольной направил ты лет
К чете своевольных сердец –
И неба пред нами раздвинулся свод,
И райский зажегся дворец.
И бились единою дрожью сердец,
И обе не смели взглянуть
На тот – развернувшийся им без конца,
Пред ними пылающий – путь.
А около них – легковейной мольбой,
Нежней, чем цветочная пыль,
Летал светозарный, – и сладкой тоской
Их души тревожил – не ты ль?
Не ты ль сказал им о том, что «Пора.
Так надо. Так хочет Господь.
Печаль по земле моя слишком остра.
Довольно. Да стану я – Плоть».
Мой радостный сын. Мой застенчивый сын.
Как мал ты! И мал и хорош!
Я знаю – но знаешь и ты: не один
Ты век в этом мире живешь.
И кто бы ты ни был доныне, – всегда
Со мною твой образ сплетал.
Наш ангел-хранитель – который тогда
С тобою – душою летал.
Два раза родятся бессмертные люди
Два раза родятся бессмертные люди
А смертный – раз;
Родятся с извечной мечтою о чуде;
За первым рожденьем – кормленье у груди;
Вторым – экстаз.
Чтоб младший крестился святою водою,
Нужны века:
Да старший расстанется с бездной седою,
Да жизнью оденется вновь молодою,
Да слово прочертит углем над водою
Его рука.
Созданье слов моих и музыка моя
Созданье слов моих и музыка моя,
Тебя на вольный свет в сей день я отпускаю,
Я вдунул Дух в тебя, века его тая. –
Сегодня вольная помчится песнь твоя
Я знаю.
Сегодня ты вольна. Была в тебе душа,
Душа была моя; я к ней проникнул ухом,
И слушал рост ее, и ускорял спеша…
Дух – от Меня, не мой, – и с ним ты хороша,
Воздвигнуты в тебе и тело и душа
Единым, вечным, Духом.
Через меня к тебе прошел священный Дух –
И стала ты мне ночь, сокровная, родная…
Пройдут года. И сын твой выговорит вслух
– Я жить хочу, я сам. – И передашь ты дух,
К тебе самой в сей день дошедший через двух,
Ему, не зная…
Нет, мне песни иной не запеть
Нет, мне песни иной не запеть, не запеть, не запеть!
Только раз, только миг, человеку все небо открыто.
И, мгновеньем одним – все безмерное счастье изжито.
О, безмерное счастье! иного не сметь, не уметь…
Нет, мне рощи иной не любить, не любить, не любить.
Только раз, только миг предстает обиталище рая.
В том зеленом саду – там душа остается сгорая.
О, душа остается! Остаться! Не жить… И не быть…
Нет, мне жизни иной не узнать, не узнать, не узнать.
Только раз, только миг брызжет ввысь ледяная громада.
Упадет – и уйдет – и пустыню покинет прохлада…
О, пустыню покинет! Покинуть! Не взять!.. И не дать!..
Это ты
Воздух влажной полон истомой,
Песня жниц стоит вдалеке.
Я прошелся вдоль по реке,
И на холм взбираюсь знакомый.
Здесь, на этом мшистом холму,
Я в блаженстве чистом прилягу, –
Буду слушать тихую влагу,
И травы шептанье пойму.
Все вокруг сверкнет, заблестит;
Защекочет мягкое ложе;
Ароматы Августа множа,
Желтый лист спадать зачастит.
И пока меня не прогонит,
Вдруг родясь из неги, гроза,
Я раскрою жадно глаза,
В них полудня чара затонет.
Я из снов и слов красоты
Воссоздам лицо херувима,
И, поймав, что в нем уловимо,
Улыбнусь, шепча: это – ты.
Ноябрь
Осеребренных трав густые завитки
Стезю мою каймят парчою пышной.
Иду по ней скользя. Шаги мои легки.
Отторгнут ими хруст и шелест еле слышный.
И серебро пестрить кой-где опалый лист,
Во влажной бахроме, как сделанный из воска, –
То свернутый трубой, то сломанный, то плоский.
А воздух солнечный – морозен в иглист.
Вобрало озеро все золото лучей,
И кинуло в глаза слепящими снопами.
Я пробовала лед дрожащими стопами,
И отраженный звук был чище и звончей…
Noel
О, березы, родные березы
Вкруг барсучьей норы.
Вы свидетели чистой поры.
Вы видали улыбки и слезы.
О, березы
Вкруг барсучьей норы.
Я сходил с невысокой горы,
Той, где призрак Эдгара;
Целовал разрушенье коры,
Что в волненье невинной игры
Совершила влюбленная пара;
И склонялся мне призрак Эдгара.
О, невинности робкая чара!
О, богиня немеющих мест!
Сколько раз проходил я окрест –
Ярким днем, при сверкании звезд, –
Не боясь оскудения дара,
Оскудения сна этих мест.
И в последний к заветным приезд,
В дни, когда бушевавшие грозы
С корнем вырвали все не от прозы,
Я свой поднял завещанный крест
Близко мест,
Где цвели вы – когда-то! – березы.
Октябрь
Присядем на дерен, что зелень
И свеж, был прошедшей весною,
И, рады последнему зною,
Осеннее счастье разделим…
Поймем, что не нужен и странен
Быль облик вчерашней тревоги,
Что мы не бывали как боги,
Но Бога найдем и достанем.
Увидим, что прост и закончен
Черед омраченья и света,
И с листьев такого же цвета
Притворщицу бабочку сгоним…
Он не смеет вступить в заколдованный круг
Он не смеет вступить в заколдованный круг;
Он своей ворожбой не достанет меня;
Буду петь и плясать я меж верных подруг;
Победила я злой и коварный недуг;
Я прошла в мой родной, мне назначенный круг,
Чистоту, и мечту, и отраду храня.
Поцелую березу родную мою;
Облетевшими листьями стань обовью;
Отряхну и вдохну с кипариса хво́ю;
Запою!..
Ты, неясных предчувствий разгадчица
Ты, неясных предчувствий разгадчица,
Услышь мои дальние зовы.
Разверни, обнажи то, что прячется
В предвидений тайных покровы.
До меня точно облако ладана
Домчатся и на́ сердце ляжет;
И тогда буду знать я: угадано,
Что словами никто не расскажет.
In englishen garten
I. Сонет
Сквозь пыльную, еще стыдливую весну,
Чудно́е облако вырезывалось ярко,
Играя красками, вонзаясь в синеву,
Разнообразя фон для вышитого парка.
Китайский замок, пруд и лебеди, и арка,
И грот – передо мной предстали наяву;
Хоть были люди здесь – все ж девственного парка
Я первый попирал упругую траву.
Как талисман, в руке я нес твое письмо;
Ты в нем жила, дышала и дрожала, –
И все, что виделось, оно преображало!
О, я достоин был волшебного подарка!
На мозг мой наложил священное клеймо
Твой сон, пережитой в тени иного парка.
II. Из антологии
Лепестки розоватой камелии
Облетают, как ангелы чистые
На картине Художника Вечного.
Как цветы разметавшейся яблони,
В дни, когда в беспорочном весели,
Мы скрывались под своды ветвистые
В жажде пламени месяца млечного.
На пути
I.
В портретных уловив чертах
Тебя живую, Мона,
Заснул я в нежащих толчках
Уютного вагона.
И я проснулся в тот же час,
В который встало солнце;
Направо – лунный серп угас,
Налево – так манило глаз,
Все в отблесках, оконце.
Я подошел к нему. Смотрел,
Как там, за полем чистым,
Огромный шар вставал, горел;
Быль алым и лучистым.
И даль волнистая слилась
С иным, далеким полем;
Ты, вся рассветная, зажглась,
С земли росистой поднялась,
Вся созерцанью отдалась,
Восторгу, тайным болям.
Давно встречала ты восход –
И с ним была одна ты;
Теперь со мною ты, – и вот
Тот самый, первый твой восход
С тобою встретил кто-то.
II. Остановка
…Как с фонтана искрящихся струек
Ниспадает небрежная вязь, –
Так узоры цветочков-чешуек
Мне кидает береза, склонясь.
Протянул к ней уверенно кисть я –
И в руке эти змейки дрожат;
А стыдливые, клейкие листья
Уж меня ароматом дарят…
Пусть подскажет древесная завязь
Той, кому я в письмо заверну,
Что в дорогу-разлуку направясь
Я Одну не оставил одну.
Мы замерли в торжественном обете
Мы замерли в торжественном обете,
Мы поняли, что мы – Господни дети.
Да, в этом мире мы отдельно – я и ты,
Но будем там в Одно таинственное слиты.
Ты храм Ему в моей душе воздвигла;
Возможность невозможного постигла.
Возможность полноты, единства бытия
И мне позволила постичь любовь твоя.
Как далеки опалые минуты.
Как нам легки земли суровой путы.
И все одним лучом – нездешним – залито́.
И лишь одна мольба: «О Господи, за что!
За что Ты полюбил нас на рассвете,
Что сотворили мы, слепые дети?»
Призыв
Неразлучная, чистая,
Святая!
Посмотри как проносятся, та́я,
Облака серебристые,
И воздушно-лучистые,
По закатному небу, окрашенному.
Там к дворцу семибашенному
На конях огневых и крылатых
Летят наклоненные воины.
На забралах и вычурных латах
Зияют пробоины.
Пронесется, разгонятся
Окрыленная конница –
И, бесследная, канет, –
Обманет!
О святая! летим как они, куда –
Друг у друга не спрашивая,
Дни закатным похмельем окрашивая, –
И потом – пропадем без следа.
Канем, та́я,
С неба вихрем порывистым согнанные
За пределы, за огненные.
Ночью выйдет, забрезжит, заблещет двойная
Звезда.
Посвящение
Because I feel that in the Heavens above
The angels whispering to one another
Can find among their burning terms of love
Non so devotional as that of mother.
E. Poe
Мне не жаль не друга, не жены,
Мне не жаль не самого героя.
Н. Некрасов
От начала Вселенной доныне
В этом мире страстей и сует
Не слыхали о большей святыне,
Чем родимой младенцу привет.
Заведет ли клейменая нежить
В топкий омут, откуда не встать, –
Зачурать, и поднять, и утешить,
И ободрить – способна лишь мать.
И вот эту последнюю сладость,
И предельную душу мою –
Я тебя, беспредельная радость,
Мировая душа, отдаю.
Восход
В этой тени полусветлой ветер не может родиться.
Разноголосые птицы небо в созвучье сложили.
Лай. Петушиные крики. Около нивы лосица.
Спелая рожь колосится. Зелень как в саване пыли.
Смутным, далеким дыханьем звуки и запахи чуешь.
На небе взором кочуешь, – там где лучей полыханьем
Порвана ночи завеса, – там где несчетные краски
Сыплют свободные ласки солнечных брызг из-за леса.
Неизвестному
Отчего же, скажи, до сих пор еще мне
Не пришлось тебя видеть во сне?
Наилучшая часть существа моего
Не являлась мне в снах отчего?
Ты, который восхитил меня и вознес,
Не навеял мне утренних грез?
Нынче жду: облеченный одеждой твоей
Я покину темницу неволи моей.
Омраченное тьмой существо
У порога останется сна моего.
В позабытый, знакомый чертог
Увлечет прихотливый и быстрый поток.
Буду утром я твой, мой отец и мой брат;
Несказанному трепетно рад.
Вновь святая пьянит безмятежность
Вновь святая пьянит безмятежность.
Отошла беспокойная совесть.
Вкруг – недвижного снега безбрежность.
На душе – непостижность и нежность.
И все ту же бессмертную повесть
Я прочел в сером кружеве веток,
Точно вскрылась нетленная книга
В тонкой вязи лилейных пометок.
О, молитвенность цельного мига!
Элегия
Слышишь ты стон замирающий, –
Чей это стон?
Мир, безысходно страдающий,
Мой – и ко мне припадающий –
Серый, туманный,
Странный
Небосклон.
Тянется мерзлая ручка:
«Барин, подайте копеечку!»
Девочка глянет в глаза.
На кацавеечку
Рваным платком перетянутую,
Капнет слеза.
Талая тучка,
Робкая, будто обманутая,
Врезалась в странно-туманные,
– Нет, не обманные! –
Небеса.