Архив стихотворений Константина Романова

О, не дивись, мой друг, когда так строго
Я пред тобой молчаньем обуян;
На дне морском сокровищ много,
Но их не выдаст океан.

В душе моей загадочной есть тайны,
Которых не поведать языком,
И постигаются случайно
Они лишь сердцем, не умом.

О, пусть духовный взор твой сокровенно
Проникнет в глубину души моей,
И тайны все ее мгновенно
Легко ты разгадаешь в ней.

Так месяц глубь морскую проницает
Снопом своих серебряных лучей
И безмятежно созерцает
На дне сокровища морей.

Знакомые места! Здесь над оврагом
Стояли мы привалом прошлый год:
Мы долго шли все в ногу, крупным шагом
И сделали далекий переход.
Составив ружья, кто на суковатом
Уселся пне, кто скатку подложил,
Одолженную вежливым солдатом,
А мне сиденьем барабан служил.
Увешанный медалями, крестами,
Степенно, важно, сидя на бревне,
Курил фельдфебель трубку в стороне.
Фланговый шапку украшал цветами,
Один прилаживал манерку к ранцу,
Другой зевал,— раздался храп и свист;
Дремавшему на травке новобранцу
Стеблем цветка нос щекотал горнист.
А вот и луг за рощею тенистой,
Где на участке ротный жалонёр
Нарвал мне ландышей букет душистый,
Пока мы брали приступом забор.
Вот речка,— здесь победу одержали
Мы над петрушками; был славный бой!
Одну сторожку мы атаковали,
Где овладел противник высотой.
Я людям прочитал нравоученье
И вкратце объяснил атаки ход;
У «скачек» начали мы наступленье;
По правилам — шагов за восемьсот —
В атаку перешли; два первых взвода
В цепи. Была чудесная погода,—
Полковник наш отъехал далеко,—
Дышалось так свободно и легко.
Цепь перебежками все подвигалась,
Пока во рву не удалось залечь.
Я подозвал резерв; тут открывалась
Позиция врага. Его картечь
Давно бы всех перекрошила нас,
Но там не неприятельская пушка
Была, а только красная петрушка!
И стойко мы держались. Здесь как раз
Мы очутились на краю обрыва,
Где перекинут мост через реку.
Четвертый взвод за третий вздвоил живо,
Ура!— и мы на вражьем берегу
Рассыпались. Вторая полурота
В цепи, а взводы первый и второй
Теперь в резерв сомкнулись за рекой.
Нам предстояла главная работа:
Уж близко неприятеля стрелки,
Уж подготовлен был удар в штыки,
И я шагов за двести приказал
Горнисту с барабанщиком сигнал
Подать к атаке. Не поняв, в чем дело,
Цепь на петрушек бросилась бегом;
Ура на всю окрестность загремело,
И по дороге пыль взвилась столбом.
Но вот уж храбрецы приутомились,
Пройдя с утра верст десять по жаре,
Бегут все тише и… остановились.
А белая петрушка на горе,
Недосягаема, неуязвима,
Торчит одна, цела и невредима!
«Поручик Дрентельн! Где ваш третий взвод?
Назад! Кто вас просил начать атаку?
Мы все сначала повторим». И вот
Назад по моему вернулись знаку
Мои богатыри со всех сторон;
И взводному я унтер-офицеру
Стал выговаривать за то, что он
Не выучился лучше глазомеру,
Что слишком рано закричал ура,
Что лишь тогда в штыки идти пора,
Когда уверен, что ничто не может
Атаки нашей боле удержать,
Что все она сомнет и уничтожит.
Поручику Цицовичу начать
Все снова поручил я. И опять
Под мнимым мы огнем перебегали
Все тот же мост; цепь снова рассыпали,
Раздался звук знакомого сигнала,
И сомкнутая часть к нам подбежала,
Опять вступили мы в отважный бой,
Но уж теперь я сам повел атаку
И шашкой замахал над головой;
Мои бойцы чуть не вступили в драку
С петрушками; стремглав они бегут,
И высота осталася за нами.
Мы торжествуем, наш окончен труд,
И утираем пот с лица платками.
Знакомые места, где мы не раз
Учились с Государевою ротой,
Где с конницей дрались мы и с пехотой,
Как нежно, горячо люблю я вас!
Я вас люблю все более и боле,
И каждый лес люблю, деревню, поле,
Люблю и зелень каждого куста!
О, юная, лихая жизнь на воле,
О, милые, знакомые места!

Собираясь, как жрецы на жертвоприношенье,
Перед художества священным алтарем,
Служа искусству, мы свои произведенья
На суд товарищей смиренно отдаем.

Не ищем мы, друзья, ни славы, ни хвалений,—
Пусть безымянные в могиле мы уснем,
Лишь бы Измайловцы грядущих поколений,
Священнодействуя пред тем же алтарем,

Собравшись, как и мы, стремяся к той же цели,
В досужие часы чрез многие года
Те песни вспомнили, что мы когда-то пели,
Не забывая нас и нашего труда.

Гремите, пойте же, Измайловские струны,
Во имя доблести, добра и красоты!
И меч наш с лирою неопытной и юной
Да оплетут нежней художества цветы.

Садик запущенный, садик заглохший;
Старенький, серенький дом;
Дворик заросший, прудок пересохший;
Ветхие службы кругом.

Несколько шатких ступеней крылечка,
Стекла цветные в дверях;
Лавки вдоль стен, изразцовая печка
В низеньких, темных сенях;

В комнате стулья с обивкой сафьяной,
Образ с лампадой в углу,
Книги на полках, камин, фортепьяно,
Мягкий ковер на полу…

В комнате этой и зиму, и лето
Столько цветов на окне…
Как мне знакомо и мило все это,
Как это дорого мне!

Юные грезы! Счастливые встречи
В поле и в мраке лесном…
Под вечер долгие, тихие речи
Рядом, за чайным столом…

Годы минувшие, лучшие годы,
Чуждые смут и тревог!
Ясные дни тишины и свободы!
Мирный, родной уголок!

Ныне ж одно только на сердце бремя
Незаменимых потерь…
Где это доброе старое время?
Где это счастье теперь?

На балконе, цветущей весною,
Как запели в садах соловьи,
Любовался я молча тобою,
Глядя в кроткие очи твои.

Тихий голос в ушах раздавался,
Но твоих я не слушал речей:
Я как будто мечтой погружался
В глубину этих мягких очей.

Все, что радостно, чисто, прекрасно,
Что живет в задушевных мечтах,
Все сказалось так просто и ясно
Мне в чарующих этих очах.

Не могли бы их тайного смысла
Никакие слова превозмочь…
Словно ночь надо мною нависла,
Светозарная, вешняя ночь!

Дождь по листам шелестит,
Зноем томящийся сад
Жажду теперь утолит;
Слаще цветов аромат.

Друг, не страшись. Погляди:
Гроз не боятся цветы,
Чуя, как эти дожди
Нужны для их красоты.

С ними и я не боюсь:
Радость мы встретим опять…
Можно ль наш тесный союз
Жизненным грозам порвать?

Счастье не полно без слез;
Небо синей из-за туч,—
Лишь бы блистал среди гроз
Солнышка радостный луч.

Когда листы, поблекнув, облетели
И сном зимы забылось все в лесу,
Одни лишь вы, задумчивые ели,
Храните прежнюю красу.

И словно шепчете вы с тихой грустью:
«Спи, темный лес! Уснуло все кругом;
Струи ручьев, в живом стремленье к устью,
Застыли, скованные льдом;

Мороз дохнул; метель спугнула стаю
Жильцов твоих осиротелых гнезд,
И песнь ее к иному рвется краю,
Где ярче блеск полночных звезд;

Охваченный дремотой непробудной,
Ты изнемог под саваном зимы…
Нам не вздремнуть: одеждой изумрудной
Всегда равно пленяем мы.

Но минут дни, и сон стряхнувши зимний,
Ты зацветешь, взломают лед ручьи,
И прилетят под кров гостеприимный
Певцы крылатые твои.

Пускай тогда ты юною красою
Затмишь, о, лес, печальный наш наряд:
Твоих ветвей объятья нас от зною
Листвой душистой защитят».

Красу земли сгубил жестокий
К зиме от лета переход,
И полн лишь неба свод глубокий
Неувядаемых красот.

Грустят цветы в саду печальном,
Им ароматом не дохнуть;
Но взор поднимешь, в небе дальном
Все так же ярок Млечный Путь.

Здесь все так тускло и ненастно,
Лесов осыпался наряд,
А звезды неба так же ясно
В лучах немеркнущих горят.

Пусть влажной мглой и туч клубами
Лазурь небес заволокло:
Мы знаем, там, за облаками,
Всегда и пышно, и светло!

Опять томит очарованьем
Благоуханная весна,
Опять черемухи дыханьем
Ее краса напоена.
Нежнозеленою, сквозистой
Оделись дымкою леса,
Струей повеяло душистой,
Лаская, греют небеса.
Мне запах милый и знакомый
Былое в сердце воскресил:
Объятый тайною истомой,
Прилив учуя свежих сил,
Дышу черемухи дыханьем,
Внимаю жадно соловью,
Весь отдаюсь весны лобзаньям
И — очарованный — пою.

Что за краса в ночи благоуханной!
Мечтательно ласкает лунный свет;
Небесный свод, как ризой златотканной,
Огнями звезд бесчисленных одет.

О, если б там, в стране обетованной,
Где ни забот, ни слез, ни горя нет,
Душе расцвесть красою первозданной,
Покинув мир страданий, зол и бед!

Но, может быть, там суждено забвенье
Всего того, чем в нежном умиленье
Здесь на земле пленялася душа?

Нет, будем жить! Хоть скорбью и тоскою
Больная грудь сжимается порою,
Хоть страждем мы, но жизнь так хороша!

За день труда, о, ночь, ты мне награда!
Мой тонет взор в безбрежной вышине,
Откуда ты глядишься в душу мне
Всей красотой нетленного наряда.

В сиянии твоем — что за услада
И что за мир в отрадной тишине!
Я признаю в сердечной глубине
Власть твоего чарующего взгляда.

Цари, о, ночь, и властвуй надо мной,
Чтоб мне забыть о суете земной,
Пред тайною твоей изнемогая,

И, немощным восхитив к небесам,
Окрепнувшим верни, о, неземная,
Меня земле, к заботам и трудам!

Здесь, в тишине задумчивого сада,
Опять, о, ночь, меня застанешь ты,
И все одной душа полна мечты,
Что я калиф, а ты — Шехеразада.

Последняя нарушена преграда
Меж миром слез и дольней суеты
И царством грез и горней красоты;
Я твой, о, ночь! Меж нами нет разлада.

Ты шепчешь мне про таинства небес,
И словно я с лица земли исчез,
Отдавшись весь твоей волшебной воле.

Калиф внимал красавице своей,
Но ты одна мне рассказала боле,
Чем в тысячу уведал он ночей.

Люблю, о, ночь, я погружаться взором
В безоблачность небесной глубины.
Какая чистота! Как с вышины
Ласкаешь ты лазоревым убором!

Ты так светла, что меркнет лик луны,
Пустыней горнею плывя дозором,
И сонмы звезд бледнеющим узором
Двойной зари сияньем спалены.

О, нежная, прозрачно-голубая!
Гляжу, с тебя очей не отрывая,
Лицом к лицу пред тайною твоей.

Дай от тебя, о, ночь, мне научиться
Средь дольней тьмы душою становиться,
Как ты сама, все чище и светлей!

Нет, не туда, о, ночь, в плененном созерцанье
Взор устремляется, где в ризе золотой,
В огнях и пурпуре сокрылся царь дневной,
Багряным заревом пылая на прощанье.

Усталые глаза хотят красы иной:
Там, у тебя они найдут очарованье,
Где кротко теплится нетленное сиянье
И млеет ясною и томной синевой.

От рубежа небес с его зарей огнистой
Я очи возвожу к твоей лазури чистой
И признаю меж нас таинственный союз.

Тебе, о, ночь, тебе, царице светозарной,
С восторгом радости, с молитвой благодарной
Я умиленною душою отдаюсь!

Служа поэзии святой,
Благоговейно чти искусство;
Ему отдайся всей душой,
Дари ему и ум, и чувство.

Будь верен долгу своему
И, гордый званием поэта,
Преследуй песнью ложь и тьму
Во имя истины и света.

На лад возвышенный настрой
Свою божественную лиру,
О небесах немолчно пой
Их забывающему миру.

Во зле лежит он искони,
Но люди жаждут обновленья —
К добру и правде их мани
Могучей силой песнопенья.

Пой о любви толпе людской,
Пой величаво, вдохновенно,
Священнодействуя смиренно
Перед поэзией святой.

Она плывет неслышно над землею,
Безмолвная, чарующая ночь;
Она плывет и манит за собою
И от земли меня уносит прочь.

И тихой к ней взываю я мольбою:
— О, ты, небес таинственная дочь!
Усталому и телом, и душою
Ты можешь, бестелесная, помочь.

Умчи меня в лазоревые бездны:
Свой лунный свет, свой кроткий пламень звездный
Во мрак души глубокий зарони;

И тайною меня обвеяв чудной,
Дай отдохнуть от жизни многотрудной
И в сердце мир и тишину вдохни.

Я посетил родное пепелище —
Разрушенный родительский очаг,
Моей минувшей юности жилище,
Где каждый мне напоминает шаг
О днях, когда душой светлей и чище,
Вкусив впервые высшее из благ,
Поэзии святого вдохновенья
Я пережил блаженные мгновенья.

Тогда еще был цел наш милый дом.
Широко сад разросся благовонный
Средь диких скал на берегу морском;
Под портиком фонтан неугомонный
Во мраморный струился водоем,
Прохладой в зной лаская полуденный,
И виноград, виясь между колонн,
Как занавескою скрывал балкон.

А ныне я брожу среди развалин:
Обрушился балкон; фонтан разбит;
Обломками пол каменный завален;
Цветы пробились между звонких плит;
Глицинией, беспомощно печален,
Зарос колонн развечанных гранит;
И мирт, и лавр, и кипарис угрюмый
Вечнозеленою объяты думой.

Побеги роз мне преградили путь…
Нахлынули гурьбой воспоминанья
И тихой грустью взволновали грудь.
Но этот край так полн очарованья,
И суждено природе здесь вдохнуть
Так много прелести в свои созданья,
Что перед этой дивною красой
Смирился я плененною душой.