Владельцы этих зданий
Где-то в бегах,
В Сибири, в Туркестане,
В камских снегах.
Они здесь жили, как пришельцы,
Ушли в тылы,
А настоящие владельцы —
Деревьев грубые стволы.
Хотя б от них остался
Запах иль цвет!
Хотя бы вздох раздался
Чей-нибудь вслед!
Ушли, как ночь уходит в воду,
Как тени мглы,
И равнодушны к их уходу
Деревьев грубые стволы.
Здесь верить не умели,
Веря, страдать,
Смеяться в дни веселий,
В скорби рыдать,
Здесь ели много, пили много,
Боясь хулы.
Но кто ж хранил дыханье Бога?
Деревьев грубые стволы!
Отдел оперативный
Ходит волчком.
— Что делаешь, противный,
Люди кругом! —
Целует Верочка майора
Гасан-оглы.
Их тайну выболтают скоро
Деревьев грубые стволы.
И пусть мы негодуем,
Шутим, ворчим,
Но этим поцелуем,
Наглым, смешным,
Облагорожен гул горячий
И дух золы,
И эти брошенные дачи,
И эти грубые стволы.
Школа
Между школой и моей деревней
Было десять километров ровно,
Городок великорусский, древний,
А дома — где камень, где и бревна.
В нашей школе Молотов учился,
И не вру, так было в самом деле,
Алый плат над партою лучился,
Там одни отличники сидели.
Молотов, конечно, был отличник,
Здесь обрел он знания основу.
У меня ж отец — единоличник,
Мы имели лошадь и корову.
Дети, чьи родители в колхозе,
Ежедневно, как бойцы в обозе,
В села, лишь занятия кончались,
На санях-телегах возвращались.
Но из-за моей кулацкой доли
Лишь одна я ночевала в школе,
Каждую неделю в бане мыли,
Кашею три раза в день кормили.
Где отец и мать? Их жизнь пропала.
Умерли на воле иль в неволе?
Я росла, учительницей стала
И учу детей в той самой школе.
Шелковица
Как только в городской тиши
Ко мне придет полубессонница,
Ночная жизнь моей души,
Как поезд, постепенно тронется.
И в полусне и в полумгле
Я жду, что поезд остановится
На том дворе, на той земле,
Где у окна росла шелковица.
Себя, быть может, обелю,
Когда я объясню старением,
Что это дерево люблю
Лишь с детским, южным ударением.
Иные я узнал дворы,
Сады, и площади, и пагоды,
Но до сих пор во рту остры
И пыльно-терпки эти ягоды.
И злоба отошедших дней,
Их споры, их разноголосица,
Еще больней, еще родней
Ко мне — в окно мое доносится.
Назад, к началу, к той глуши,
Где грозы будущего копятся,
Ночная жизнь моей души
Безостановочно торопится.
Мы связаны на всем пути,
Как связаны слова пословицы,
И никуда мне не уйти
От запылившейся шелковицы.
Я царь, я раб
Затерянных ослиц
Искал я, как Саул.
И среди встречных лиц
Я на одно взглянул,
И светлый Самуил
Меня остановил!
“Я внемлю, — ты внемли.
Ступай к другой мете,
И будут все кремли
Принадлежать тебе,
И станешь ты царем
Над Звуком и Пером”.
Я Внемлющему внял,
Пастуший кинул рог,
Пошел я, но узнал:
Ошибся наш пророк,
И вот я страж добра
У Звука и Пера.
Я стал у них рабом,
Я царства не обрел,
И стукаюсь я лбом
Об их дворцовый пол,
Но злы Перо и Звук
На худшего из слуг.
Я видел
Я видел катера морские
В бегстве безоглядном.
Я видел волны ледяные
В городе блокадном,
Я видел раны пулевые
Сгруженных останков,
Я видел в церкви мастерские
По ремонту танков,
Я видел штабы полковые
В трубах сталинградских,
Я видел веточки сухие
На могилах братских,
Я видел: торжествуют злые
Над бессильным плачем,
Я видел боль и срам России —
И остался зрячим.
Южные церкви
Есть Углич и Суздаль,
Чьи храмы прославлены,
Полно ли там, пусто ль, —
А в вечность оправлены.
Как музыка рощи,
Их многоголосие…
Есть церкви попроще
У нас, в Новороссии.
Не блещут нарядом,
Как мазанки — синие,
С базарами рядом
Те южные скинии.
Их камни в тумане
Предутреннем нежатся,
И в карты цыгане
За садиком режутся.
Как снасть рыболова,
Как труд виноградаря,
Здесь движется слово,
Лаская и радуя.
И нет здесь ни древа
Царей и ни древности, —
Лишь святость напева,
Лишь воздух душевности.
И лирника лира
Жужжит, сердцу близкая,
И пахнет не мирра —
Трава киммерийская.
Явленье в Грушеве
Подошла толпа к подножью
Неба Украины,
Увидала Матерь Божью
Над купой раины.
Всех с улыбкою живою
С печалью ласкает,
У нее над головою
Тонкий нимб сверкает.
В платье огненного цвета
Родная одета,
Вся она — источник света,
Вся — источник света.
Этот свет не свет известный
Утром, на закате,
А земной он и небесный
Вестник благодати.
Электричеством рожденный
Свет горит иначе,
Этот — жалостью зажженный,
Нежный и горячий.
Если жить с долготерпеньем,
Все горе минует,
И толпа себя с моленьем
Крестом знаменует.
И стоит поближе к Польше,
Крепко держит веру,
Удивляется все больше
Милиционеру.
Он сорвал с себя погоны,
Сбросил гимнастерку
И пошел, преображенный,
Взобрался на горку
И упал перед явленьем
Матери Божьей
С бессловесным тем моленьем,
Что всех слов дороже.
Январь, ночь
Тяжелые белые шубы медвежьи
На елях развесил Январь,
И звездочка в небе, в бездонном безбрежье,
Горит, как на барже фонарь.
Я чужд этой ночи, и логову елей,
И тропке, ползущей в снегу,
И лишь фонарю, что горит еле-еле,
Открыть свою тайну могу.
Не знает зима, как ей быть с посторонним
Со мной, с огоньком надо мной.
Мы вместе угаснем, мы вместе утонем
В безбрежной пучине ночной.
Бык сотворен для пашни
Бык сотворен для пашни,
Для слуха — соловей,
А камень — тот для башни,
А песня — для людей.
Для нас поет и нива,
Чья дума высока,
И над рекою ива,
Да и сама река,
И море, где сиреной
Обманут мореход,
И горе всей вселенной
По-русски нам поет.
Был всего лишь частицею множества
Был всего лишь частицею множества,
Но вело меня к правде чутье.
Постигая свое убожество,
Все же в духе искал бытие.
Пожалей меня, пожалей меня,
Да войду я в царство Твое.
Предстоит мне участь покойника,
Скольких грешных я делатель дел.
Пожалей меня, как разбойника
В годы давние пожалел,
Пожалей меня, пожалей меня,
Да увижу эдемский предел.
У небес глаза с поволокою,
Я ж земля и в землю вернусь.
Пожалей Палестину далекую,
Пожалей мою бедную Русь.
Пожалей меня, пожалей меня,
Я боюсь, надеюсь, молюсь.
В неверии, неволе, нелюбви
В неверии, неволе, нелюбви,
В беседах о войне, дороговизне,
Как сладко лгать себе, что дни твои —
Еще не жизнь, а ожиданье жизни.
Кто скажет, как наступит новый день?
По-человечьи запоет ли птица,
Иль молнией расколотая тень
Раздастся и грозою разразится?
Но той грозы жестоким голосам
Ты весело, всем сердцем отзовешься,
Ушам не веря и не зная сам,
Чему ты рад и почему смеешься.
В поле лжи, и правды, и добра, и зла
В поле лжи, и правды, и добра, и зла
Долгая дорога вдоль воды легла.
Марево — дорога, призрак — водоем,
Мы бредем, не зная, для чего бредем.
Был землею — в землю воротись, лежи,
Там ни зла, ни правды, ни добра, ни лжи.
В слишком кратких сообщеньях ТАССа
В слишком кратких сообщеньях ТАССа
Слышу я возвышенную столь
Музыку безумья Комитаса
И камней базальтовую боль.
Если Бог обрек народ на муки,
Значит, Он с народом говорит,
И сливаются в беседе звуки
Геноцид и Сумгаит.
В этом городе южном я маленький школьник
В этом городе южном я маленький школьник,
Превосходные истины тешат мой слух,
Но внутри меня шепчет какой-то раскольник,
Что рисуются буквы, а светится дух.
Страстно спорят на говоре местном южане,
Но иные со мной существа говорят:
Словно вещая птица из древних сказаний,
Прилетел небывалого цвета закат.
Новым, чистым дыханьем наполнился будень,
Обозначилось все, что роилось вдали,
Лодки на море — скопище старых посудин —
Превратились в мерцающие корабли.
Стало вольностью то, что застыло темницей,
Свет зажегся на стертой скрижали земной,
Все иду, все иду за нездешнею птицей,
А она все летит и летит надо мной.
Ветерок колышет ветки
Ветерок колышет ветки
Молодой оливы,
Я сижу в полубеседке,
Старый и счастливый.
Важных вижу я прохожих
В шляпах и ермолках,
Почему-то чем-то схожих
С книгами на полках.
Звук услышан и оборван, —
Это здесь не внове:
За углом автобус взорван
Братьями по крови.
Воды вдоль тихих берегов
Воды вдоль тихих берегов
Охриплая певучесть,
Свеженаметанных стогов
Щемящая пахучесть,
И зарождающихся гроз
Изустная словесность,
И заколдованных берез
Влекущая безвестность,
И на холме — вдали — музей,
Где звон блаженно длился,
Где царь тишайший Алексей
Михайлович молился,
И все, что обнимает взгляд,
Преобразясь в прозренье,
Со мною движется назад
В четвертом измеренье.
Вот и новый день глаза смыкает
Вот и новый день глаза смыкает,
И его одела пелена,
Но в душе моей не умолкает
Негодующая тишина.
Немоты надменная основа,
Ты прочнее, чем словесный хруст,
Но как трудно, стыдно прятать слово,
Вырваться готовое из уст.
Все люди — живопись, а я чертежик
Все люди — живопись, а я чертежик,
Меня в тетрадке вывел карандаш,
При этом обе ручки ниже ножек,
Кому такое зрелище продашь?
Все люди — письмена, а я описка,
Меня легко резинкою стереть.
Я чувствую: мое спасенье близко,
Но чтоб спастись, я должен умереть.
Господин Весенний Ветер
Господин Весенний Ветер,
Я вас помню молодым,
Вы беседовали весело
С госпожой Акацией.
В нашем городе стояли
Иностранные суда,
И взметались, и сияли
Беспокойные года.
Господин Весенний Ветер,
Вот и стал я стариком,
И давно сожгли захватчики
Госпожу Акацию.
Словно камни под водою —
Онемелые года.
Та, что здесь всегда со мною,
Не вернется никогда.