Архив стихотворений Ованеса Туманяна

«Эй, кто не брал?
Бисер, коралл!
Кольцо, браслет,
Любой предмет!
Куря́т неси,
Меняй, проси!
Всё для девиц,
Для молодиц!
За грош товар.
Хорош товар!»

Разносчик кричит, подзывает народ, —
Таких постоянно встречаешь у нас.
Но этот?.. — змеей по базару ползет
Торговцем одетый властитель Аббас.

«Иголки, нитки! Эй, кому?
Сюда! Недорого возьму!»
— «Браток разносчик! а, браток!
Иголки есть? Продай пучок».
И подошел, ускорив шаг,
К армянке-выселенке шах:
«Острее жал. Каков закал!
Пучок — за хлеб».
— «Ой, обобрал!.»
— «Не спорь, сестрица, о грошах,
Коли тебе твой дорог шах!»
— «Да будь он проклят во все дни!
Господь от шаха нас храни!
Живи, разносчик, много лет,
Но шаха поминать не след…»
— «И зла же у людей в сердцах!
Что вам дурного сделал шах?
Отвел от турка меч лихой,
Вас вывел из Джульфы сухой,
В богатый край переселил,
Заботой всякой окружил…»
— «Закрой, чарчи, свой грешный рот,
О шахе толки прекрати!
Нагрянул он, угнал народ, —
Хоть ногу бы сломал в пути!
По нашим нивам и садам
Прошел, как паводок весной.
Не внял Христу, не внял и нам, —
Всех снял, всех вывел в край чужой.
Замкнули мы дома, дворы,
Ключи забросили в Араз.
Вот обернулись с полгоры
На край родной в последний раз.
Молились: „Богоматерь-свет.
Ты наши кровы соблюди
И, где б наш ни теря́лся след,
Назад из плена приведи!“ —
Так мы молились, а потом,
Вновь оглянувшись, побрели
И под мечом да под кнутом
Толпой к Аразу подошли.
Что море, пенится Араз,
Волну выплескивает вон.
„В брод!“ — раздается вдруг приказ.
Самим Аббасом отдан он.
Там, сзади, меч, тут — бездна вод.
Рыданья, вопли… Страшный час…
Стар, млад — все мечутся… И вот,
Обнявшись, кинулись в Араз.
Такую страсть переживать
Не пожелаешь и врагам…
Да не доносятся, видать,
Проклятья наши к небесам…»
И вот изгнанниками вмиг
Аббас смущенный окружен.
Мятежный нарастает крик:
«Будь проклят шах и шахов трон!»
Аббас косится, страшен взгляд,
Угроза прячется в глазах,
Колени у него дрожат,
И мрачно спрашивает шах:
«Вы так ли речь вели о нем?
У всех, бывало, на устах:
Мы в счастье, мол, теперь живем,
Благословен Иран и шах!»
— «Мы лгали, братец! Ты ведь свой,
Чего нам от тебя таить?
А шах — он хищник, зверь лесной, —
Как сердце перед ним раскрыть?
Доколе шах и пленник есть,
Хозяин и наемник есть,
Не могут на земле процвесть
Ни счастье, ни любовь, ни честь».

Взвыл страшно разносчик, отбросил покров —
Встал шах перед пленными, грозно-суров.
Сверкнул ятаган у владыки в руках,
И старец изгнанник простерся во прах.

Доколе шах и пленник есть,
Хозяин и наемник есть,
Не могут на земле процвесть
Ни счастье, ни любовь, ни честь.

Стояла гора.
Как время, стара.
Росло деревцо,
И трое птенцов
Гнездились в дупле,
В уюте, в тепле.

Кукушка пела на суку:
«Ку-ку, кукушечки, ку-ку.
Растите вы!
Летите вы!»

Так пела мать, и дни неслись.
И вдруг приходит страшный Лис:
«Хозяин здесь — я,
Гора тут моя.
Мое и дупло,
Гнездо и тепло.
И кто мог посметь
Моим завладеть?

Кукушка, глупая, скорей
Скажи мне, сколько там детей?» —
«Их трое, сударь Лис, втроем
Птенцы сидят в гнезде своем». —
«Ах, значит, нет в тебе стыда!
Дай в слуги мне скорей сюда
Хоть одного! Напрасен спор.
Не то пойду возьму топор
И ствол срублю,
И всех сгублю!»
— «Ой, не руби,
Ой, не губи!
Птенца отдам.
Но только нам
Оставь наш дом:
Дупло с гнездом»,—
просила мать-кукушка и сбросила вниз одного из птенцов. Лис — хвать, взял и ушел.

«Ку-ку! Ай-ай!
Дитя, прощай!
Где — на горе
Или в норе,
Там, где кусты,
Погибло ты?
Дитя, прощай!
Ку-ку… Ай-ай!» —
плакала мать-кукушка, но вот Лис вернулся.

«Хозяин здесь — я,
Гора тут моя.
А в дереве том
Дупло есть с гнездом.
И кто мог посметь
Моим завладеть?!

Кукушка, глупая, скорей
Скажи мне, сколько там детей?»
— «Их двое, сударь Лис, вдвоем
Птенцы сидят в гнезде своем».
— «Ах ты, разбойница, ах, ах!
И так от них рябит в глазах;
Гляди, всю местность, все кусты
Кукушками заселишь ты!
Брось одного! Напрасен спор.
Не то пойду возьму топор,
И ствол срублю,
И всех сгублю». —
«Ой, не руби,
Ой, не губи!
Бери птенца,
Но до конца
Не разоряй,
Не убивай,
И жить нам дай!» —
просила кукушка-мать и сбросила вниз второго птенца. Лис — хвать и ушел.

«Ай-ай, ку-ку!
Сиди — тоскуй.
Глупа была —
Сюда пришла,
В недобрый час
Вскормила вас.
И Лис пришел,
Птенцов увел.
Куда, ку-ку!
Девать тоску?» —
плакала мать-кукушка. В это время — кра-кра-кра! — пролетала по тем местам ворона. Услышала плач кукушки.

«Ой, как ты плачешь! Кра-кра-кра!
О чем ты плачешь так, сестра?»
— «Кума, послушай, подивись.
Пришел жестокий сударь Лис,
Наговорил мне страшных слов,
Унес и съел моих птенцов».
— «Ну, горе мне, как ты глупа,
Кукушка, или ты слепа!
Ведь этот Лис бесстыдно врет,
Коль гору он своей зовет.
И кем ему здесь всё дано?
Гора для всех стоит равно.
И кто позволит, чтобы он
Установил здесь свой закон?
Всем угрожает топором
И разгоняет всех кругом.
Вчера — птенца, сегодня двух
Он съел. А ты лишь плачешь, друг…
Откуда взять ему топор?
Ну вот, не бойся с этих пор
И, если он придет опять,
Скорей спеши его прогнать»,—
так сказала ворона и улетела. Вот опять пришел Лис.

«Хозяин здесь — я,
Гора здесь моя…»
Едва успел промолвить он, — кукушка высунула голову из гнезда:
«Не верю я тебе теперь,
Проклятый, ненасытный зверь!
И кем тебе гора дана?
Для всех равно стоит она.
Зачем так врал ты мне, злодей?
Я лжи поверила твоей,
Я отдала тебе птенцов.
С меня довольно лживых слов!
И сколько ты теперь ни злись,
Меня не испугаешь, Лис.
И про топор ты мне солгал….»

— «А кто сказал?»
— «Ворона… Кто ж?»
— «Отмщу за ложь!»

Сердитый Лис убрался восвояси. В поле он прикинулся мертвым, а ворона подумала, что Лис подох, прилетела, чтобы выклевать ему глаза. Лис — хвать и поймал ее.
— «Кра-кра! Ой-ой!
Ой, сударь мой..»

— «Так, ябедница злая, так!..
Ты наплела кукушке врак,
Что нет у Лиса топора.
Ну, кончилась твоя пора!» —
— «Ой, сударь, ой,
Перед тобой
Грешна, грешна! Винюсь во всем.
Терзай меня, глотай живьем.
Карай как хочешь, но сперва
Услышь последние слова:
На той вон горке, против нас,
Я клад зарыла про запас;
Хоть все насесты обойдешь,
Нигде такого не найдешь.
Обидно зря ему пропасть, —
Ведь ты бы мог покушать всласть.
Пойдем, достанем этот клад
Из-под земли. Сам будешь рад.
А если я тебе совру, —
Что ж, я в зубах твоих умру!»

«Пойдем, — сказал Лис. — Будет клад — хорошо, не будет — я тебя съем».
Пошли.

Пролетая, ворона заметила лежащую в кустах собаку крестьянина. Вела-вела она Лиса и прямехонько привела к этим кустам.

«Вот, — сказала, — в этих кустах мой клад».
Лис с жадностью бросился в кусты. Собака вскочила, схватила Лиса за горло и подмяла. Лис, задыхаясь, захрипел:
«Ах, с давних пор
Я был хитер!
И вдруг, дурак,
Попал впросак.
Будь проклята Ворона та!..»
— «Да, сударь Лис, ты злой хитрец,
Но должен быть и злу конец,
Таков закон. Судьба мудра.
Кра-кра… Кра-кра!..» —
ответила ворона и улетела.

(Старое предание)

То вправду было или нет.
Кто даст на это нам ответ?
Ведь в мире правда лишь одно,
Что правду знать нам не дано.
Всем это ведомо. Итак,
На свете жил один бедняк.
Был юный сын его умен,
И отдал сына в слуги он.

Шло время. Умный паренек
Сердца хозяйские привлек
Сноровкой, рвеньем деловым
И скоро в доме стал своим.
И вот отец издалека
Собрался навестить сынка.
«Ты славно, говорят, живешь,
И вкусно ешь, и сладко пьешь?»
— «Да, я не жалуюсь, отец,
Но всё имеет свой конец».

Летело время, шли года.
Парнишка не жалел труда.
Вот сын крестьянский при дворе,
Спит вдосталь, ест на серебре.
Соскучившись, отец опять
Собрался сына повидать.
«Ты, ходят слухи, стал высок,
Завиден жребий твой, сынок!»
— «Да, вхож я ныне во дворец,
Но всё имеет свой конец».

Проходят дни, года идут,
Заслуги юноши растут.
Царь за труды и удальство
Назиром утвердил его.
И снова сына во дворец
Приходит навестить отец.
— «По слову твоему за честь
Теперь считают встать и сесть?»
— «Да, власть мне ниспослал творец.
Но всё имеет свой конец».

И вновь прошли за годом год.
Царь умирает в свой черед.
Бездетный, оставляет он
Пустым свой пышный царский трон.
Вот во дворце собралась знать
Царю преемника избрать. —
Назир прославлен на весь мир,
Так пусть же царствует назир.
Отец, известьем поражен,
Приходит к сыну на поклон.
Старик бормочет: «Знать, мой сын,
Всем миром правишь ты один?»
— «Да, славный принял я венец.
Но всё имеет свой конец».

Проходят годы. Новый царь
Народом правит, как и встарь:
Он всю страну зажал в кулак,
Но до могилы только шаг.
И, как бы ни был царь богат,
Придется всё отдать назад.
В злой час злым недугом сражен,
Предстал перед всевышним он.
Вот до отца доходит слух,
Что испустил правитель дух.
Спешит он, слышен скорбный звон
И плач и стон со всех сторон.
Так провожают в мир иной
Царя всем войском, всей страной.

Шло время. Вновь прибрел старик
И у надгробья сына сник,
Где надпись начертал резец:
«Знай, всё имеет свой конец».

Летят года, за годом год.
Годам, векам кто знает счет?
Давно того надгробья нет
И тех времен простыл и след,
И лишь поет ашуг-слепец:
«Брат, всё имеет свой конец.
Теперь владеем миром мы,
Лелеем славу, чтим умы,
Для нас раскрыла жизнь ларец,
Но всё имеет свой конец».

Однажды в лесу дремучем, глухом
Поспорил царь-дуб с могучим орлом,
Кто дольше из них сумеет прожить,
Чья крепче к земле привязана нить.
Орел молвил: я, и дуб молвил; я,
У каждого спесь и гордость своя.
Расхваставшись так, затеяли спор,
И вот, наконец, каков уговор:
Пусть минет пятьсот — не меньше — годов.
И если царь птиц и дуб из дубов
В назначенный срок еще не умрут,
Друг с другом они пусть встретятся тут.
Крыльями взмахнул орел широко,
Оставил он лес, взлетел высоко.
И жил он, могуч,
На кручах, средь туч.
А дуб расстелил извивы корней,
И так он стоял всех выше, сильней.
Так сотни веков недвижен он был…
Промчались века. И срок наступил.
И старый орел, понурый, больной.
Едва ковылял по чаще лесной
С одышкой в груди и хрипло крича,
И крылья свои едва волоча.
Добрался орел… Вокруг он глядит
И видит, что дуб упал и лежит.
И зелень еще свежа на ветвях…
Он страшной грозой повержен во прах.
— Эге, погляди, заносчивый дуб!
Сравни-ка теперь, кто времени люб.
До срока еще остался нам час,
А ты, великан, лежишь развалясь!
— Полтысячи лет я стоя провел,
И, лежа, пятьсот мой выживет ствол.
Срок в тысячу лет судьбою мне дан, —
Орлу отвечал упавший титан.

Невестки доля тяжела.
А эта уж такой была —
Она не только не всплакнет,
Но даже глазом не моргнет,
Пусть обижают вновь и вновь
Ее и свекор и свекровь.
Но раз, беспечно-весела,
Свободно косы расплела
И, в комнате своей одна,
Запела песенку она:

«Мой дом — тюрьма,
Печаль и тьма,
И я навек в плену.
Каким нарядом ни мани,
Что светлой молодости дни,
Когда я жизнь кляну?
Ах, птичкой стать,
Порхать, летать
С любимым средь ветвей!
Дыша весной,
В тиши лесной
Как петь отрадно ей.
Рожденья день —
Проклятый день,
Печален он для нас.
Мой грустен сон,
И в сердце — стон,
И смех навек угас».

И вдруг старуха в дверь вошла.
Певунья в страхе замерла
И, ни жива и ни мертва,
Свекрови слушает слова:

«Удодом стань,
Невестка-дрянь!
Закрой поганый рот!
Ишь, весела!
Платок сняла,
Бесстыдная, орет!
Пусть немота
Скует уста,
Засохни, облысей!..»
Сказала, — что ж,
Стал облик схож:
Невестка перед ней
Стоит, страшна — лицо черно,
На плеши — гребешок,
И вдруг, взлетев, она в окно
Умчалась на восток.

Вот всё. Спустилась ночи мгла.
Домой бедняжка не пришла —
Удодом стала. Взад-вперед,
С торчащим гребешком,
В полях блуждает, не поет,
Не просит ни о чем.
Вся в пестрых перышках она,
Нема, растерянна, грустна.

Но если вдруг припомнит дом,
Где некогда жила,
Час, как запела пред окном
И косы расплела,
И тот, ее сгубивший миг,
Когда вошла свекровь, —
Она взлетает, стынет кровь,
И раздается крик…
Она дрожит, ее трясет,
Она кричит: «Уд-од… Уд-од!..»

«Куда бежишь,
Скорей, скорей?
Проворен ты,
Красив, ручей.
Побудь со мной
В тени ветвей!»

— «Нет, милый мой, —
Зовут дела.
Вон мельница
Вблизи села:
Моя вода
Ей жизнь дала.

А вниз взгляни,
В долину ты —
Там ждут меня
Трава, цветы.
Там жаждут пить
Стада, гурты.

Прощай пока,
Мой дорогой,
Ты видишь, путь
В заботах мой,
Лишь в море я
Найду покой».

(Народное)

Рассветные колокола
Поют вдали светло-светло,
Заря над миром расцвела,
Блестят лучи светло-светло.

В долине радостный ручей
Поет, журчит светло-светло,
Гуляет ветер средь полей,
Трава блестит светло-светло.

Летят по небу журавли,
Курлычут так светло-светло,
И перепелочка вдали
Поет во ржи светло-светло.

Выходят девушки в поля,
Блестит их взгляд светло-светло,
Вдыхает вешняя земля
Трав аромат светло-светло.

Ты раскрыл мне взор, он стремится ввысь,
К солнцу в горний рай я мечтой лечу,
Ты мне разум дал, рвется в небо мысль,
Твой безмерный мир я смерить хочу.

Ты меня привлек к своей вышине
И моей душе ты дал торжество,
Озарил лицо ты улыбкой мне,
Блеском солнца ты нарядил его.

Всё дело твое, весь мир мне знаком.
Я взором души и зорких очей
Взираю на них и солнечным днем,
И сквозь жуткий мрак роскошных ночей.

И весел мой дух, он высью влеком,
Нет ему преград, границ и дорог,
Вселенная вся — мой родимый дом,
Где свободный я, равнодушный бог.

Шота*! Огонь твоих стихов
Поныне не потух!
Неукротимый гнет веков
Не сокрушил тот дух.

Та лира славная гремит
Под новою рукой,
И новых песен звон разлит
По Грузии родной.

О мужественные друзья,
Вам всем поклон и честь!
Несу от Арарата я
Вам братской песни весть!

Над рубежом былых годин —
Заря грядущих дней!
Споем же вместе, как один,
Гимн ликованья ей!

Да будет песня та светла,
Пускай гремит вдали —
Да заглушает голос зла
Во всех углах земли.

И пусть, Кавказ, твои сыны
На голос наших лир
Справлять сойдутся с вышины
Многоязычный пир!

Эй, брат и друг, сестра и мать
И с нами кяманча**,
Сзывайте всех — и стар и млад —
Тот новый день встречать!

Да, много, много слез текло, —
Будь каждая урок,
Что на земле отныне зло
Уж не найдет дорог!

Что ноешь, умник, заносясь?
Мечте не в небе цвесть!
Мы люди, мы живем, для нас
Жизнь — это то, что есть.

Под лиру славного Шота
Мы песнь свою споем,
И всем понятна песня та —
Достойным воздаем.

Гремит напевами страна,
Предела песням нет;
Тех песен тысяча одна —
И в них его завет!

Привет вам, новые друзья,
Былым поклон и честь.
Несу от Арарата я
Вам братской песни весть!

_______________________

* Шота — Шота Руставели, грузинский поэт XII века, автор поэмы «Витязь в тигровой шкуре».

** Кяманча — струнный, смычковый народный инструмент.

Владею я бездонным кладом
И морем радостей и чар,
И, точно высшую награду,
Я получил прекрасный дар.

Сокровищ бесконечных бездна
В просторе сердца моего,
Их раздаю я безвозмездно,
Но нескончаемо добро.

Я не боюсь, не опасаюсь
Злоде́ев низких и воров,
Иду по свету, рассыпая,
Как солнце, блеск своих даров.

Богат я, счастлив с дня рожденья,
Вновь не вернусь я в этот мир,
И отдаю без сожаленья
Всё, чем меня он наградил.

Когда мне люди говорят,
Что злобой Грузия кипит,—
Я, изумлением объят,
Испытываю боль и стыд.

Неправда! Даже враг, и тот
Признает, что на белый свет
Тепло глядит ее народ,
Что хлебосольней края нет.

Она покрыта сотней ран
И претерпела сотни мук,
Но ни убийство, ни обман
Ее не оскверняли рук.

Не в преступлений мглу и муть,
А к блеску зорь грядущих дней
Она указывает путь
Рукой приветливой своей.

Кому не ясно, что ведет
Ее всё выше твердый шаг?
Кто может утверждать, что вот —
Ее окутал смертный мрак?

Недаром перед ней стеной
Казбек возносится в лазурь,
Чтоб охранять ее от злой
Напасти полуночных бурь.

Недаром Понт к ее садам
Свое дыхание струит,
Чтоб каждый куст был вечно там
Цветами свежими покрыт.

И кто же не слыхал из нас,
Как всюду в Грузии народ,
Над бедами судьбы смеясь,
Беспечно, весело поет?

Когда мне злобно говорят:
«Над бездной Грузия стоит»,—
Я, изумлением объят,
Испытываю боль и стыд.

Как дитя, придя в этот мир, я был
Послушным всему, наивным, простым, —
Что в руках держал, что в сердце таил,
Роздал людям всё, холодным и злым.

Лишь ребенком был я всегда для всех,
Обмануть меня каждый мог шутя.
И косились все на детский мой смех,
И обиды я терпел, как дитя.

Обращались все так грубо со мной —
И брат, и жена, и ближний, и друг,
И, сердцем скорбя, с глубокой тоской,
Как ребенок, всех я оставил вдруг.

И усталым стал, и бездомным стал,
А бездомным став, томясь и скорбя,
К вам иду теперь, — я от всех бежал, —
Вы тоже, увы, младенцы, как я!

Валерию Брюсову

Ты явился к нам из страны снегов
Вестником любви, правды, красоты.
В жаждущих сердцах пробудились вновь
О счастливых днях светлые мечты.

Пусть же зов летит из страны в страну
Тех, кто будит ум и сердца людей,
И свои мечты пусть сольют в одно
Люди разных стран в эти дни скорбей.

Пусть сердца любовь верная скрепит.
Пусть союз их ввек будет нерушим,
И дыханье их пусть одно живит,
И сердца горят пламенем святым.

Об одном пусть спор будет у людей
И одно всегда им волнует грудь:
В чьей душе любовь крепче и светлей,
Кто к добру верней пролагает путь.

Пусть, поэт, мечты оживут твои,
Если правда то, а не звук пустой,
Что на свете есть место для любви,
Что мы можем жить все одной семьей.