Кто-то скажет:
— Есть ОН, есть!
Кто-то скажет:
— Нету! Нету!
Но весною, ближе к лету,
Верят все в добро и свет.
Ну не все, так большинство.
Ну не большинство, так многие…
В дали серые, убогие
Входит солнца естество.
И деревья все поют,
Камни свет небесный льют.
Всё любви и счастья ищет.
А на мосту стоят два нищих
И друг другу подают.
Я люблю их с детских лет,
Эти две прямых дороги,
Две надежды-безнадеги,
Два прозренья — ЕСТЬ и НЕТ.
Бог сиротства
Где речка ряской заросла —
Белки кувшинок из проплешин.
Кукушка-жизнь меня снесла
В гнездо, покинутое лешим.
Никто не высидел меня.
Сам скорлупу пробил однажды.
И дал мне свет и утоленье жажды
Глоток сиротского огня.
Он до сих пор горит во мне.
В жестокой, черной глубине
То чуть чадит, то вспыхнет ясно.
Он не душа, не свет в окне.
Но, знаю, бог мой в том огне.
Погаснет он — и я погасну.
Ожидание первого снега
Поезд ночи стронется… Филин закричит…
За горбом судьбы, за стронцием разлуки
Станет утро пожимать деревьям руки
И меня от них не отличит.
Вместе с ними… Ах ты, белый свет!
Буду ждать и думать: «Он летит не с неба,
А со звезд далеких детских лет».
…Нет его.
Но вот во мгле прожилки,
Белые прожилки вдалеке…
Две тоски, две крохотных снежинки,
Падают и тают на моей руке.
Через
Через пень, через пень,
Через пень-колоду,
Через «пей», через «не пей»,
Через «бей свободу».
Через «жди», через «не жди»,
Через «харкай кровью».
Через черные дожди
Над последней кровлей.
Через праздник нелюбви,
Через верность дали,
Через «худший меж людьми»,
Через «весь в медалях».
Через «блуд», через «святой»,
Через «тать-собака»,
Через «сноб», через «простой»,
Через свет из мрака.
Через басню «все равны»,
Через вечность мига.
Через стон: «Мы не рабы!»,
Через жажду ига.
Через запад и восток,
Через боль творенья,
Через мутный кровоток
Смуты и смиренья.
Через тайный лаз в судьбе,
Что с рожденья снится,
Он придет, придет к тебе
В ноги поклониться.
Он придет, придет к тебе,
Золотое лето,
Чтоб заплакать и сказать:
– Как прекрасно это!
Чтоб стоять за годом год –
Руки к небосводу.
А потом – опять вперед.
Так ли, эдак, но вперед
Через пень-колоду.
Временами
Временами ощущаю:
Кто-то шлет мне чашку чаю,
Хлеба с маслом и покой,
Удивительный такой.
В нем живет моя жена,
Старость, молодость, страна,
Ряд чужих нездешних стран,
Звезд далеких океан.
И над этим всем из детства
Где-то рядом, по соседству, –
Позабытая побудка —
Легкий, летний барабан.
Я с покоем этим сплю,
Размышляю, жду, люблю,
Суечусь, мудрею, плачу.
Смерть кляну /а как иначе?/.
А покой во мне горит
И чуть слышно говорит:
– Не печалься. Ты на даче.
У друзей своих на даче.
Жизнь есть лето.
А зимой
Соберешь свои манатки
И с улыбкой «все в порядке!»
До другой весны – домой.
Поэт-два-поэт
– О как мне нужен этот свет!
– Мне тоже, извините!..
– Тогда – вдвоем на небо по полям.
И этот пламень, что полощется в зените,
Ни мне, ни вам – разделим пополам.
– Но я всю жизнь!..
– Я тоже, слава Богу!
И мы бросали жребий под луной.
Он выиграл. Заплакал. И – в дорогу!
И я за ним: а вдруг поделится со мной?
Мы долго шли. Земля меняла вехи.
И снова шли. Событий треснул шов.
И то, что было в небе в прошлом веке,
Вихрастый Ваня на земле нашел.
Он широко гулял, делился с целым светом.
И, вниз сойдя,
Мы ринулись к нему,
Он улыбнулся:
– Разобрали. Нету.
Но если вы поэты?..
– Мы поэты!!
– Тогда велели передать вот это. –
И протянул нам, развернув газету,
Прекрасную атласную суму.
…Как всякий дар небес, мы чтим ее и холим.
И без конца /так челноки снуют/
Мы с ней туда-сюда по белу свету ходим.
Но жалкости в ней нет
И слабо подают.
Убежала свинья
Убежала свинья
Или блохи кусаются –
Это все про меня.
Но меня не касается.
Кто-то хлещет коня,
Кто-то в теплое просится.
Это все про меня.
Но ко мне не относится.
Оскудение дня,
Угасание тела, –
Все прошло сквозь меня.
Но меня не задело.
Но тогда что же жизнь?
Неужели вот эта
Полувера-тоска
Да любовь без ответа?!
…В сером небе седом
Кто-то старый и сильный
Постучался в мой дом.
Но его не впустили…
Он
Он проходил легко и снизу
За те последние столбы,
Где не любовь рождает близость,
А содрогания судьбы.
Все говорили:
– Он летает!
А он полетов не искал.
Он просто болью темной тайны
На землю небо опускал.
И в миг, когда оно касалось
Глубинной крови бытия,
Мир содрогался.
И казалось –
Любая жизнь есть Бог и Я.
Мир содрогался.
И казалось,
Что сквозь обугленный рассвет
Летят к нам воля,
Вечность,
Жалость,
Вся вера, что не нам досталась.
И вся любовь, которой нет.
Чего мне не хватает
Чего мне не хватает?
Малости. Конфет.
Блеснет удача и обманет дико.
Вот ждал письма. Пришел пустой конверт.
Услышал зов с небес. А это пьяный диктор…
И кто-то все твердит:
— Живи и будь скромней! —
А я пословицу и ту, бывало, не нарушу.
На переправах не менял коней,
В колодцы не плевал,
Не тряс чужую грушу.
Где же награда, где дары?
И я кричу:
— Не проноси Ты мимо легкую удачу.
Не пляшет кровь без детских праздников.
Конфет, конфет хочу!
Пускай хоть леденцов. Но даровых. —
И плачу.
Когда я сердцем волен
Когда я сердцем волен
И не коплю утрат,
Мне грустно — я доволен,
Мне весело — я рад.
Река колышет звезды —
Тончайшая слюда.
Деревья, крыши, воздух, —
Все это навсегда!
Ах, даль чиста, как в детстве.
И ветер в три струи.
И так легко одеться
Лишь в мускулы свои.
И я кричу на вырост
Двум вербам на юру:
— Вы вечны. Бог не выдаст! —
И знаю, что не вру.
Так знаю, словно веткой
Пророс в судьбе иной.
Но это очень редко
Случается со мной…
Я не привержен людям
Я не привержен людям
И не подвешен к звезде.
Где-то меня не любят,
А это значит — везде.
Качаюсь на собственной совести,
Как висельник на ветру.
И нету печальней повести,
Чем повесть о том, что умру.
Ах, что же там, что там на третье?..
Кончается жизни обед.
И хочется жить на свете,
Так хочется жить на свете,
Что силы на жизнь уже нет.
Когда наелись гости и уснули
Когда наелись гости и уснули,
Я запер дом, забрался на чердак.
И долго там сидел на колченогом стуле,
Неторопливый, вдумчивый дурак.
Я вспоминал судьбу свою большую,
Коней сапатых, серую козу.
Я вспоминал, кому свояк я
И кому я шурин.
И то смеялся, то ронял слезу.
И так мне было хорошо,
И так я был доволен,
Так что-то пыльной памятью постиг,
Что громко застонал
И зубы сжал до боли,
Чтоб не вскричать:
— Запомни этот миг!
Бывало, говорю себе
Бывало, говорю себе:
— Осенний воздух густ?
Да нет, обычен. Просто холодает.
Бывало, говорю себе:
— Земля не обладает
Ни божьей памятью живой,
Ни органами чувств.
И глупо это — на краю села
Остановиться вдруг
И с грустью умиленной
Колодец, вербу окликать
Иль спрашивать у клена:
Ну как живешь, старик,
И как твои дела?
Вот так, бывало, говорю себе,
И в сердце заползает мгла
Тягучая, как смертная смола.
И так я в целом свете одинок,
Так переполнен тьмой,
Какой-то древней, не моей тоскою,
Как будто сам я этот клен,
Колодец, верба над рекою.
И вот стою, шепчу:
— Не торопись, постой, поговори со мною,
Счастливый, младший брат мой – человек живой!..
То ль японка, то ли ее пчелы покусали
То ль японка, то ли ее пчелы покусали.
Лик припух. Но этот лик — душа…
Что она там делала на крохотном вокзале,
Кроткими ресницами шурша?
Может быть, ждала кого:
Сейчас вот скрипнут двери…
Но летели мимо поезда,
С деловитым, злым высокомерьем
Прокричав на стрелках: “Навсегда!”
Тыщу лет прошло с тех пор.
Ах, побывать в Японии!..
Впрочем, нет. Что поиски? Тщета.
Я люблю в ней то , что детским стоном помнил:
Обреченность, чистость, доброта.
Обреченность — чудо дальней дали,
Дальше коей только небо без планет.
Что она там делала на крохотном вокзале
Одинокая, случайная, как свет?..
Ничего не помню, но былому верен
Ничего не помню, но былому верен —
Каждой боли прожитого дня.
Нищенским свирепым откровеньем
Одарила родина меня.
Хлеб? Что хлеб!.. Мне белый свет подарен.
Кем? Не знаю. Взял и не гадал.
Нищий никому не благодарен:
Что подали, это Бог подал.
Господи! По жизненному полю,
Как по вечной паперти, иду.
Всех люблю и никого не помню.
Все приемлю — небеса и землю,
Все люблю и ничего не жду.
Язык
Пекли зарю две утренних мадонны.
— Стривай! — одна сказала,
— Погоди! — ей в унисон промолвила другая.
А даль чиста,
А жизнь была без края,
А сердце — а-ах! —
И родилось в груди.
«Стривай»…
Два языка сплелись в моей судьбе.
«Ты погоди»…
Один все глуше, отдаленней.
И редко-редко я теперь долоні —
Ладони детства протяну к тебе.
Но в гиблый час,
Когда все зори мимо рук
И ничего мне от судьбы не надо,
— Рух, — говорю я.
То не птица Рух,
То рух — движенье
И рухнула преграда,
И я балакаю!..
Каких ознобов блок!
Дивлюсь на тебе… —
И поют зарницы.
Стопталась жизнь,
Но дух мой не оглох.
Все, все пройдет, а это сохранится.
«Стрывай» — и «погоди»…
Свитанок» и «рассвет»…
«Кохаю щиро» — и «люблю безмерно»…
Уйти от одного — как телу жить без нервов,
Забыть другое — как не жить совсем.
Гол лежанки серый камень
Гол лежанки серый камень,
Пол исхожен пауками…
Здравствуй, друг мой –
Старый сад!
Перелет – перенесенье:
Я вхожу в пустые сени,
В стог подгнивший,
В стон осенний,
В тыщу лет тому назад…
Я здесь жил – душа томилась.
Неба чернь в ушат вломилась.
Зачерпну, попью, забуду
День и час: куда спешить!
Я здесь жил, живу
И буду
Долго, долго буду жить.