Архив стихотворений Николая Львова

Пусть крутят в крючки темно-русые
И с просединой волоса мои,
А слова мои, слуги быстрые
Духа жаркого, сердца русского,
Пусть запишет нам парень грамотной.

Каково же мне титулярному,
Что нет времени и к друзьям своим
Самому писнуть: «Не прогневайтесь,
Что спасибо вам опоздал сказать
За жадобную ладу грамотку».
Любо было мне получить ее,
Прочитав ее, я задумался,
А задумавшись, слово вымолвил:
«Рано, рано ты, млад ясен сокол,
Со тепла гнезда подымаешься,
Оставляешь ты дом отеческой
И родимую нашу сторону.
Покидаешь ты верных слуг твоих,
С другом пламенным разлучаешься.
Ах! не с ним ли ты тайну речь держал?
Чтобы вместе жить неразлучно век,
Чтобы пищу есть с одного стола,
А платие носить с одного плеча,
А теперь, сокол, птичка острая,
Не простяся с ним, возвиваешься…»

Залетел сокол уж за облако…
Что за облако лучезарное,
Лучезарное, иноземное,
Любо там тебе? В молодых летах
На заморский край мы в раек глядим,
Блеском радужным я прельщался сам;
Но из-за моря все домой глядел,
Нет утех прямых, мне казалось, там,
Где нельзя ими поделиться с кем!
Где пролить нельзя животворный дух
Счастья русского в недры русские,
С кем подержишь там богатырску речь?
С кем отважную грянешь песенку?
Исполинский дух наших отчичей
Во чужих землях людям кажется
Сверхъестественным исступлением!
Да и как ему не казаться так?
Во чужих землях все по ниточке,
На безмен слова, на аршин шаги.
Там сидят, сидят да подумают,
А подумавши, отдохнуть пойдут,
Отдохнувши уж, трубку выкурят
И, задумавшись, работать начнут,
Нет ни песенки, нет ни шуточки,
А у нашего, православного,
Дело всякое между рук горит,
Разговор его — громовой удар,
От речей его искры сыплются,
По следам за ним коромыслом пыль!
Уже в горести мне мечтается,
Что смотря на твой восхищенный взгляд,
Слыша быструю речь российскую,
Иноземец мой бельмы вытращил
И веревками запасается…
Горько стало мне, удаленному,
Представлять тебя в пеленах таких,
Поднялась было грудь… Я вздох сдержал,
Но живой слезы капля теплая
Из-под вежд моих вырывается,
Оживленная чистой радостью,
Скоро катится вдоль по грамотке,
Ищет местечка успокоиться
И на том самом стала трепетно,
Где написано было: «Счастлив я».

Растворенное счастье радостью
Сообщением умножается!
Не смывается слово милое
Каплей теплою слез приятельских,
Но черты его увеличились,
Распростерся их цвет торжественный.
Вдруг прозрачная и блестящая,
Прибежавшая к слову капелька,
Встрепенувшися, облачилася
В ризу счастия, в пурпур дружества
И с торжественным шумом некаким
За собой влечет свой безмерный шлейф…

Тут меня уж как пронял смех такой!
Пошла… Ишь, барыня, поди, ну Бог с тобой.
И что за шлейф! Что за покрой!
Ведь мне пора
С двора
Долой:
В Кремле поставить трон златой,
На нем несгладимой чертой
Везде я напишу «Л…»,
Которой будет к нам весной,
Так я обязан головой
С моей отеческой страной
Исправным в срок явиться,
Чтоб счастью русскому чин чином о Святой
Где было воцариться.

С другого света я пришел на костылях.
Сказали за Невою,
Увидеться с тобою,
Живущим впопыхах,
Мне будет в облегченье,
И для того, как на спасенье,
Приплыл я в Петербург!
И стал было к тебе, как должно, снаряжаться,
Но до превыспренных добраться,
С талантом повидаться
Для слабых ног коса! для головы обух!
А потому я и решился
Просить тебя к себе на час,
Чтоб чудо-юдо облегчился,
Что носит пьяных на Парнас,
Тобой на время нагрузился
И перенес тебя как раз.
И тут Егоров очутился.

За что, жестокий, осуждаешь,
Невинну, мучиться меня?
Утехи в горесть пременяешь
И оставляешь ты меня
Несчастной жертвой нежной страсти,
Чтоб мучиться и слезы лить,
Тобой узнала я напасти,
Ты научил меня любить.

Я горести не ощущала,
Когда ты был передо мной.
В тебе едином заключала
Утеху, радость и покой.
Но коль с тобою разлучуся,
Во что мя ввергнет страсть моя?
Всего на свете я лишуся,
Когда тебя лишуся я.

Забавы, пиршества и смехи,
Все станет страстный дух терзать,
Лишь мысля о тебе, утехи,
Смущенна, буду я искать.
Когда судьбой уж осуждения
Разлуки бремя я нести,
Прости, сказать я принужденна,
Любезный мой, прости… прости.

С тех пор парнасские уроды
В пять пуд писать пустились оды
Продажным и тупым пером,
Как словом поразбогатели,
А напротив, пооскудели
Рассудком, вымыслом, умом.
В старинны времена, бывало,
В восторге оду пел певец,
Восторгом украшал начало,
Восторгом он венчал конец,
На оду бы в пять пуд и духу недостало.
Но оду в три строфы не так-то трудно спеть,
Вот что и завлекло меня в дурацку сеть,
О коей некогда мне толковал Рылеев,
Когда он браковал ученье без затеев,
Рассудку вопреки
Умно доказывал, что точно дураки
И те, что книги сочиняют,
И те, что их читают.
Я с глупа умного совета не приял,
Слеп будучи глазами,
Я счел, что я Гомер, и оду написал,
Чрез два, и в третий, и скачками;
Сегодня диктовал стихами,
А писарь чудну тварь сию образовал.

Епиметей весь век трудился лица в поте,
Но прожил он его в горшечной лишь работе;
Употребление он глины показал,
Искусством мало сим он свету славен стал.
Когда и сам творец не сделал прославленья,
Так славу может ли иметь его творенье?
Он, видя, глина что земля совсем негодна
И к прозябанию плодов что неспособна,
То зачал он из ней, что сделать, помышлять.
И стал сперва горшки и чашки составлять.
Употребил он их на стол, на пищи нам.
Еще я сделаю сосуд потребный вам,
Чтоб деготь и смолу в него бы вы сливали
И благородных тем горшков бы не марали;
Вот так он о горшках и чашках говорил;
Для дегтя ж и смолы кубышку сотворил.
Премерзкая ты тварь, Кубышка бесполезна!
В тебе великая сокрыта дегтя бездна;
Молчи! И перестань, Кубышка ты зловредна!
Всяк знает, сколько ты в здоровье своем бренна;
Ни вкус ты из себя, ни дух не испущаешь,
Но масло лишь одно и деготь проливаешь
И думаешь, что тем других людей ругаешь,
Но, напроти?в того, сама себя мараешь.
Молчи! Кубышка, безмозгла голова!
Кто о тебе твердит, теряет лишь слова.

Как, бывало, ты в темной осени,
Красно солнышко, побежишь от нас,
По тебе мы все сокрушаемся,
Тужим, плачем мы по лучам твоим.

А теперь беги, солнце красное,
На четыре ты на все стороны,
Мы без скуки все рады ждать тебя
До самой весны до зеленыя.

Ведь другое к нам солнце катится,
Солнце красное, наше родное,
Неизменный наш тих светел месяц
На крылах любви поспешает к нам.

Ты спеши, спеши к нам, наш милый друг,
Наше родное солнце красное,
Неизменный наш тих светел месяц,
Опускайся к нам, своим детушкам.

Без тебя мы все стосковалися,
Насмотреться дай на лицо твое,
Дай наслушаться нам речей твоих
Всем от старого и до малого.

Сердце, счастьем растворенно,
Изливайся откровенно
в стройной песне двух друзей;
Жизнь течет так в дружбе нежной,
Как в долине безмятежной
льется тихих вод ручей.

Он не шумом взор прельщает,
Но струями преклоняет
только мягких трав цветы,
Сам он камней не тревожит,
Островов в пути не множит,
не теряет он меты.

Но дает он жизнь с прохладой
И предел поит отрадой
двух счастливых берегов,
Удвояет их блаженство
И являет совершенство
обиталища богов.

Если вешни непогоды
Возмутят прозрачны воды,
с дружбой сходен ручеек,
Полдень летний, тихий, ясной
Успокоит вид ненастной,
и ручей наш тих потек.

Ах, не так ли, друг мой милой,
В жизни скромной и счастливой
мы привыкли жить с тобой,
Сколько мы благословляли
Наш предел… и орошали
благодарною слезой!

Любезный друг! нас сани
Довезли лишь только до Рязани,
А тут растаял снег,
И невозможно хуже,
Свершился бег
Наш в луже!
Пожалуй, поспевай
Туда, где дело.
Нет, дух, как ты ни погоняй,
Да тело
Ведь с тобой
Какою-то судьбой
Везти
Необходимо.
А как же везть, как нет пути?
Без тела б можно мимо,
Для духа путь всегда готов,
Везде ямские на подставе
Его не держат на заставе,
Не спросят: «Чин ваш? Кто таков?»
Да как уж к месту доберется,
С делами кой-как разберется,
Тогда что взять?
Так тут и нужны руки, ноги,
Чтоб было кончить чем, что он умел начать,
А без того в делах житейских выйдут роги;
Не скажешь: «Бросил я в дороге
Мужичью силу и припас,
Я просветить стремился вас!»
Мужик потребует лучины,
А мудрый скажет, где лампад?
И жизни будешь ты не рад,
Без языка ж сказать не можно и причины:
Что тело — кошелек, а дух — бессмертный клад,
И дело не пойдет на лад.

Мне и воздух грудь стесняет,
Вид утех смущает дух,
И приятных песен слух
Тяготит, не утешает,
Мне несносен целый свет,
* со мною нет.

Воздух кажется свежее,
Все милее в тех местах,
Вид живее на цветах,
Пенье птичек веселее
И приятен шум ручья
Там, где * моя.

Как она со мной простится,
То на свете все прости,
Вам, цветы, хоть не цвести,
Птички, вам хоть не трудиться,
Для меня несносен свет,
* со мною нет.

Если б век я был с тобою,
Ничего б я не просил,
Я бы всем везде твердил,
Счастие мое со мною,
Всех вас, всех счастливей я,
* со мной моя.

На рынке ль было то иль на дворе гостином,
Не знаю. Молодец сошелся с господином,
Которого он знал,
И, встретившись, кричал:
«Прости, любезный друг, я еду воевать,
А ты живи спокойно.
Намерен я усы султану оборвать.
Такое действие моей руки достойно», —
Ему, пошед, сказал.
Оставший помышлял,
Что он уж проскакал
И Киев, и Хотин, к Стамбулу приближался.
Но он, нигде не быв, опять с ним повстречался.
Приятель витязя с восторгом вопрошал:
«С успехом ли, мой друг любезный, возвратился?»
А он ему в ответ:
«Нет.
Султан обрился».