Архив стихотворений Константина Льдова

Темнокудрая дева
С огневыми глазами
В вихре мести и гнева
Пронеслася над нами.

Полны жгучей печали
И земного страданья.
Точно гром, прозвучали
В небесах заклинанья.

Прокатились угрозы
В блеске молнии жаркой,
И осыпались слезы
Семицветною аркой.

И в дали, освеженной,
По ликующим нивам,
Жаль грозы, окрыленной
Благодатным порывом.

Жаль несбыточных сказок.
Молодого задора
И восторженных глазок,
Промелькнувших так скоро!

В темнице мрачной и сырой
Томился узник молодой.
Живым схороненный в гробу,
Он проклинал свою судьбу,
Рыдал и бился о гранит
Безмолвных и холодных плит.

Вдали от мира и людей,
Он жаждал пламенных страстей,
Он верил в них, стремился к ним
Воображением своим,
Как птица рвется в западне
К своей родимой стороне.

Сквозь перекладины окна
Полоска неба чуть видна.
В ней жизнь трепещет; на заре,
Встречаясь в радостной игре,
Как обнаженные мечи,
Сверкают жаркие лучи.

Туда, на волю, на простор!..
Но беспощаден приговор,
Тюрьма крепка, спасенья нет:
О нем забыл бездушный свет.
И с каждым часом, с каждым днем
Слабее кровь играла в нем.

И вот — исполнилась мечта:
Дверь подземелья отперта,
Он на свободе: Но она
Ему постыла и страшна:
Седой, беспомощный старик,
Вернись в тюрьму: ты к ней привык!..

Так, в годы лучшие мои
Я жаждал пламенной любви
И расточал огонь святой.
Пленен лукавою мечтой.
Теперь — мне скорбь моя милей.
Чем поздний дар любви твоей.

Серебрится месяц ясный.
В дымке бледно-голубой
Демон скорбный и прекрасный
Пролетает над землей.

Под воздушными волнами,
В тихом сумраке ночном,
Дольний мир томится снами
О земном и неземном.

И глядит мятежный гений
С лучезарной высоты
В мир греховных вожделений
И греховной красоты.

Светлый лик его пылает,
Гневно блещет властный взор;
Он глядит, и проклинает
Беспощадный приговор:

«Тот, Которого названья
Для меня — запретный звук,
Смертным людям дал страданья
Искупительный недуг.

Им, толпою дерзновенной
Низвергавшим алтари,
Он блеснул лучом священной,
Обновляющей зари.

Обагряющим преступно
Руки алчные в крови,
Все возможно, все доступно
В мире злобы и любви!

А меня — отцом соблазна
Сила неба нарекла,
И томит однообразно
Обязательностью зла».

А. Л. В.

Заблудшей музы покровитель,
Смягчишь ли суд суровый твой?
Взгляни: она в твою обитель
Пришла с повинной головой.

Она скиталась в вихре света,
В пустыне будничных забот,
Но музу скорбного поэта
Высокий ум не оттолкнет.

Ее невольные ошибки
Ты развенчаешь — и простишь,
И лаской дружеской улыбки
На подвиг духа вдохновишь.

Так оглашенный — Божий пленник
Приносит в храм святую дань,
Когда прострет к нему священник
Свою прощающую длань.

В таинственном сумраке ночи,
При розовом блеске дневном,
Идет он, потупивши очи,
Идет он, поникнув челом.

С тех пор, как небесный Владыка
Мятежного духа изгнал,
Его преклоненного лика
Никто никогда не видал.

Незримый, идет он, не зная,
Откуда, зачем и куда,
И поступь его неземная
Скользит по земле без следа.

Но слышит его приближенье,
Но чует зловещий приход
Все то, что живет лишь мгновенье.
Все то, что веками живет.

И там, где пройдет он, завянут
На высохших стеблях цветы,
И верить сердца перестанут
Обманам лукавой мечты.

Там хмурая смерть воцарится,
Порывы любви охладит,
И то, что из праха родится,
В бесчувственный прах обратит.

Так гибельный путь совершая.
Покорный веленью Творца,
От края земли и до края
Идет он, идет без конца…

«Юмористы? Что такое? —
Страж печати вопросил.-
Правда ль, это племя злое
Не боится наших сил?
Так раскаются ж нахалы:
Объявить редакторам,
Пусть ехидные журналы
Вновь несут к моим ногам!»
Вот он шлет на них приказы,
Сотни штрафов и угроз;
За веселые рассказы
Суд зовет их на допрос.
Им сдаваться нет охоты,
И не сдаться им нельзя…
Смех российский, до чего ты
Доигрался, егозя!
Юмористы скрылись в норы
И гостей незваных ждут;
Смолкли шутки и укоры,
Обличению — капут!
Око строгое цензуры
Изучает не спеша
Каждый штрих карикатуры,
Все грехи карандаша.
«Усмотрение» доносит,
Указует на тюрьму…
Враг давно пощады просит,
Но пощады нет ему.
Краска крови изменила
Применения свои:
Льются красные чернила
На опальные статьи.
Эта краска — цвет запрета,
Не крамолы яркий цвет;
Затушует краска эта
Самый пламенный сюжет…
Так сатиру волей рока
Бюрократ похоронил
В бездне красного потока
Предварительных чернил.

Ты отцветала в час вечерний,
В лучах заката отцвела,
Когда проснулась в иглах терний
Седая мгла.

Колеблясь дымной полосою,
Осенний мрак к тебе приник
И плакал светлою росою
На твой цветник.

Стыдливой жалостью волнуем,
Щадя предсмертную тоску,
Ронял он с каждым поцелуем
По лепестку.

Так я рыдаю над тобою,
Касаясь бледного чела,
Так, вместе с астрой голубою,
Ты отцвела.

Тонет даль в тумане бледном,
Хмур безлунный свод небес…
Едет всадник в шлеме медном
И с копьем наперевес.

Конь в пыли, склонен к подпруге
У стремян чеканный щит,
На чешуйчатой кольчуге
Золоченый крест горит.

Рукоятью меч широкий
Ударяет по седлу…
Едет всадник одинокий
И глядит в седую мглу.

Он глядит из-под забрала,
И пылает взор его
Верой в святость идеала,
В красоту и божество.

Он мечтой весь мир объемлет
И зовет на бой со злом,
А оно — сидит и дремлет
У него же за седлом.

Я до утра читал божественную повесть
О муках Господа и таинствах любви,
И негодующая совесть
Терзала помыслы мои…
Чего мы ждём ещё, какого откровенья?
Не подан ли с креста спасительный пример?
Зачем же прячешь ты под маскою сомненья
Клеймо порока, лицемер?
«Вождя! — взываешь ты, — учителя, пророка!
Я жажду истины, о, скоро ли рассвет?..»
Но, ежели звезда затеплится с востока,
Пойдёшь ли ты за мной вослед?
Пойдёшь ли ты вослед со смирною и златом,
Затеплишь ли Царю кадильные огни?
И, если станет Он на суд перед Пилатом,
Не закричишь ли ты: «Распни Его, распни!»
О, жалкий фарисей! В источник утешенья,
В родник целительной божественной любви,
Ты мечешь яростно каменья
И стрелы жгучие свои!
И в каждый миг Христа ты предаёшь, как прежде,
Бичуешь под покровом тьмы
И в окровавленной одежде
Поёшь кощунственно псалмы…
Разбей же, Господи, негодные сосуды,
Как пыль с одежд, стряхни предательскую сеть,
И на лобзание Иуды
Лобзаньем пламенным ответь!

Шумит и плещет океан…
На берегу его отлогом
Стоит безрукий истукан
В убранстве пестром и убогом.

При свете гаснущей зари,
Как привидений черных стая,
В священной пляске дикари
Кружатся, к идолу взывая.

Для них он бог, великий бог
В венце могущества и славы,
Весь мир — торжественный чертог
Его таинственной державы.

Холодный камень — жив и зряч —
Глядит на них зловещим взором:
Он сам — вершитель, сам палач
Судьбы жестоким приговорам.

Пред ним склоняются цари,
Все силы духа в нем таятся…
И в страстной пляске дикари
Всё исступленнее кружатся.

А небеса и океан,
Сливаясь в сумрак гранью зыбкой,
На роковой самообман
Глядят с задумчивой улыбкой…

Мгла застилает листву
И берег пруда…
В лодке, качаясь, плыву —
Не знаю куда…

Тихие всплески весла
Звучат, как во сне…
Влажная, мутная мгла
Всё ближе ко мне.

Я ли плыву на туман?
Или он на меня?
Чудится страшный обман
В мерцании дня.

Солнца как будто бы нет!
Душа замерла:
Зыблет таинственный свет
Лишь мертвая мгла.

В бору ароматном, где сосны и ельник
Сплотилися тесно в зеленый плетень,
Где дятел стучит и блуждает олень,
От грешного мира спасался отшельник.
И вот омрачила предсмертная тень
Черты изможденного лика…
И старец воскликнул: «Господь мой, владыка
Незримых и зримых пространств и миров,
Прими мою душу и бренный покров,
На ней тяготевший, как цепи!
Я в жизни томился, как в сумрачном склепе,
Я жаждал безумно грядущей зари,
Покинул людей и твои алтари,
И всё, что к земному меня привлекало…
Но истины сердце напрасно алкало:
Во мраке я жил и во мраке умру…
И совесть мою, как змеиное жало,
Язвит сожаление… В темном бору
Я был равнодушен к земному добру;
Мирские тревоги, мирские печали
Смиренной молитвы моей не смущали,
Я духом стремился в небесную даль, —

И вот, у могилы, чего-то мне жаль,
О чем-то былом я тоскую!..
О боже, ты пенишь пучину морскую
И вновь превращаешь в зеркальную гладь, —
Верни же твой мир и твою благодать
Душе, омраченной сомненьем!
Легко умереть, тяжело умирать…
О боже, овей мою душу забвеньем
И в очи мне славой твоею блесни,
Зажги на мгновенье святые огни,
Огни вековечного света…»
Но сумрачно в келье… Послышался где-то
Двух сов заунывный, глухой переклик…
И старец с мольбою к святыне приник —
И не было старцу ответа…

И вот последний день затмился сиротливо.
Последний вспыхнул луч и в сумраке исчез…
И стали небеса как выжженная нива,
И нивы мертвые — как кладбище небес.

Созвездия светил погасли, как лампады,
В которых догорел живительный елей;
И в бездну мрачную низверглись их громады —
Погибшей красоты надгробный мавзолей.

Похолодев, как труп, вселенная застыла…
Но божий замысел пронесся вновь над ней, —
И камни дрогнули, и тьма заговорила,
И разум просиял, как солнце прежних дней!

И над обломками былого мирозданья,
Подобно музыке, раздалися слова:
«Любовь рождает жизнь, — и нет им окончанья,
Как творческим мечтам, как грезам божества!»

Слепцы глядят на божий свет
Сквозь мрак своих очей,
В их величавом мире нет
Ни красок, ни лучей.
Как ночь, таинственны их дни
И призрачны, как сны,
И вещей бездною они
Всегда окружены.
Лицом к лицу с предвечной тьмой,
Они не сводят глаз
С неотвратимости немой,
Невидимой для нас.

Так, странник чуждый и слепой,
Средь пестрой суеты,
Иду окольною тропой,
Влюблен в мои мечты.
Стихией мысли увлечен
В мир призрачных задач,
Гляжу на жизненный мой сон
И зорок, и незряч.
В ночи предчувствуя зарю
И рассветая в ней,
Я в душу вечности смотрю
Сквозь мрак души моей.

Затмился день. Ночная мгла,
Как паутина, облегла
Все очертанья… Амстердам
Безмолвен, пуст, как людный храм,
Когда обедня отошла, —
И небо куполом над ним
Сияет бледно-голубым…

С террасы низкой в темный сад,
Глубокой думою объят,
Выходит юноша… Кругом
Льют гиацинты аромат,
В аллеях тополи шумят
И точно сыплют серебром…
Но бледный юноша идет
Так ровно, медленно вперед —
И, только выйдя из ворот,
Последний взгляд, прощальный взгляд
Бросает горестно назад…

Как догоревшая звезда
С зарею гаснет без следа,
Так в сердце гаснет у него
Святое чувство… Божество
Само низвергнуло себя,
Само алтарь разбило свой,
И, всё минувшее губя,
Слилось со тьмою вековой…
Как обманулся он, любя!
Пред кем клонил свое чело!..
Но солнце разума взошло,
И смолкло сердце… Мощный ум
Разгонит тень печальных дум,
И свет обманчивый любви
В сияньи радостной зари
Затмится скоро навсегда…
Так догоревшая звезда
С зарею гаснет без следа…

И бросил он последний взгляд
На этот дом, на этот сад,
Где столько радостных минут
Дано Олимпией ему…
Как увлекал их общий труд,
Отрадный сердцу и уму!
Как звучен был в ее устах
Латинский стих, певучий стих!..
В очах, как небо голубых,
Сквозила мысль…
И он в мечтах,
В мечтах полуночных своих
Ее так нежно называл —
Своей подругой… Он мечтал
По жизни тесному пути
Ее любовно повести, —
Но счастья пенистый бокал
Из рук невыпитым упал…

Богач пустой, голландский Крез,
Пленился нежной красотой, —
И дождь рассыпал золотой
У ног прелестной, как Зевес…
И, как Даная смущена,
Позорный дар взяла она, —
Как дар, ниспосланный с небес…

Невольный зритель, в этот миг
Он бездну горести постиг,
И всё доступное уму
Понятным сделалось ему…
Бессильным юношей входил
Он так недавно в этот дом, —
Но вышел мыслящим бойцом
И взрослым мужем, полным сил…

И, взор глубокий отвратив
От стен, где юности весна
Навеки им погребена,
Пошел он вдаль, как на призыв
Незримых гениев… И в нем,
Как будто выжжена огнем,
Блеснула мысль — и думал он:
«К чему бесцельный, жалкий стон,
К чему бессилия печать
На тех, кто в силах — понимать!»

И тихо взор он опустил…
Он понял всё — и всё простил.