Мать
Как вялый колос,
Мать поникла к сыну…
До корня выжгло солнце все вокруг.
Не солнце — злой пылающий паук,
Блуждающий над пыльной паутиной.
Весь день брела…
Не отставая, ворон,
Над нею жадно каркая, взлетал.
Как марево дымящееся город
То возникал вдали, то пропадал.
Обугленный стыл запад. Крались тени.
Над ней склонился придорожный тын.
Затрепетав бессильно на коленях,
Грудь с криком прикусив,
Стих сын.
И долго, тупо почернелым взглядом
Смотрела мать,
И грузно в душной мгле
Всем телом высохшим припала рядом
К морщинистой и высохшей земле.
И до утра над сыном билась мертвым,
И грудь рвала —
Свою и грудь земли,
Бледнеющую на рассвете желтом,
Бесплодную, сухую грудь земли.
И, проклинающая, не слыхала,
Не знала мать,
Что глухо вместе с ней
Земля стонала, земля изнемогала
В томительном и знойном сне.
Ночь
Безмолвен и пуст поцелуй утомленный.
Чернеют чащобой и омутом сны.
День кончен.
Как будничные знамена,
Обои повисли с осклизлой стены.
Уж путался шорох ненастья и мыши…
Вдруг, телом тугим обжигая, жена
В ночь шепотом задрожавшим:
— Слышишь?
С тобою — я не одна…
И руку мою, огрубелую за день,
Так бережно — на живот. И рука
Тревожным узлом мозолей и ссадин
Легла, тяжела и тиха.
Забыв ненастья назойливость мышью,
Секунд оглушительную капель,
Я слушал, как нежною песней колышет
Нежнейшую колыбель.
Когда, листопадом напропалую
Гуляя, октябрь покинет поля, —
Он синим подснежником взглянет, ликуя.
Из-под сугроба перин и белья.
Но, задыхаясь от горечи первой,
От жажды звериной жить,
Что встретит он за этою дверью,
Тело матери обнажив?
Наш дом неуютен,
Наш мир неспокоен,
И стены и заговоры кругом.
В дороге суровой — строитель и воин —
Могу ли я быть отцом?..
Никто мне во тьме,
никто не ответил,
Лишь тихо как будто вздохнула жена…
Казалось: на миг в ослепительном свете,
Прошла гроза у окна.
И вслед, словно призрак неотвратимый
И неумолимый, вдруг
Над распростертым телом любимой
Склонился хмурый хирург.
Ланцет заскользил, рассекая крики…
И вспыхнул багровым комком предо мной
Еще не оформившийся и тихий,
Быть может, бессмысленный,
но живой.
Он с человеческим тем же страданьем,
От ужаса затрепетав, поник,
Задушен, и скомкан, и в клочья изранен
Под праздничное рожденье иных.
Свет бился над койкой голубем белым;
Дымясь хлороформом, клубилась мгла
Над вялым телом,
таким опустелым,
Над обокраденным догола…
Тогда-то из тьмы слепыми глазами —
Несметный,
обрубками рук грозя,
Он встал, нерожденный и скорбный,
над нами…
Любимая! Дорогая! Нельзя!
…В раскрытом окне воробьями волнуясь,
Весенний рассвет будоражил ветлу.
Жена у окна хлопотала; злую
Рвал ветер, врываясь, паучью мглу.
Влача над землей разбитые крылья,
За городом затихала гроза;
И пухлые почки, сияя, раскрылись,
Как заспанные ребячьи глаза.
Ночь — хрустом костей,
Ночь — гарью полынной.
Но ей пробуждения — не превозмочь!
— Родная, роди мне к осени сына!.. —
Жена, улыбаясь: — А мне бы дочь…
О двадцати шести комиссарах
Как черное стадо гигантов,
У моря сойдясь к водопою,
Вздымаются черные вышки
Вечернего Биби-Эйбата.
За башней Девичьей ветер
Улегся в родное гнездовье.
Качает, баюкает звезды,
Бессонницей мучаясь, Каспий.
Впиваясь, над щедрой землею
Чуть всхлипывают насосы,
Как жадные губы ребенка
Над материнскою грудью.
И силою тысячелетий
Волнуется нефть, извергаясь.
И песню поет бурильщик
О двадцати шести комиссарах:
О том, как сошлись по-шакальи
Предатели и убийцы,
Как без пристанища бился
Над морем седым буревестник;
Как лязгал засовом тюремщик
Во славу империи знатной
И песней орлиной на нарах
Томился в бреду Джапаридзе;
Как, спотыкаясь о шпалы,
Дымясь, отставая, ветер
Скакал за глухим эшелоном
Над полночью комиссаров;
Как вышли на смертное поле
И сами копали могилу,
Как солнце взошло молодое
Над падающим Шаумяном…
…Где Ахча-Куйма — до заката
Ветер бродил одинокий, —
Так бродит, землю взрывая,
Конь, всадника потерявший…
Качая, баюкает звезды,
Бессонницей мучаясь, Каспий,
И песню поет бурильщик
О мужестве и отчизне.
О скалы разбиваясь с криком
О скалы разбиваясь с криком,
Шла насмерть за волной волна.
Покоя нет в просторе диком,
Но глубь недвижна и темна.
Так и в минуты вдохновенья
Слова, теснясь под бурей чувств,
Не высказав души волненья,
Теряются, срываясь с уст.
Но в глубине таится где-то
Все то, что песней быть должно, —
Жить вечно в поисках поэту
Слов сокровенных суждено.
Что там, за гранью перевала?
Стремлюсь и одного хочу —
Чтоб молодость не отставала,
Шла до конца плечом к плечу;
Чтоб крепла песнь, как под грозою
Седые крепнут паруса,
Чтоб ласкою, гневом иль слезою
Откликнулись твои глаза.
Отзвеневшая струя
Заскорузла потом блуза,
На лице — морщины след,
И сутула под обузою
Поступь пережитых лет.
Но сегодня, в бирюзовый
Полдень, вешняя струя
Словно ношу с плеч тяжелую
Сорвала, и вспомнил я:
Так же из сосновых стружек
В полдень пустим корабли.
В шалый ветер в мутной лужице
Погибали корабли.
Спозаранок хворостинкой
Льдинки крошим второпях,
Чтоб осколком солнце тинькало
В голубеющих камнях.
Иль, шумя асфальтом звонким,
Воробьиною гурьбой
Вьемся с ветром вперегонки
За смеющейся струей…
Тихий мир давно покинут.
Нет и сверстников моих, —
Словно стаю голубиную,
Вихрем разметало их…
Невозвратное… И только,
Все по-старому звеня,
Бьется в сердце колокольчиком
Уходящая струя.
Оттепель
Оттепель. И в комнате теплей.
Простуженная грудь не ноет.
Так ярко в утренней полумгле
Заговорило вдруг дневное.
В разбитое окно — лазурь и гул;
Загромыхали по дороге ведра;
И солнце растянулось на снегу
Овчаркой рыжею и доброй.
А на припеке шепотом старух
День зашуршал капелью ранней.
Запел гудок, и подтянул петух.
Чудак петух — до вечера горланил,
До вечера горланил у сарая.
Я знаю — вместе радовались мы:
Он — солнцу, зернышку, а я — срывая
С календаря последний день зимы.
Призрак
Трепещущий сгусток бессонных дорог,
Пылающий дымный след,
Металла и камня недвижный поток,
Реклам лихорадочный свет.
Над смрадом казарм
И гангреной лачуг
Тюрьма — его торжество,
И золотом жирным сочились вокруг
Дворцы и храмы его.
Он салом витрин оплывал,
И рос
До апофеоза торг;
Он символом злым над тобой вознес
Последним убежищем
Морг.
Ты занумерован и замкнут в круг,
От конвейера неотделим;
Как будто не кровь в мускулах рук,
А масло машин по венам сухим.
В лабораториях, в мастерских,
У стратегических карт страны,
Над аппаратами желчью ник
Огнепоклонник Войны.
Как желтые головы, колбы в ряд;
Здесь хлор змеился в трубе…
(Сынишка беспечный, ведь этот яд
Готовят враги
Тебе.)
А в свете реклам,
Среди калек,
Под накипью дымящихся крыш,
Метался, обезумев, человек,
Как в пламенной мышеловке мышь.
Недолог выбор, когда — ни гроша:
Отрава, петля, колесо.
Над самоубийцей, тиной дрожа,
Канал замыкал кольцо.
Как самоубийца, задыхался закат
Под лязг алюминьевых птиц,
И гнойный вздымался над городом чад
От боен и от больниц…
— Товарищ! — тут я услышал зов,
Над Красной площадью бой часов,
И чужедальной жизни иной
Призрак исчез предо мной.
Мы шли весенней веселой толпой,
Мы улицей шли родной.
Созвездье Кремля сияло нам,
И сверстники наши вокруг
Трудились, склонясь к станкам, к чертежам,
Не покладая рук.
И звезды, как птицы,
В стропилах, в листве,
И прадедом властвовал дуб,
И месяц прорезался в синеве,
Как первый и крепкий зуб.
Отчизна! Мы молоды и сильны.
На страже на всех рубежах страны
Стоим с открытым лицом…
Сынишка затих на коленях жены,
Под жарким, тугим материнским соском
Захлебываясь молоком…
Еще бездорожье: проселки да гать.
Преград и невзгод нам не миновать, —
Но труд наш в почете,
И солнце в чести,
И дружной поступи нашей под стать
Песня в дороге
О молодости…
Расчесывая тучки рыжие
Расчесывая тучки рыжие,
Трубит в заводский рог восток.
На каждую овьюженную крышу
Наброшен розовый платок.
Сугробы — тесаные розвальни —
К воротам за ночь нанесло.
Повисло неподвижное — к морозу —
Над кровлей дымное крыло.
И ожерельем перламутровым
На телеграфных проводах
Завился иней…
Необычным утром
Стал мир в сияющих путях,
Где — сам с собою не в ладах —
Я шел вчера, понурив голову,
Не видя солнца, глух и дик…
Преобразило мир одно лишь слово, —
Чуть слышный лепет губ твоих…
Сожженные отстроят города
Сожженные отстроят города,
Сровняют рвы, вернутся в улей пчелы.
Но эти годы — их забыть когда?
И не в земле — в веках их след тяжелый.
И возмужали мы. И наши дети
Взросли в огне и городов и нив.
За эти годы поседев, столетье
Мы пережили, юность сохранив.
Мы верили: отеческий в бою
Над нами взор склоняется бессонный.
Мы Истину увидели свою
Еще яснее в мире затемненном.
Она сияет ныне торжеством,
Неповторимой вещею весною
На знамени задымленном и в том
Огне салюта над Москвою.
Солнце
Навзничь легла, разметалась, сверкая,
На берегу морском
Девушка, словно из бронзы литая,
В сиянии голубом.
С гор кипарисы — толпою смутной
Стихли, вытягиваясь на скале;
И ветер затих,
Веселый, беспутный,
Ласкаясь у жарких колен.
Волна медвежонком, лохматым и белым,
Клубилась, играя у ног…
И солнце над этим девичьим телом
Забыло о мире дорог.
И, обнаженное, атомом каждым
Волнуясь, впиваясь, жгло,
И пробужденьем, и славой, и жаждой
Тугое тело цвело…
И девушка песню весеннюю пела:
— Склоняйся, солнце мое,
Чтобы вновь
Иным, неистовым солнцем вскипела,
Сквозь плоть вырываясь, кровь.
Чтоб, песней звуча, полыхали губы,
Чтоб на любовь,
И на труд,
И на бой
Не было устали, не было убыли
У молодости такой!
Что со мной было в этот вечер
Что со мной было в этот вечер…
Шел я, улицы не узнавая.
Ветер обнимал меня за плечи,
Пели звезды, ласково мерцая.
И звенели льдинки, как цимбалы,
На цветок луна была похожа.
Обозвал меня слепым и шалым,
В сторону шарахаясь, прохожий.
Если б знал прохожий, что со мною, —
Он бы улыбнулся мне с поклоном,
Он бы увидал над головою,
Как сияет небо всем влюбленным.
Девушка навстречу шла окрайной,
На меня взглянула сиротливо;
И сказал я девушке печальной:
— Незнакомка, будь, как я, счастливой!..
Но испуганно взлетели брови,
И прошла она, еще не зная,
Что на свете есть в чудесном слове
Сила тайная и неземная.
С ним пройду дорогою суровой,
С ним я груз любой взвалю на плечи…
Краткое, как вздох, одно лишь слово
Ты мне прошептала в этот вечер…
Помнишь: сорок лет тому назад
Уходил на фронт во тьму солдат…
Яблоко
Антоновка зреет,
И грузно навис
Над листопадом осенний анис.
Сентябрь наливается синью крутой;
Тревожный, он рыщет и свищет синицей,
И яблоко девичьей рдеет щекой,
Такой же тревогой томится…
Скатилося солнце за косогор.
Сбор кончен.
Шумит у совхоза костер.
На плечи яблонь — косынкою дым…
Но бродит и бродит девчонка по саду,
Нахмурясь над сердцем своим молодым:
Нет с трепетным, с пламенным сладу…
Всему есть срок,
И над всем есть власть,
И яблоку в срок предназначено пасть.
От мира не скроешь, не затаишь
Бессонные ночи, припухшие губы.
И вот он приходит, ломая тишь,
Желанный и ласково-грубый.
Про «яблочко» у совхоза поют.
И рушится
Девичий тихий уют.
Он жаркие плечи ее раскрыл…
Замолк, одинок, у костра запевала.
Лишь слышал месяц, седой сторожил,
Как яблоко с яблони пало.