Архив стихотворений Тараса Шевченко

На улице невесело,
А дома ругают
И к вдове-соседке в гости
Меня не пускают.
Как свободы мне добиться.
Дома не томиться,
Иль в другого мне влюбиться,
Или утопиться?
Ой, надену я сережки,
Бусы я надену,
В воскресенье на ярмарку
Пойду непременно.
Прикажу ему посватать
Или отступиться!..
Если дома оставаться —
Лучше утопиться.

Куковала кукушечка
В зеленом лесочке,
Заплакала дивчинонька —
Нет у ней дружочка.
А девичьи молодые
Годы пропадают,
Как цветочки по теченью,
От нас уплывают,
Были б мать-отец родные
Да были б богаты,
Было б с кем и погулять мне,
Было б кому сватать.
А то нет, и одинокой
Так вот я и сгину —
Горемыкой-сиротиной
Где-нибудь под тыном.

Ой, наточу товарища —
Да за голенище,
Да пойду искать я правды
И доли почище.
Ой, пойду я не лугами
И не берегами,
Не привычными путями,
Другими путями!
Поговорю с кабатчиком,
Да с богатым паном,
Да со шляхтичем поганым
В жупане поганом,
Да с монахом, коль случится,
Пускай не гуляет,
Жития святых читает,
Людей поучает,
Чтоб друг друга не резали
И не обирали,
Сына вдовьего в солдаты
Чтоб не отдавали.

Муженька я дорогого
В дорогу послала,
А сама тропу от дома
К шинку протоптала,
За пшеном к куме ходила,
Чтобы успокоить
В хате с печкой ледяною
Деточек едою.
Накормила малых,
Спать им приказала
И пошла к дьячку потом,
Чтоб разжиться пятаком,
Да заночевала.
А из Крыма муженек
Еле ноги приволок;
Волы надорвались,
Телеги сломались,
С кнутиками чумаченьки
Домой возвращались.
Как вошел муж в хату —
И невзвидел света:
Дети ползают за печкой.
Несыты, раздеты.
Говорит он: «Где же, дети,
Ваша мать родная?»
Отвечают ему дети:
«Мать в шинке гуляет».

И богата я,
И красива я,
Нет лишь друга дорогого, —
Знать, несчастна я.
Тяжко мне на свете жить
И никого не любить,
Аксамитные жупаны
Одинокой носить!
Вот слюбилась бы я,
Обвенчалась бы я
С чернобровым сиротою —
Да неволя моя!
Мать, отец все не спят,
Все на страже стоят
И одну гулять на воле
Не пускают в сад!
А как пустят, так с ним,
С нелюбимым, седым,
С ненавистным богатеем,
С моим ворогом злым!

Мне б сапожки, я бы тоже
Танцевала, да сапожек
У бедняжки нет.
Музыканты играют,
Только горя прибавляют,
И не мил мне свет!
Ой, пойду босая в поле,
Поищу иную долю.
Долюшка моя,
Ты не будь ко мне суровой!
Родилась я чернобровой,
Бесталанная!
Девушки-дивчата наши —
Все в сапожках красных пляшут,
Я одна брожу.
Без богатства, без любви я
Брови черные, густые
Внаймах изношу!

На кургане возле рощи,
Где вольная воля,
Будто борются друг с другом
Две раины в поле.
Ветра нет, но гнутся обе,
Будто ветер дует.
Это сестры-чародейки
Меж собой враждуют.
Они обе полюбили
Одного Ивана.
Как водится, были обе
Казаку желанны.
То одну он звал любимой,
То другую милой…
Но однажды над рощею
Солнце заходило, —
И сошлись в овраге трое.
«Это не годится!
Издеваешься над нами!..»
Пошли чаровницы,
Чтобы отравить Ивана,
За злою травою.
Нашли траву, варить стали
Зелье колдовское.
Заплакали, зарыдали,
Да дело такое:
Надо варить! Наварили;
Хлопца отравили,
На кургане возле рощи
В поле схоронили.
И довольны? Нет, не больно:
Все они ходили
На курган тот утром рано
Плакать над Иваном.
Да и сами отравились
Проклятым дурманом.
А всевышний для примера,
Карая их злобу,
Превратил сестер в деревья;
И дерева оба
В чистом поле, на кургане,
Над Иваном этим
И без ветра склоняются,
И клонит их ветер.

Меж скалами, подобно вору,
Во мраке над Днестром идет
Казак. Во тьму бегущих вод
Он смотрит неподвижным взором,
Как бы во вражеские очи,
Как будто он промолвить хочет:
«Мутный Днестр, вода седая,
Вынеси на волю!
Или смерть найди, река, мне,
Коль такая доля!»
И, одежду сняв на камне,
Он в воду бросился, плывет,
И синяя волна ревет,
И, ревя, на дальний берег
Казака бросает.
И бедняк, босой и голый,
Воду отряхает —
И на воле… И от бога
Больше не желает
Ничего… Постой, быть может,
В чужедальнем поле
Счастья ты себе попросишь,
Ты попросишь доли…
И пошел он рощей темной
И поет на воле:
«Ой, за горой да за кручей,
За телегой скрипучей,
Шла смуглянка, горько плача
Над бедой неминучей».
Как вам угодно: хоть ругайте,
Хоть не ругайте, не читайте, —
Мне все равно. Я не прошу —
Сам для себя я напишу,
Свинцовый карандаш потрачу,
Бог даст, быть может, и заплачу.
И хорошо…
Продолжим вновь!
Семья и мать вдали остались,
Жену оставил — жалость, жалость!
Вдоль бессарабских берегов
Идет казак. Доводит горе
До моря. Скажем мы, не споря:
Уж только б плеть в руках была,
А мужика ведь, как вола,
В ярмо загнать совсем не трудно.
Не правда ли, что так?
Еще в младенчестве с сумою
Скитался с матерью казак,
Да так и вырос сиротою,
Все в людях. Сказано — батрак.
Семью завел он кое-как:
Красивую, да без достатка
Взял сироту… А господин
(Несчастье, счастье бог один
Присудит, говорится гладко)
Приметил — разгорелись очи,
И ну — гостинцы посылать.
Она гостинцы брать не хочет,
Не хочет пана приласкать.
Ну что же? Муж пойдет к ответу!
И скоро он невзвидит свету…
С женой же можно совладать.
Чуть-чуть не совершилось так.
Вконец извелся мой казак,
И все на барщине проклятой,
А был хозяин…
И — господи! — как он любил,
Как нянчился с женою,
Ее, как дитятко какое,
В мониста нарядил!
Да и выбился из силы,
Хоть продавай хату
Да иди батрачить! Вот как
Пан его, проклятый,
Допек знатно. Жена только
Будто и не знает
И в монистах щеголяет,
По саду гуляет
Королевой… «Что тут делать? —
Бедняк размышляет. —
Их оставить — да на волю?
Кто их пропитает,
Защитит? Одна — старуха,
Ей и встать нет мочи,
А другая — молодая,
Гуляет, хохочет!
Как тут быть? Как поступлю я?
Горе мое, горе!»
И пошел, пошел с сумою
За синее море
Искать счастья. Думал жену
Захватить с собою, —
Мать-старуха дома будет
Воевать с бедою,
Хозяйничать!..
Да, вот так-то
На земле вершится!
Думал жить да поживать он,
Господу молиться,
А пришлось вот на чужбине
Слезами облиться —
Да и только. Тяжко, скучно
В чужедальном поле!
Всем запасся работяга,
Кроме счастья-доли —
Этого святого дара…
Душа истомилась.
Тяжко ему на чужбине
И ничто не мило.
Хоть бы раз окинуть глазом
Край родимый, милый,
И родимые могилы,
И степные дали,
Садик, где жена гуляет
Черноокой кралей.
И поплыл домой обратно,
Бросил даже волю:
Вновь — бродяга… О, мой боже,
Каково-то поле,
Свое поле! Каково ты —
Широко, широко,
Словно воля!..
Добрался до дому в ночи.
А мать стонала на печи,
А в горнице жена дремала.
(Пан болен был.) Жена тут встала,
Пиявкою в него впилась
И зарыдала, залилась
Неудержимыми слезами.
И так бывает между нами,
Что в сердце нож готов вонзить,
А сам целует!.. Ожила
Моя бедняжка-молодица!
Не чудом ли смогла явиться
В их дом роскошная еда!
Сама ж склонилась головой
К нему на грудь… И напоила,
Вкусно накормила,
И спать его, веселого,
В клети уложила!
Лежит, дремлет, горемыка,
Думает, гадает:
Каково в дороге будет?
Тихо засыпает.
А женушка молодая
К пану поспешила
Рассказать, что муж явился.
Тихонько и мило
Пришли, взяли горемыку,
Из дома угнали
Проходимца, прощелыгу…
И в солдаты сдали.
Не забыт и там судьбою:
Наградили чином.
И в село, оставив службу,
Вернулся с чужбины.
Мать похоронили люди
Миром на кладбище,
И пан умер… А жена-то…
Солдаткою… Рыщет
Всюду… Служит у евреев,
У панов… босая…
Нашел ее, глянул старый, —
Ишь беда какая!
Искалеченные руки
Поднял к небу, тяжко
Зарыдал — совсем ребенок —
И простил бедняжку!
Так прощать учитесь, люди,
Сердцем умиляться,
Как простак мой!..
Где ж нам, грешным,
Доброго набраться?

На рожь несжатую в ночи
По придорожным пожням
Слетались осторожно
Сычи.
И пошутить
И рассудить,
Как бедных пташек отстоять,
Гнездо орла огню предать,
С землей сровнять,
Орла ж повесить на осине
И навсегда отныне
Республику создать!
И всё бы, кажется? Ан нет!
Чтобы пресечь потравы вред
(И было бы не диво,
Когда бы кто иной), на ниве
Силки поставил, а то, вишь:
Мужик голешенький-голыш
Поставил тихо и пошел
Под стог вздремнуть. И, рано
Продрав глаза, зашел
Гостей проведать. А в капканы
Набились сплошь одни сычи!
Изволь — вари, пеки в печи!
Чтобы домой улова
Не приносить, одних убил,
Других на смех воронам сбыл,
Все рассудив толково,
И никому ни слова.

Когда бы встретились мы снова.
Ты испугалась бы иль нет?
Какое тихое ты слово
Тогда промолвила бы мне?
Нет. Ты меня и не узнала б,
А может, вспомнив, и сказала б,
Что все приснилось лишь во сне!
А я бы радовался снова
Подруге, доле чернобровой!
Когда бы вспомнил и узнал
Веселое и молодое
Былое, горькое такое,
Я зарыдал бы, зарыдал,
Благодарил, что не правдивым,
А сном лукавым разошлось!
Водой-слезами разлилось
Далекое святое диво!

Нет горше доли, чем в неволе
Про волю вспоминать. А я
Все помню, волюшка, тебя,
Все о тебе тоскую, воля.
Ты никогда не мнилась мне
Такою свеже-молодою
И привлекательной такою,
Как нынче — в дальней стороне,
К тому ж в неволе. Доля!
Доля! Пропетая моя ты воля!
Хоть погляди из-за Днепра,
Хоть улыбнись из-за [Лимана].
И ты, моя единая,
За далью морскою
Встаешь за мглой туманною
Розовой зарею!
И ты, моя единая,
Ведешь за собою
Годы мои молодые,
И передо мною
Расстилаются, как море,
Широкие села,
А в них сады вишневые
И народ веселый.
И те люди, то селенье,
Где меня, лаская,
Братом звали. Мать, родная,
Старая, седая!
Собираются ль доселе
Веселые гости
Погулять у тебя дома,
Как бывало, просто,
По-давнему, по-былому,
Сойдясь спозаранку?
А вы, мои молодые
Милые смуглянки,
Веселые подруженьки,
У старой, как прежде,
Танцуете? А ты, радость!
Ты, моя надежда!
Ты, мой праздник чернобровый,
И теперь меж ними
Ходишь плавно и своими
Очами, такими,
Ну, дочерна голубыми,
И теперь чаруешь
Души все? Небось доселе
Любуются всуе
Станом гибким?
Ты, мой праздник!
Праздник мой пригожий!
Как обступит тебя, радость,
Гурьба молодежи, —
Все, как пташки, защебечут, —
Таков их обычай, —
Может, кто-нибудь случайно,
С шуткою девичьей
И меня припомнит. Может,
Помянет и лихом.
Улыбнись ты, мое сердце,
Тихонечко-тихо,
Чтоб никто и не заметил…
И не думай много,
А я, доленька, в неволе
Помолюся богу.

Я не досадую на злого,
Его и так молва клеймит,
А речь про доброго такого,
Что и молву перехитрит.
И ныне тошно, — только вспомню
Готический с часами дом,
Село убогое кругом;
Завидя флаг, мужик снимает
Скорей шапчонку: значит, пан
С своею челядью гуляет.
Такой откормленный кабан —
Распутный знатный этот пан!
Он гетмана-глупца потомок,
Завзятый, ярый патриот,
Христианин чуть не с пеленок:
Он в Киев ездит каждый год,
Он в свитке ходит меж панами,
В шинке пьет водку с мужиками
И вольнодумствует порой.
Вот тут он весь перед тобой!
Да на селе своем дивчаток
Перебирает, да спроста
Пригульной ребятни с десяток
Окрестит за год… Срамота!
Он подлецом и был и будет,
Зачем же он иным слывет?
Зачем никто не наплюет
Ему в глаза?… О люди, люди!
Готовы вы родную мать
За колбасы кусок продать.
Нет, не на доброго такого,
На пьяного Петра хромого, —
Моя досада на людей,
На тех юродивых детей!..

То было в давние года,
Когда борцы везде ходили
И девушек с ума сводили,
Всех изводили, хлопцев били
И верховодили всегда, —
Точь-в-точь гусары на постое;
В правленье гетманов святое
То было — в давние года.
Настали праздники в селе.
В корчме, усевшись на столе,
Слепые лирники играли,
А за танец брали грош.
Там пыли облака вставали,
Там девушки плясали
И парни… «Все одно и то ж,
Другой начнем!» — «Хорош и этот!»
И снова лиры залились,
Поют и пляшут щеголихи,
А парни, подбоченясь лихо,
Вприсядку понеслись.
Стоит красавец в серой свите, —
Ну, право, равных нет Никите!
Красавец малый, да байстрюк,
Байстрюк, да и бедняк при этом.
Один, забытый целым светом,
Стоит в корчме, как тот…
А плечи потолку подпора.
Он оторвать не может взора
От дочки ктитора… Она
В цветы и ленты убрана,
Как та картинка… Погодите, —
Не на него ль она глядит?
Иль это кажется? Горит,
Горит Никита в серой свите!
Грошик вынимает
И на медный, на последний
Танец нанимает,
Ту богачку, ту гордячку
Плясать приглашает!
«Прочь отсюда, прочь, приблуда! —
И захохотала
Дочка ктитора. — Батрачек
Для тебя не стало?»
Осрамила, да при людях
Гордячка Никиту,
Осрамила, оттого что
Хлопец носит свиту!
Дочка ктитора, ты будешь
Наказана строго
За насмешку!..
Где ж Никита?
Далекой дорогой
Он ушел. Никто не ведал,
Что с хлопцем случилось…
Только ктиторова дочка
Покоя лишилась.
Домой в слезах она пошла
II спать в слезах она легла.
Есть не хотела… Сна не знала,
Какой легла, такой и встала,
Как в одури! Что делать ей?
Как быть? Все мысли — о Никите,
А тот, как сыч нахохлясь, в свите
Стоит все время перед ней!
Вот наважденье! Оказалось,
Что над неровней ты смеялась
В недобрый час. И стало жаль
Тебе его… Тоска, печаль
И стыд — всё душу обступило.
Ты зарыдала. Отчего?
Да оттого, что полюбила
Никиту бедного того!
Диво дивное на свете
С тем сердцем творится.
Кажется, вчера чуралось, —
Сегодня томится.
Так томится, — на край света,
Только прикажите,
А пошло бы!.. Вот на дочку
Ктитора взгляните:
Жить не хочет. Пусть бы в воду,
Но только к Никите!
Берегитесь над неровней,
Девушки, смеяться,
Чтоб и вам, как той гордячке,
С бедой не спознаться!
Она былинкой сохла, вяла,
Отца и мать перепугала, —
Па богомолье повезли,
Святые травы ей давали,
И все-таки не помогли!
Взбиралась на курган в печали, —
Дорожку ноги протоптали, —
Глядела вдаль, ждала, ждала…
Травой дорожка поросла;
Слегла красавица в бессилье…
Бот что насмешки натворили!
Он же канул, провалился;
Может, где и бродит, —
Нету вести. Год за годом,
Три года проходит.
На четвертый год настали
Снова праздники в селе.
Снова, сидя на столе,
Лирники в корчме играли.
По грошику брали
И так же играли,
На радость всем, как и когда-то.
И так же девушки плясали,
Как и когда-то.
Вдруг в богатом
Жупане, в синей шапке, в красных,
Как ягоды, штанах атласных,
Вприсядку залетел казак
Да припевал еще вот так:
«Да спасибо батюшке,
Да спасибо матушке,
Что добыли нас.
А как добывали,
Жито рассыпали
В ночи на печи!»
«Эй, водки! Меду!
Два стакана!
Где сотский?
Нет ли атамана?
Начнем бороться!
Погань, падаль,
Борца сегодня вам не надо ль?
Борец пред вами!»
Вот не ждали!
И много дней без перерыва,
Как злой болячке, как нарыву,
Борцу всем миром угождали.
А был разборчив он, — почище
И паныча… Откуда зло
Взялось такое? Все село
Ему не наготовит пищи!
А он поет, гуляет, пьет
Да хлопцам жару задает
Пред девушками. Вот проклятый, —
Он головы вскружил им всем:
Такой хороший и богатый!
Уже не борется ни с кем,
А просто так гуляет
Да садик ктитора нередко
Ночами посещает.
А там красавица встречает
И припевает, прибавляет:
«То не ты ли Никита?
Не твоя ль эта свита?»
Тот он, тот, кого на смех
Поднимала ты при всех!
А теперь он стал желанным,
Его поджидаешь,
С ним обходишься, как с паном,
Во всем угождаешь.
И не день, не два, как пану,
Ему угождала,
И не день, не два Никиту
В саду поджидала!
Дождалась ты, поджидая:
Нагрянуло горе, —
Не очнулась!
Дни проходят,
Месяц минул вскоре.
И лето минуло, и осень,
Семь месяцев прошло, и восемь,
Пришел девятый за восьмым, —
Пришел он с горюшком твоим!
В садик бедная выходит…
Там, где верба гнется,
Есть колодец. Не напиться
Воды из колодца, —
Нет, в тревоге ищет места,
Где бы хоть немного
И поплакать и подумать:
Будет ли подмога?
Как ей спрятаться от срама?
Где ее дорога?
Зимним вечером, босая
И в одной рубашке,
Дочка ктитора выходит:
Мальчик у бедняжки.
То приблизится к колодцу,
То вновь отступает.
За калиной — взгляд змеиный:
Байстрюк поджидает!
Горемыка на колоду
Положила сына —
И бежать… Кусты калины
Никита раздвинул,
Как щенка, дитя родное
В колодец он кинул!
А сам пошел он к сотскому,
Распевая звонко,
Сказать, чтоб шли отыскивать
Всем миром ребенка!
Рано-рано в воскресенье
Собиралось все селенье.
Ведра в воду опускали
И ребеночка искали.
Воду ведрами тащили, —
Отыскали в темном иле!
Горемычную в оковы
Заковали в день суровый.
Прегрешенья отпустили,
Мать, отца стыдом стыдили
И блудницу осудили,
А потом ее, живую,
Вместе с сыном закопали
В землю темную, сырую!
Столб высокий воздвигали,
Чтобы все о ней узнали,
Детям правду рассказали, —
Девушки урок получат,
Если мать с отцом не учат.
Борда в селе не стало больше.
А люди повстречались в Польше
С каким-то панычом. Спросил:
«Как дочке ктитора живется,
Всё ль над неровнею смеется?»
То он! Господь его казнил
За грех, свершенный у колодца,
Не смертью, нет!
Он будет жить,
И сатаною-человеком
По свету белому бродить,
И девушек с ума сводить
Вовеки.

Ой, гляну да погляжу я
На степь и на поле:
Может, даст бог милосердный
Хоть под старость волю?
Пошел бы я на Украину,
К родимому дому,
То-то были б дома рады
Бедняге седому!
Смог бы малость отдохнуть я,
Богу помолиться;
Там бы… да подумать страшно:
Этому не сбыться.
Как в неволе, без надежды
Жизнь прожить? Не знаю.
Друзья мои, научите, —
Голову теряю!

А ну-ка, вновь стихи писать!
(Тишком, конечно.) Ну-ка снова,
Покуда пряжа на основе,
Старинку божью лицевать.
А сиречь… Как бы вам сказать,
Чтоб не солгать… А ну-ка, снова
Людей и долю проклинать!
Людей — чтобы нас узнали
Да нас уважали;
Долю — чтоб она не спала
Да нас охраняла.
А то глянь, что натворила:
На распутье кинув,
Прочь ушла — и горя мало,
А он, сиротина,
Молодой да седоусый,
Все еще мальчонка!
Он побрел себе тихонько
Чужою сторонкой
За Урал. И очутился
В пустыне, в неволе…
Как тебя не проклинать мне,
Лукавая доля?
Проклинать тебя не стану,
А буду скрываться
За валами да тихонько
Песней утешаться,
Тосковать и дожидаться,
Как гостя, в неволю
Из-за Днепра широкого
Тебя, моя доля!