Архив стихотворений Петра Вяземского

Прекрасен здесь вид Эльбы величавой,
Роскошной жизнью берега цветут,
По ребрам гор дубрава за дубравой,
За виллой вилла, летних нег приют.

Везде кругом из каменистых рамок
Картины блещут свежей красотой:
Вот на утес перешагнувший замок
К главе его прирос своей пятой.

Волшебный край, то светлый, то угрюмый!
Живой кипсек всех прелестей земли!
Но облаком в душе засевшей думы
Согнать, развлечь с души вы не могли.

Я предан был другому впечатленью, —
Любезный образ в душу налетал,
Страдальца образ — и печальной тенью
Он красоту природы омрачал.

Здесь он страдал, томился здесь когда-то,
Жуковского и мой душевный брат,
Он, песнями и скорбью наш Торквато,
Он, заживо познавший свой закат.

Не для его очей цвела природа,
Святой глагол ее пред ним немел,
Здесь для него с лазоревого свода
Веселый день не радостью горел.

Он в мире внутреннем ночных видений
Жил взаперти, как узник средь тюрьмы,
И был он мертв для внешних впечатлений,
И божий мир ему был царством тьмы.

Но видел он, но ум его тревожил,
Что созидал ума его недуг;
Так, бедный, здесь лета страданья прожил,
Так и теперь живет несчастный друг.

«Зачем глупцов ты задеваешь? —
Не раз мне Пушкин говорил. —
Их не сразишь, хоть поражаешь;
В них перевес числа и сил.

Против тебя у них орудья:
На сплетни — злые языки,
На убежденье простолюдья —
У них печатные станки.

Ты только им к восстанью служишь;
Пожалуй, ранишь кой-кого:
Что ж? одного обезоружишь,
А сотня встанет за него».

Совет разумен был. Но к горю,
Не вразумил меня совет;
До старых лет с глупцами спорю,
А переспорить средства нет.

Сединам в бороду, навстречу,
Знать, завсегда и бес в ребро:
Как скоро глупость где подмечу,
Сейчас зачешется перо.

1. ПО ПОВОДУ СОВРЕМЕННОГО ЗООЛОГИЧЕСКОГО ВОПРОСА

Орангутанг ли наш Адам?
От обезьян идем ли мы?
Такой вопрос решать не нам:
Решат ученые умы.

В науке неуч и профан,
Спрошу: не больше ль правды в том,
Что вовсе не от обезьян,
А в обезьяны мы идем?

2. ПО ПОВОДУ КОМЕДИИ И ПУБЛИКИ

Combien faut-il de sots pour faire un public.
Chamfort [1]

Мы можем комика с победою поздравить:
Вся публика в восторге от него.
«А сколько же глупцов потребно для того,
Чтоб публику, по-вашему, составить?»

3. ПО ПОВОДУ НОВЫХ ПРИОБРЕТЕНИЙ РОССИЙСКОГО ЯЗЫКА

Есть слово модное и всем на вкус пришлось:
Все игнорировать пустились вкривь и вкось.
«Такого слова нет у Пушкина». — «Так что же?
Для нас уж Пушкин стар, давай нам помоложе.
Жуковский, Батюшков — всё это старина,
Всё школа старая времен Карамзина.
Мы игнорируем их книги и заслуги,
Ученья нового поклонники и слуги,
Мы пишем наобум и часто без ума;
Освободились мы от школьного ярма,
Мы всё глядим вперед: учиться нам некстати,
Учиться некогда учителям печати.
Врожденных сил своих напрасно не губя,
Мы призваны других учить, а не себя.
Без лишнего труда ждет гения победа.
А все мы гении от а и вплоть до z. {Зета. — Ред.}
Когда же как-нибудь нет мысли налицо,
Пускаем в оборот мы новое словцо,
Мы любим щеголять слов чужеземных кражей,
Хоть языкам чужим и плохо учены».
— «Бог в помощь, господа! Прогресса вы сыны!
Лингвистики у вас нет в авторской поклаже,
Но игнористикой вы щедро снабжены:
Вы игнорируете даже,
Как вы, в конце концов, и жалки, и смешны!»

[1] Сколько нужно глупцов, чтобы составить публику. Шамфор. (фр.).

Не искушай меня без нужды…
Боратынский

Как в беззащитную обитель
Вошедший нагло тать ночной,
Желанье, хитрый искуситель,
Довольно ты владело мной.

Протей, всегда разнообразный,
Во все приманки красоты,
Во все мечты, во все соблазны
Волшебно облекалось ты.

Меня влекло ты, уносило,
Как там рассудок ни грози;
Вдали всё так казалось мило,
Всё было приторно вблизи.

Довольно раб твой безоружный
Тебе игралищем служил.
В душе усталой и недужной
Уж нет порывов, нет уж сил.

Давно твое их точит жало,
Давно исчерпан ключ страстей;
Мою ты алчность раздражало,
Но пищи не давало ей.

Всегда искал я целей новых
И не достиг ни до одной;
Ценою опытов суровых
Я дослужился на покой.

Но смертный слаб, он малодушен,
Он суеверен, — вновь могу
Невольно быть тебе послушен,
Тебе, любезному врагу.

Мне страшно думать, что, безумный,
Желать еще способен я,
Что в море, под погодой шумной,
Моя сорвется ладия.

Молю: улыбкой вероломной
Не растравляй заснувших ран,
Не вызывай из бездны темной
Снов, обличивших свой обман.

Бесплодны будут заклинанья;
Отстань, не искушай меня;
В одном отсутствии желанья
Хочу провесть остаток дня.

Опять я на большой дороге,
Стихии вольной — гражданин,
Опять в кочующей берлоге
Я думу думаю один.

Мне нужны: это развлеченье,
Усталость тела, и тоска,
И неподвижное движенье,
Которым зыблюсь я слегка.

В них возбудительная сила,
В них магнетический прилив,
И жизни потаенной жила
Забилась вдруг на их призыв.

Мир внешний, мир разнообразный
Не существует для меня:
Его явлений зритель праздный,
Не различаю тьмы от дня.

Мне всё одно: улыбкой счастья
День обогреет ли поля,
Иль мрачной ризою ненастья
Оделись небо и земля.

Сменяясь панорамой чудной,
Леса ли, горы ль в стороне,
Иль степью хладной, беспробудной
Лежит окрестность в мертвом сне;

Встают ли села предо мною,
Святыни скорби и труда,
Или с роскошной нищетою
В глазах пестреют города!

Мне всё одно: обратным оком
В себя я тайно погружен,
И в этом мире одиноком
Я заперся со всех сторон.

Мне любо это заточенье,
Я жизнью странной в нем живу:
Действительность в нем — сновиденье,
А сны — я вижу наяву!

Посвящается А. Д. Баратынской

Последние я доживаю дни,
На их ущерб смотрю я без печали:
Всё, что могли сказать, они сказали
И дали всё, что могут дать они.

Ждать нового от них мне невозможно,
А старое всё знаю наизусть:
Знакомы мне и радость их, и грусть,
И всё, что в них действительно и ложно.

Под опытом житейских благ и гроз
Я всё прозрел, прочувствовал, изведал,
Соблазнов всех я сладкий яд отведал,
Вкусил и горечь всех возможных слез.

Что на берег одной волны порывом
Приносится, уносится другой:
Я испытал и зыбь их, и прибой,
Волнуясь их приливом и отливом.

Всё это было, и как в смутном сне
Мерещатся дневные впечатленья,
Так этих дней минувших отраженья
В туманных образах скользят но мне.

Из книги жизни временем сурово
Все лучшие повыдраны листы:
Разрозненных уж не отыщешь ты
И не вплетешь их в книгу жизни снова.

Не поздно ли уж зачитался я?
Кругом меня и сумрак, и молчанье:
«Еще одно последнее сказанье,
И летопись окончена моя».

Все челобитчики Сатурну
И все невольно, с каждым днем,
Седому лихоимцу в урну
Мы дани грустные несем.
В его Шемякиной совете
Уж нет повинной головы:
Берет с невесты в юном цвете,
И лепту бедную с вдовы.
Но почему слепой на лица,
Неизбежимый лиходей,
Тебя, среди подруг царица,
Сестра средь юных дочерей!
Скажи мне, почему с любовью,
Твой постоянный доброхот,
Назло подлунному условью
Тебя он свято бережет?
Влюбленным в твой рассвет прекрасный,
Отцам кружила ты умы;
На твой любуясь полдень ясный,
Не образумимся и мы.

Были годы, было время —
Я любил пускаться в путь;
Дум домашних сброшу бремя
И лечу куда-нибудь.

Любо духом встрепенуться
И повыше от людей
Вольной птицей окунуться
В вольном воздухе полей.

Мчатся удалые кони,
Режут воздух на лету;
В этой ухарской погоне
И в мороз они в поту.

Тут коляски легкой качкой
Разыграется мечта,
И восторженной горячкой
Заглагольствуют уста.

Только звонко застрекочет
Колокольчик-стрекоза,
Рифма тотчас вслед наскочит,
Завертится егоза.

И пойдет тут перестрелка:
Колокольчик дробью бьет,
А воструха-скороспелка
Свой трезвон себе несет.

И под их скороговорку
Обаяньем ум обдаст.
Ну, ямщик, с горы на горку,
А на водку барин даст.

Нипочем мне дождь и ведро,
Лето, осень иль зима;
Заезжал я даже бодро
В станционные дома —

Род сараев, балаганов,
Где содержат для гостей
Очень много тараканов,
Очень мало лошадей.

Ныне — старость одолела,
Прихотливее я стал;
С грустным увяданьем тела
И мой дух поприувял.

Нужен комфорт мне; добра же
Нет того здесь и примет,
Нет в российской жизни, даже
В словаре российском нет.

И на рифму нет улову,
Разбрелись двойчатки врозь,
Не пригонишь слово к слову —
Все ложатся вкривь и вкось.