Архив стихотворений Льва Ошанина

До свиданья, белый город
С огоньками на весу!
Через степи, через горы
Мне на речку Бирюсу.
Только лоси славят в трубы
Там сибирскую весну.
Только валят лесорубы
Там ангарскую сосну.
Там, где речка, речка Бирюса,
Ломая лед, шумит-поет на голоса,—
Там ждет меня таежная
Тревожная краса…

Не березку, не осинку,
Не кедровую тайгу,
А девчонку-бирюсинку
Позабыть я не могу.
С ружьецом уйдет под ветер,
Не найдешь четыре дня.
…Может, в лося выстрел метил,
А ударил он в меня.

Пусть красивы городские —
У нее глаза синей.
Городские не такие,
Если сердце тянет к ней…
Перед этим синим взором
Я как парус на волне.
То ль ее везти мне в город,
То ль в тайге остаться мне.

Там, где речка, речка Бирюса,
Ломая лед, шумит-поет на голоса,—
Там ждет меня таежная
Тревожная краса…

Не по-африкански, не по-русски…
Нынче август по-октябрьски лют.
На меня поглядывает грустно
Шерстяной египетский верблюд.
Я ему сказал в Александрии,
Там, где тени желтые резки:
— Дочка у меня. Наговори ей
Все, что знаешь, про свои пески. —
Мы с ним плыли через Фамагусту,
Заходя в Бейрут, в Пирей, в Стамбул,
Впитывая белизну искусства,
Черный средиземноморский гул.
…Я не знал тогда, что дома пусто —
Только стол, тахта, рабочий стул.
Свечи обгоревшие погасли.
Дочку увезли, отдали в ясли.
И верблюд мой скучен и сутул.
За окном ни солнца, ни лазури.
Где небес египетская синь?
…А давай, верблюд, камин раскурим,
Распахнем окно навстречу бурям,
Впустим ветер трех твоих пустынь…
Мир мой для тебя еще неведом,
Мой заморский шерстяной верблюд.
Пусть песок засыплет наши беды,
Пусть их белые снега зальют.

Северный жался ко мне олень.
Годы летели прочь.
Я видел в жизни вечный день
И видел вечную ночь.

День мне реками резал путь
И мучил мои глаза,—
Ни уйти от него, ни уснуть,
Ни спрятать душу нельзя.

И я, измученный белой тоской,
Гоня все дневное прочь,
Шептал, к березе припав щекой:
«Ночь… Ночь… Ночь…»

И ночь тогда приходила ко мне,
Свет и снег темня.
Вьюгой звезды гася в окне,
Обволакивала меня.

Снегов бездомная чистота,
Сияний северных тень…
У ночи есть своя красота,
Но — день! День. День.

Есть покладистые люди,
Нераздумчивый народ,
Как им скажут, так и будет,
Все исполнят в свой черед.
Много есть из них достойных,
Только я люблю не их,
А шерстистых, беспокойных,
Самобытных, волевых.
Все, что знают,— знают сами.
Решено — так решено.
Все, что сказано словами,
Все обдумано давно.
Хочешь — ставь его министром,
Хочешь — мастером пошли,
Будет тем же коммунистом
Он в любом краю земли.
Будет жить он без уступки,
Не идя на поводу,
Все решенья, все поступки,
Все ошибки на виду.

А чтоб жизнь не заносила,—
Жесткой правды не тая,
Есть одна на свете сила —
Это Партия моя.
Перед ней смирив гордыню,
Как мальчишка вдруг смущен,—
И слова горчей полыни
Сердцем будет слушать он.
Беззаветный, твердоглазый,
Крепкорукий человек,
Может, что поймет не сразу,
Но зато поймет навек.

Начальник района прощается с нами.
Немного сутулый, немного усталый,
Идет, как бывало, большими шагами
Над кромкою шлюза, над трассой канала.
Подрубленный тяжкой глубокой болезнью,
Он знает, что больше работать не сможет.
Забыть о бетоне, забыть о железе
Строителю в жизни ничто не поможет.
Немного сутулый, немного усталый,
Он так же вот шел Беломорским каналом.
Он так же фуражку снимал с головы
И лоб вытирал на канале Москвы.
И все становилось понятнее сразу,
Едва промелькнет его выцветший китель.
А папки его рапортов и приказов —
История наших великих строительств.
И вновь вспоминает начальник суровый
Всю жизнь кочевую, что с ветром промчалась.
Дорогу, которую — дай ему снова —
Он снова ее повторил бы сначала.

И только одно его душу тревожит,
И только одно возвратить он не может:
Опять вспоминаются милые руки
В заботливой спешке, в прощальной печали.
Не слишком ли часто они провожали,
Не слишком ли длинными были разлуки?
А если и вместе — ночей не считая,
С рассвета в делах и порой до рассвета,
Он виделся с ней лишь за чашкою чая,
Склонясь над тарелкой, уткнувшись в газету.
В заботах о людях, о Доне и Волге,
Над Ольгиной он и не думал судьбою.
А сколько ночей прождала она долгих,
А как расцветала под лаской скупою…
Казалось ему — это личное дело,
Оно не влезало в расчеты и планы,
А Ольга Андревна пока поседела.
И, может быть, слишком и, может быть, рано.
Он понял все это на койке больничной,
Когда она, слезы и жалобы пряча,
Ладонь ему клала движеньем привычным
На лоб дорогой, нестерпимо горячий.
А дети — их трое росло-подрастало.
Любил он их сильно, а видел их мало.

Начальник района прощается с нами,
Впервые за жизнь не закончив работы:
Еще не шумят берега тополями,
Не собраны к шлюзу стальные ворота.
А рядом с начальником в эту минуту
Прораб «восемнадцать» идет по каналу.
Давно ли птенец со скамьи института —
Он прожил немного, а сделал немало.
Сегодня, волнуясь, по трассе идет он,
Глядит на дорогу воды и бетона.
Мечты и надежды, мосты и ворота
Ему доверяет начальник района.
Выходит он в путь беспокойный и дальний.
Что скажет ему на прощанье начальник?
О том, как расставить теперь инженеров?
Как сделать, чтоб паводок — вечный обманщик —
Пришел не врагом, а помощником верным?
Об этом не раз уже сказано раньше.
И так необычно для этой минуты
Начальник спросил: — Вы женаты как будто?—
И слышит вчерашний прораб удивленно,
Растерянно глядя на выцветший китель,
Как старый суровый начальник района
Ему говорит: — А любовь берегите.

Над кромкою шлюза стоят они двое.
Отсюда сейчас разойдутся дороги.
И старший, как прежде кивнув головою,
Уйдет навсегда, похудевший и строгий.
Сдвигает сочувственно молодость брови,
Слова утешенья уже наготове.
Но сильные слов утешенья боятся.
Чтоб только не дать с языка им сорваться,
Начальник его оборвал на полслове,
Горячую руку ему подает,
А сам говорит, сколько рыбы наловит
И как он Толстого всего перечтет.
В тенистом саду под кустами сирени
Он будет и рад не спешить никуда,
Припомнить промчавшиеся года,
Внучонка-вьюна посадить на колени…
Починят, подправят врачи на покое,
И, может быть, снова здоровье вернется.
Пускай небольшое, пускай не такое,
Но дело строителю всюду найдется.

Немного сутулый, немного усталый,
Идет он к поселку большими шагами.
Ему благодарна земля под ногами
За то. что он строил моря и каналы.
Идет он счастливый, как все полководцы,
Чей путь завершился победой большою.
Идет он к поселку навстречу покою,
А сердце в степи, позади остается.
Ему б ни чинов, ни отличий… Признаться,
Он слишком привык к этим кранам плечистым,—
Ему бы остаться, хоть на год остаться
Прорабом, десятником, машинистом…
А дышится тяжко, а дышится худо.
Последняя ночь. Он уедет отсюда.
Но здесь он останется прочным бетоном,
Бегущей водой, нержавеющей сталью.
Людьми, что он вырастил — целым районом,
Великой любовью и светлой печалью.

Мы олененка взяли на руки
И тропами глухой земли
С сырых камней Медвежьей вараки*
В наш новый город принесли.

На одеялах, щедро постланных,
Он вырос в городском дому,
И мы вчера, уже как взрослому,
Овса насыпали ему.

А он стучал рогами новыми —
В тепле согреться он не мог,—
За дверь с непрочными засовами
Ушел на снежный холодок.

За речкой, в нашем старом лагере,
Забыв про дружбу и ночлег,
Искал он сладкий стебель ягеля,
Копытцем разрывая снег.

Глядим мы на гору из форточки —
На меркнущий полярный день.
Наш край такой же несговорчивый,
Как этот маленький олень.
_______________
* — маленькая гора.

У лиловой картины, которую ты мне принес,
Где ухабы, дома или море с соляркой и дымом,
Старый критик стоял, глядя в заводи зыбких полос,
И спросил наконец:
— Почему вы дружили с Назымом?

Ты, пройдя сквозь страданье, которого хватит троим,
Ты, придя как легенда и вдруг обернувшись живым,—
Рыжий турок с короткой и вечной судьбой,
В самом деле, Назым, почему мы дружили с тобой?

Я любил в тебе ярость и то, как ты жил без отказа.
То, что не был ты старым, что не был ты старым ни разу.
Звонкий труженик, землю упрямо лечил ты больную,
В шестьдесят пил вино и девчонку любил озорную.

Даже умер — живя, улыбнувшись июньскому свету
Утром. Руку подняв, чтобы вынуть газету.
Я с тобой подружился той давней турецкою ночью,
В час, когда тебя бросили в одиночку.

И в тот полдень берлинский, в те две раскаленных недели,
Когда вместе с тобой мы дрались, и писали, и пели.
В драке ты веселел, забывал и болезнь и усталость.
И за друга был рад, если песня его получалась.

Ты, как я, москвичом был. Москву ты любил. Но я знаю,
Как во сне тебя Турция не оставляла родная.
Минаретами сердце колола, синела Босфором,
Молодыми друзьями стояла всегда перед взором.

Пусть писал ты, могучий, иным, удивительным словом.
Пусть привык ты вдали к диковатым картинам лиловым.
Пусть не сверстники мы, пусть мы кровью совсем неродные.
Пусть хотели поссорить нас люди иные,—

Жажда жизни, Назым, нас навеки сдружила с тобою.
Чувство локтя, Назым, нас нигде не бросало с тобою.
Мы с тобой оптимисты, Назым,— так нам сердце велело.
Мы с тобой коммунисты, Назым. Может, в этом все дело.

Я спою, ребята,
Песню вам одну,
Как пошёл в солдаты
Ваня на войну.

Припев (2 раза):
Эх, Ваня, Ваня,
Дружба крепнет под огнём.
Тебе мы подтянем,
Свой полк не подведём!

Сам я, значит, братцы,
Парень костромской,
А с врагами драться
Вышло под Москвой.

А когда с боями
Мы пошли вперёд,
Стал нас москвичами
Называть народ.

Коротко ли, долго, —
Всё тогда сбылось.
А потом на Волге
Биться довелось.

Был нелёгок, братцы,
Наш солдатский труд, —
Имя сталинградца
Даром не дают!

Путь, ребята, длинный,
Трудный и лихой,
Как пришёл к Берлину
Ваня костромской.

Слушайте, ребята,
Старого бойца:
Родина солдату
Верит до конца!

Если будут, братцы,
Битвы горячи, —
Бей, как сталинградцы,
Бей, как москвичи!

В степь убегает родная дорога,
В синие дали, милые дали.
Мать ожидает меня у порога
В тихой печали, женской печали.

Смотрит, вздыхая, вновь вспоминая,
Как на берёзах листы шелестели,
Как уходил я в походной шинели
Пасмурным утром в туманную даль.

А, быть может, ты, мама, как встарь,
Всё глядишь на родную сторонку,
Не идёт ли знакомый почтарь,
Не несёт ли тебе похоронку.

Дорогая, не плачь обо мне
В одинокой своей тишине,
Не смотри на дорогу с тоской —
Я, как прежде, с тобой.

Ты и не ждёшь, а дороженька вьётся
К милому дому, дому родному.
Вот и плетень, и журавль у колодца —
Всё тут знакомо, с детства знакомо.

Ставни резные, двери родные…
Ты на крылечко бежишь мне навстречу.
Дай обниму твои старые плечи,
Руки в морщинах поглажу твои.

Что ж ты плачешь? Взгляни — это я.
Не навек нас война разделила.
Материнская дума твоя
И любовь твоя сына хранила.

Ну а хочешь, поплачь, не стыдись,
Сквозь слезу на меня наглядись.
Эти слёзы, как дождик весной,
Пробегут надо мной…