Архив стихотворений Николая Львова

Помилуй, граф,
Что это за устав,
Что делать мне с тобою,
Что никакой порою
И как блистает свет,
Ни в дни работны, ни в святые
Твои личарды, часовые,
Твердят все: дома нет?
Я, право, рассержуся
И, чтоб тебя узнать,
Совсем к тебе переберуся:
Поставлю средь двора кровать,
Ночную учрежу сторожу,
Хоть нос вдругорядь отморожу,
Но уж тебя подстерегу,
А днем покорного слугу
Найдете там, где не искали,
Не думали и не гадали.
Я видел там, заключены,
Стоят тузы рядами,
Набиты старыми умами.

… И лист еще не распустился,
И снег не весь сошел с полей
В счастливой родине моей,
На талой ветке воцарился
Певец весенний соловей.
Напевом новым и приятным,
Равно уму и сердцу внятным,
Остановил меня — остановлял людей.
И чудо! в песне он своей
Так человеческим языком изъяснялся,
Как птичка та, что на беду
В Армидином саду
Ринальду пела: «Глуп, что там ты не остался,
Где мог беспошлинно гулять, любить и спать,
А ты поехал воевать
И бросил красоту, и царство, и кровать».
Но соловей, сосед мой, в песне отзывался
Не так-то, чтобы только спать;
Он песни петь велит, велит любить, пахать,
Однако ж столько лишь трудиться
Он учит нас,
Чтоб с Дашей порезвиться
Всегда остался добрый час,
С пороков он снимает маску,
Косым страстям острастку
Такую дал сосед,
Что ни одна пред ним ни тайно, ни в параде,
Ни просто, ни в наряде
Не смеет нос поднять. О нет!
Он внятно зависти, хотя языком новым
Сказал: «Тебя я не прошу,
Придешь — то я цепом вязовым…
И кости в землю запашу…»
Так просим милости, поди ж кто покажися:
Он в злых не милует ни звания, ни лет,
А добрым говорит: «О смертный! не крушися,
Люби, работай, веселися;
Престол блаженства весь сей свет».
Приятным голосом слова препровожденны
В лесу на эхах разнеслись;
Приятной истиной внушенны,
Отрадою в душе моей отозвались,
Сильнее сердце биться стало
И теплою чертой,
Как молния стрелой,
Состав проникнув мой,
Стремительно всю кровь в концы его послало,
Огонь в лицо, в глаза вступил,
Казалось, до того я в свете был не был.
Приятели! не я ли с вами
О том же все шумел и прозой и стихами?
Теперь с певцом скажу вам вновь,
Ханжам, брюзгам, хрычам к досаде,
Что счастие везде, что счастья нет лишь в аде,
И то, что не пришла туда еще Любовь;
Она ведь с нами здесь осталась,
А если б Дашинька, героиня твоя,
Красавица, умна, певица, плесея,
И к Вельзевулу показалась
Во всей красе своей —
Вся стая адская смиренно бы пред ней
Помостом подостлалась,
И там бы для утех открылся новый трон;
На нем бы Дашинька запела, заплясала,
Лучом веселости прогнала б вечну ночь.
Любовь торжественно курносу, адску дочь,
Чахотливую Смерть цветами б обратала,
Нагнула, оседлала
И выехала бы верхом из ада вон.

Домашний зодчий ваш
Не мелет ералаш,
Что любит жить он с мужиками.
В совете с правыми душами
Жить
Пришлося как-то мне по нраву,
Двенадцать лет я пил отраву,
Которую тебе советую не пить
В том месте, где она все чувства отравляет.
Счастлив, кто этого хмельного не вкушает,
А я, бывало, пей, хоть морщися, да пей,
Блаженны при дворе Фингалы хладнокровны,
Что должность помнят и друзей;
Как дела нет, они спокойны,
А дело есть, так без затей
Откуда что возьмется;
На столике кое-каком,
На лоскутке кривым пером
Одною правдою прямое сладят дело.
Потом,
Святительско чело покрывши колпаком,
В чулан от людства ускользнувшись,
В тулупе с музой завернувшись,
И там с Кирсаною своей
Да два-три искренних друзей,
Схватя перо, настроя лиру,
В досаду мудрому безграмотному миру,
И с Богом, в добрый час,
Полезли на Парнас;
Но все без судорог, спокойно, равнодушно.
Нет, сердце моему уму
не так послушно.
Не мог я согласить двух недругов моих,
Мне добрые дела рассудок восхищали,
Дурные и покой, и нрав мой отравляли,
И выходило, что из них,
Ни первых, ни других
Окончить так, как должно,
Мне было невозможно,
Для должности мне день всегда казался мал,
А если я его не проводил с друзьями,
Для счастья моего я день тот потерял.
А здесь меж мужиками,
Не знаю отчего, я как-то стал умен,
Спокоен мыслями и нравом стал равен,
С надеждою ложусь, с утехой просыпаюсь,
С любовью выхожу, с весельем возвращаюсь,
Благословляючи на встретенье стократ
Станицу шумную троих моих ребят,
Которые растут здоровы, сильны, стройны;
Но были ль бы и здесь так дни мои спокойны,
Когда бы не был я на счастии женат?

Протекли те дни прекрасны,
Как я был всегда с тобой,
Когда зрели взоры страстны
Повсечастно образ твой,
Как уста твои вещали
Мне приятнейших тьмы слов
И улыбкой распаляли
Нежную к тебе любовь.

Но познай, сколь я страдаю,
Разлучен с тобой, мой свет,
Я томлюся, увядаю,
Как от жару вянет цвет;
И утехи, что прельщали
При тебе дух страстный мой,
Те источником печали
Стали мне в разлуке злой.

Все мне в горесть обратилось,
Пуст и тягостен стал свет,
Все печалию покрылось,
Нет утехи… тебя нет.
Жалким, кажется, стенаньем
Тебя кличет соловей,
Ропщет тихиим журчаньем,
Не зря образ твой, ручей.

С моей жалобой мешает
Горлиц свой печальный глас,
Эхо всюду повторяет:
Куда скрылася от нас
Та, которая прельщала
Сладким гласом, красота,
И собою украшала
Горестны сии места?

Партесу не учен,
По службе оглашен,
В стихарь не посвящен,
Приходом обойден,
Гремящих благ лишен,
В летах несовершен,
Что дать возможет он?
На место благ мирских
И сытных и драгих
Он даст тебе трезвон.
А я посужу,
Сочтусь, погляжу,
Скажу,
Издержу,
В парчу наряжу,
В кутью посажу,
Сытой угожу.

Солнышко садится,
Меркнет, меркнет день,
С гор цветов ложится
Мне на сердце тень.

Лестною мечтою
Сон меня прельстил,
Утренней росою
Путь я освежил.

Нина мне казалась
Лестным только сном,
Будто дожидалась
Там за ручейком.

Силой что ль какою
Чрез горы и лес
Как-то подо мною
Трудный путь исчез.

Тень и шум, движеньи
Ниной я считал,
В каждом ощущеньи
Нину я встречал.

Но и ждать коль мило,
Так можно ль пенять?
Лишь бы только было,
Кого было ждать.

Увы! что в свете есть зляй муки,
Любя, в неведенье вздыхать,
Ночь в плаче, день в ужасной скуке,
Пылая страстью, провождать.

Таить уж более нет силы
В груди мне нежну страсть мою,
Взгляни на взоры те унылы
И зри победу в них твою.

Они тебе ту страсть являют,
Котора мне вспалила кровь,
Они ту верность обещают
Тебе, что требует любовь.

Того в награду лишь желая,
Чтобы, колико ты мне мил,
Взаимной страстию пылая,
Как я тебя, меня любил.

Уж любовью оживился,
Обновлен весною, мир,
И ко Флоре возвратился
Ветреный ее Зефир.

Он не любит и не в скуке…
Справедлив ли жребий сей:
Я влюблен и я в разлуке
С милою женой моей?

Красотою привлекают
Ветреность одну цветы,
И они ж изображают
Страстной связи красоты.

Их любовь живет весною,
С ветром улетит она,
А для нас, мой друг, с тобою
Будет целый век весна.

Хочу писать стихи, а что писать, не знаю,
На что же знать сие? перу себя вручаю.
Любезное перо! полезное пиши
И слабый замысл мой читателю внуши.
Перо, преславное оружие писцам,
И предпочтенное копью, ружью, щитам,
И острому мечу, и бритве изощренной,
И грозныя стреле, в яд злейший обмоченной.
Тобою Цицерон врагов своих сразил,
Тобою и Ликург законы положил,
Тобою Гиппоас насмешку отсмеял,
Ей-богу; что же мне, и как, и что писать?
Не лучше ли, покой мне взявши, перестать?
И так севодни день немало я трудился;
На острове я был, в полку теперь явился.
И в школе пошалил; ландшафтик сделал я;
Харламова побил; праздна ль рука моя?
Я Сумарокова сегодня ж посетил,
Что каменным избам фасад мне начертил.
И Навакшонову велел портрет отдать,
У Ермолаева что брал я срисовать.
Еще ж я вам скажу, скажу, право, без лени,
Что Аплечеева поставил на колени.
Немало сделал я, чего же еще боле;
А хочется еще сидеть-таки в неволе;
Да, хочется, сидев и что-нибудь писать.
Ну полно, черт с тобой; пора уж перестать.