Ужин Поллиона
Посвящается Евгению Петровичу Новикову
В дни кесаря Веспасиана,
Раз в Риме, у градских ворот,
Порою летней, утром рано,
Разгульный собрался народ.
Катяся до предместий града,
При первых солнечных лучах,
Вдали, как от большого стада,
Дороги поднимался прах.
Из покоренной Иудеи
Шли тихо, тесною толпой,
Вдоль вии пленные евреи,
Склонив главу, в тоске тупой.
Шли старцы, юноши и жены,
Себе предвидя смерть и срам;
И дети, сдерживая стоны,
Пугливо жались к матерям.
И чернь градская толковала
Шумливым говором своим,
Что, слава богу, их не мало,
Что завтра запирует Рим,
Что надо к солнечному всходу
Усесться в цирк; что будет там
Чем позабавиться народу
И чем насытиться зверям.
——
Платанов раскинулись длинные тени;
За пиром вечерним, средь мраморных зал,
С друзьями, питомцами неги и лени,
Богач молодой возлежал.
И яствами, данию суши и моря,
Покрыт был их стол от конца до конца;
И флейты, друг другу напевами вторя,
Звучали из сада дворца.
Плясали, руками сплетаяся мерно,
Танцовщицы, хором оживших картин;
Прислуга сменила фиалы фалерна
Фиалами греческих вин.
Но тщетно Лесбоса, Хиоса и Крита
Вино из амфор искрометно текло,
И розами вновь молодая Мелита
Венчала счастливцев чело.
Рассказов и шуток, и речи веселой
Жужжанье живое кругом не неслось,
Склонялись, как будто под ношей тяжелой,
Главы под венками из роз.
«Зачем нас не тешит бесценная влага? —
Сказал, оглянувшись, красавец Камилл.—
Зачем так лениво вкушаем мы блага,
Которые Зевс нам судил?
Зачем приумолкла беседа ночная,
Как будто не в силу нам радость и смех?
Зачем, так роскошно друзей угощая,
Хозяин угрюмее всех?
Чело молодое цветами обвито,
Он может дать волю причудам своим,
Вино его сладко, прекрасна Мелита,—
Зачем же он думой томим?»
На гостя взглянул, и улыбкой немою
Ему на вопрос Поллион отвечал,
На стол оперся и ленивой рукою
Пустой протянул он фиал.
И, Гебы бессмертной свежее и краше,
Румянцем в лице озарясь горячо,
Мелита, напенить вино ему в чаше,
Нагнулась к нему на плечо.
И с темных ресниц, опустившихся нежно,
Скатилася капля в фиал золотой;
И горькую каплю властитель небрежно
Со сладкою выпил струей.
И молвил, склонясь на богатой кровати:
«Я думы своей от друзей не таю;
В кругу их пируя, припомнил я кстати
Завидную долю свою:
Как прихоть моя не встречала преграды
Ни в чем, что доселе просила она;
Как все мне досталися жизни награды,
Все жизни блаженства сполна».
Он смолк; словно болью блеснули и гневом
Глаза, и опять он молчанье прервал,
И речь дополнял, будто злобным припевом,
Танцовщиц звенящий кимвал.
«Да, жил я не даром. В начале пути
В науке искал я всесильной опоры;
Спешил к мудрецам я в ученье идти,
Я слушал их вечные споры.
И глубже сомненья мне в ум залегли:
Я требовал знанья, ждал духа живого,—
Всегда и повсюду премудрость земли
Пустое давала мне слово.
Так выпьем, друзья! Обойдите с амфорой наш круг,
Невольники! Выпьем, друзья, средь отрадного пира,
Мы кубок в честь разума, в честь благодатных наук
И мудрости мира!
Восторг свой понес я святой красоте.
Увидел Элладу я с радостным жаром;
И в мире художеств — высокой мечте
Искал насыщения даром.
Стоял я, искусства восторженный жрец,
Средь дивных созданий его, разумея,
Что бедно искусство, что в камень резец
Не вложит огня Прометея.
Да славится ж нами, великого века сыны,
Художника труд, его сил ежедневная трата!
Так выпьем же кубок мы в честь благородной страны,
Казнившей Сократа!
И славу вкусил я. У римских ворот
Я бился, порою тяжелой для края,
В рядах флавианцев. Толпился народ,
И нас и врагов подстрекая.
Смотрел он, как лили мы кровь наших жил,
Как смотрит в театре на ход представленья.
Я слышал веселый крик черни. Разбил
О камень свой меч в этот день я.
Невольники, лейте! да храбрым воздастся хвала!
Наполним мы кубки за гордую нашу державу,
За память героев, за чести военной дела,
За доблесть и славу!
И сладостью неги, роскошным житьем
В груди заглушим, что роптало в ней тщетно.
Завидует Рим мне. Взгляните кругом,
Смотрите, как всё здесь приветно;
Как дивно-прекрасна Мелита моя,
Как блага земные все куплены мною!
Смотрите, как полон отрадою я,
Как весел лицом и душою!
Так выпьем за негу! Невольники, дайте вина!
Друзья молодые! хвалите со мной сладострастье!
Хвалите, фиалы свои осушая до дна,
Счастливого счастье!»
Опять он умолк. И патриций Аврелий
Промолвил: «Отвыкнем от тягостных дум;
Возьмем, что нам дастся утех и веселий,
И будем мы жить наобум.
Пора такова: нам в грядущем нет цели;
Искать и трудиться безумно для нас;
Довольно, когда мы устроить сумели
Себе наступающий час.
Нас завтра ждет праздник; народом покрыта
Уж с вечера площадь: толкуют о том,
Что в цирке погибнут все пленники Тита.
Без скуки мы день проведем.
Не станем с судьбой мы пускаться в расправу,
С заботой глядеть на урочный наш путь,
Мгновенья летучего вкусим забаву,
А дальше — что будет, то будь».
Безмолвствовал, в сердце гнет тягостный кроя,
Пирующих круг; и звучать продолжал
Лишь только под мраморным сводом покоя
Танцовщиц звенящий кимвал.
——
Пылал над градом полдень жгучий;
Народом Колизей шумел;
Лежали в цирке уже кучи
Растерзанных зверями тел.
В рядах спесивой знати Рима
На лютый праздник Поллион
Глядел безмолвно, недвижимо,
Как погруженный в тяжкий сон.
Готовилась потеха снова,
Жужжала зрителей молва
Про нумидийского, большого,
Еще не спущенного льва.
Раздался рев, и крик веселья
Ответно прогремел кругом;
Огромный лев из подземелья
Могучим выскочил прыжком.
И бокового перехода
Тихонько отворилась дверь:
Прилег, смотря в полсумрак свода,
В средине цирка хищный зверь.
Замолкло всё. Льняной одежды
В тени мелькнула белизна;
И вышла, опуская вежды,
Из двери юная жена.
Перемигнулся сонм нарядный
Матрон надменных и невест,
И взор к ней обратили жадный
Весталки, привставая с мест.
Ее уста шепнули слово —
Царила в цирке тишина,—
Чела, груди, плеча, другого
Коснулась медленно она.
Встревожилась толпа густая,
Шум пролетел из ряда в ряд;
Нагнулся Поллион, вперяя
В младую жертву смутный взгляд.
И смысл, и цель его исканья,
Чего он ждал и ждать отвык,
Чему не ведал он названья —
Ему блеснуло в этот миг.
Гудел всё злее ропот шумный;
Она взглянула, мимо льва,
Туда, где над толпой безумной
Сияла неба синева.
Склонила в прах она колени;
Лев кинулся, предсмертный стон
Пронесся, — и, прыгнув с ступени,
Упал с ней рядом Поллион.
Сцена
Графиня. Вадим.
Они в кабинете графини сидят у стола, друг против друга. Между ними шахматная доска, на которой игра начата. Они на нее не обращают внимания.
Графиня
(продолжая разговор)
Так вы в любовь не верите?
Вадим
Кто? я?
Да вы не сомневаетесь в ответе.
Любовь! да это радость бытия,
Да это лучшая игрушка в свете.
Графиня
Вы правы, так и я сужу о ней, —
Игрушка.
Вадим
Да, которая нужней
Всего нам, без которой мир пустыня,
И без которой сами вы почти,
Сознайтесь откровенно в том, графиня,
Не знали бы, как время провести.
Графиня
Конечно, если бы увлечься ею,
Позволить взять ей верх, — тогда беда,
Не правда ли?
Вадим
Сказать вам не сумею,
Я этого не делал никогда.
Графиня
Ужель?
Вадим
Не верите вы?
Графиня
Почему же?
Вадим
Да, ваш вопрос, графиня, я всех хуже
Решить бы мог. На этот счет, увы,
Я столько же неопытен, как вы.
Графиня
Вы надо мной смеетесь.
Вадим
Я!
Графиня
Немножко.
Вадим
Помилуйте, я?
Графиня
Продолжайте.
Вадим
Но…
Графиня
(перебивая)
Смеетесь вы забавно и умно.
Извольте.
Вадим
Да поверьте…
Графиня роняет платок, Вадим поднимает его и, подавая, говорит вполголоса.
Что за ножка!
Графиня молча оборачивается к шахматной доске
Вы сердитесь?
Графиня
За вами ход.
Молчание.
Вадим
Я жду.
Как быть? Мне не далось постигнуть тайны
Природы женской, на мою беду.
Логичны ли их чувства, иль случайны,
Проведать это я не мог никак
И вечно с ними попадал впросак.
Так будьте ж снисходительны к невежде.
Графиня
Послушайте, вы лучше были прежде,
Естественней!
Вадим
Да, это было встарь,
Когда пред вами я, вам докучая,
Стоял без слов, как пред виденьем рая,
В своей душе вам воздвигал алтарь.
Но это позволительно мальчишкам,
Не правда ль?
Графиня
Милостивый государь!
Умны вы чрезвычайно, даже слишком,—
Но в этом ваша и оплошность.
Вадим
В чем?
Графиня
Вы всё хотите брать одним умом;
Того нельзя: вы промахнетесь часто.
Ваш ум — порок ваш.
Вадим
Боже мой! от вас-то,
Графиня, этого я ждать не мог:
Кто ж вас виновней, если ум порок!
Что я пред вами? Вы король, я — пешка.
Графиня
(тонко улыбаясь)
Но пешка важную играет роль
И мат дает.
Вадим
Поддастся ли король?
Графиня
Невежлива становится насмешка.
Они несколько времени сидят молча.
Вадим
Сегодня вторник.
Графиня
(смеется ему в лицо)
Это вот умно!
Вадим
Да я вам говорю давным-давно,
Что я дурак.
Графиня
(насмешливо)
Вы совершенно правы,—
Сегодня вторник.
Вадим
Ваш приемный день.
Графиня
Да, скоро явятся.
Вадим
(встает)
Bon soir. [1]
[1] — Добрый вечер (франц.). — Ред.
Графиня
Куда вы?
Вадим
Прощайте; мне возиться с ними лень.
Графиня
Давно ль вы так ленивы?
Вадим
В самом деле,
Мне скучно слушать и твердить зады,
Зевать тайком, трудиться без нужды,—
Не лучше ль отдыхать в своей постеле?
Бог с ними! опротивел мне их свет.
Графиня
Да подождите же; их еще нет.
Докончим партию.
Вадим садится опять.
Ваш ход.
Он рассеянно двигает шашкой.
Что это?
Берете своего же вы коня?
Вадим
(облокачиваясь на стол)
Скажите, откровенного ответа
Могу ли ожидать я?
Графиня
От меня?
Вадим
От вас.
Графиня
Спросите.
Вадим
Объясните сами
Одно мне — вы ответ дадите?
Графиня
Дам.
Вадим
Скажите ж прямо мне: на что я вам?
Графиня
Да как на что? Так; весело мне с вами.
Что ж, я за свой ведь не ручаюсь вкус.
Вадим
Нет, будем откровенны на минуту;
Поверьте, я в игрушки не гожусь,—
К другому лучше обратитесь шуту;
Займитесь новою игрой, пора!
Графиня
(вполголоса)
А если это вовсе не игра!
Вадим
Вот откровенность женщин! Я серьезно
Спросил.
Графиня
Я так же отвечала.
Вадим
Нет!
Поверил бы я вам тому шесть лет;
Теперь…
Графиня
(тихо)
Теперь уместней, может.
Вадим
Поздно.
Молчание.
Графиня
Нельзя мне вам пенять: ответ ваш прям.
(Помолчав)
Послушайте, и я б имела право
Серьезно вас спросить: на что я вам?
Я, кажется, вам также не забава.
Вадим
Графиня…
Графиня
Нет, не отвечайте мне;
Не спрашиваю я. В своей вине
Вы не сознаетесь; играть словами
Вы мастер, это знаю я вполне.
Вадим
Что ж мне вам отвечать? Беда мне с вами!
Вы почему не верите?
Графиня
А вы? —
Вы верите? Что ж, говорите смело.
Вадим
(склоняется перед ней)
Примите дар повинной головы.
Графиня
(отворачивается с досадой)
На что мне? Бог с ней! Мне какое дело?
Я вам не духовник и не судья.
Вадим
Вы просто не даете мне житья.
Молчание. Графиня поворачивается к нему и глядит ему в глаза.
Графиня
Скажите, это вам не надоело?
Вадим
Что?
Графиня
Что мы делаем.
Вадим
Не знаю я.
Графиня
Позвольте мне вам сделать замечанье,
Он кланяется. Она, приостановившись, продолжает.
Готовы ль вы быть искренним?
Вадим
Готов.
Графиня
К чему, скажите, это всё старанье?
Вся эта стычка хитроумных слов?
Вам весело такое фехтованье?
Зачем не просты мы?
Вадим
(пожимает плечами)
Наш век таков;
Нет простоты в нем. Общая примета, —
Свет ловок.
Графиня
Здесь нам дела нет до света.
(Несколько помолчав)
Скажите, сколько дней нам, и недель,
И месяцев так тешиться? Что это?
Вадим
Шампанское души; приятный хмель.
Графиня
Нет, хмель несносный.
(Помолчав)
Если б не была я
Уверена, что, так умно играя,
Вы цель имеете…
Вадим
Какую цель?
Графиня
(продолжая)
И если б я ее не полагала
Достойной вас, и в это бы сначала
Не верила, — мы б разошлись давно.
Теперь скажу я только вам одно:
Оставим хитрость, это всё не нужно;
Мы попросту сойтиться можем дружно.
Вадим
(Помолчав)
А если вы ошиблись?
Графиня
Как? и в чем? —
Я знать хочу.
Вадим
В намереньи моем.
Графиня
Как?..
Вадим
Если вы заметить не сумели,
Что с вами я болтал без всякой цели,
Без умысла, что нес я просто вздор,
От делать нечего, средь скуки светской;
Что завтра я такой же разговор
Вдвоем с любой, пожалуй с Халовецкой,
Готов вести; хоть в этой госпоже,
Не правда ль, привлекательного мало?
Что я не так наивен, как бывало,—
Что от меня ждать нечего.
Они глядят молча друг другу в глаза. Слышен звонок.
Графиня
(с движением досады)
Уже!
Памяти Милькеева
Глядит эта тень, поднимаясь вдали,
Глазами в глаза мне уныло.
Призвали его из родной мы земли,
Но долго заняться мы им не могли,
Нам некогда было.
Взносились из сердца его полноты
Напевы, как дым из кадила;
Мы песни хвалили; но с юной мечты
Снять узы недуга и гнет нищеты
Нам некогда было.
Нельзя для чужих забывать же потреб
Всё то, что нам нужно и мило;
Он дик был и странен, был горд и нелеп;
Узнать — он насущный имеет ли хлеб;
Нам некогда было.
Вели мы беседу, о том говоря,
Что чувств христианских светило
Восходит, что блещет святая заря;
Возиться с нуждой и тоской дикаря
Нам некогда было.
Стоял той порой он в своем чердаке,—
Души разбивалася сила,—
Стоял он, безумный, с веревкой в руке…
В тот вечер спросить о больном бедняке
Нам некогда было.
Стон тяжкий пронесся во мраке ночном…
Есть грешная где-то могила,
Вдали от кладбища, — на месте каком,
Не знаю доселе; проведать о том
Нам некогда было.
Не хочу восставать негодуя
Н. П. Б-ой
Не хочу восставать негодуя
Я на них и их светский устав,
На предательство их поцелуя
И на ярость их лютых расправ.
Пусть беду беспощадней разврата
Их клеймит неоспоренный суд;
Пусть они на несчастного брата
Как на вредного зверя идут,
И, сбирая к веселой ловитве
Круг знакомых, друзей и родни,—
Просят бога, в священной молитве,
Их простить, как прощают они.
Но промолвлю я теплое слово,
Жму с любовью я руку тому,
Кто на скорбь и несчастье другого
Не смотрел как на срам и чуму;
Кто в нем сил не старался остатки
Истребить оскорбленьем своим;
Кто гонимого знал недостатки
И нашел извинение им.
Пловец
Посв. Петерсону.
Колыхается океан ненастный,
Высь небесную кроет сумрак серый,
Удалой пловец держит путь опасный
С твердою верой.
Хоть бы бури злость пронеслась над бездной,
Хоть бы грянул гром и волна завыла,—
Прочен челн его, верен руль железный,
Крепко ветрило.
Он с враждою волн спорит сильным спором,
Не проглянет ли хоть звезда средь мрака,
Не мелькнет ли где, над морским простором,
Отблеск маяка?
Высота темна, и пространство глухо,
В небе нет звезды, нет вдали светила.
В грудь тоска легла, онемела духа
Гордая сила.
Не найти пути в этой мгле безбрежной,
Не послать к умам существа живого,
Чрез свирепый шум глубины мятежной,
Тщетного зова.
Он напрасную отложил заботу.
Гуще стелются полуночи тени;
Он улегся в челн, уступая гнету
Тягостной лени.
Волны тешатся и, друг другу вторя,
Злую песнь твердят; всё темно и дико.
Челн уносится по разливу моря…
Море велико.
Да, я душой теперь здорова
Да, я душой теперь здорова,
Недавних дум в ней нет следа;
Как человека мне чужого
Себя я помню иногда.
Остаток силы истощая
В тревоге внутренней борьбы,
Привыкнуть сердцем не могла я
К неумолимости судьбы.
За всё сокрытое мученье,
За всё несчастье долгих дней
Я хоть одно вознагражденье
Просила в гордости своей;
И приближалась беспокойно
К концу тяжелого пути,
И думала, что я достойна
Возмездье жданное найти.
С преступною какой-то верой
Я втайне чаяла чудес
И мерила земною мерой
Я милосердие небес.
Вы помните, средь наших прений
Не раз смутилась я, не раз
Из сердца вырывались пени
И слезы брызнули из глаз;
То было ль первое расстройство,
Затеи праздной головы,
Поэта бедственное свойство,
Как часто повторяли вы?
Что нужды? — Дело не в причине,
Но в разговор разумный наш
Не будет вмешиваться ныне
Уж эта горестная блажь.
Отвергнул ум мой, без изъятья,
Всё, чем тогда смущался он.
В груди — смирённые понятья
И беспрерывный угомон.
Утихла ль вдруг, без перехода,
Я духом? Вследствие чего?
Усилий целого ли года,
Борьбы ли часа одного?
Душевных ли приобретений,
Иль новых, может быть, потерь?
Благоразумия, иль лени?
И легче ли оно теперь?
Оно сперва ли легче было?
Разведать нам какая стать!
Что сердцу тяжко, сердцу мило —
О том не станем толковать.
Оставим вместе, бога ради
Мы всякий суетный вопрос,
И будем восхвалять, как Сади,
Журчанье струй и прелесть роз.
Когда карателем великим
Когда карателем великим
Неправды гордой и обид,
Противясь силой силам диким
С Антеем в бой вступил Алкид,
Не раз врага сразил он злого,
Но, опрокинутый, с пыли
Вставал грозней, окрепнув снова,
Неукротимый сын земли.
И начинался спор сначала,
Ожесточенней, чем сперва;
И бой вести не уставала
Власть духа с властью вещества.
И вдохновенной мысли ныне
Завистливо противостать
Взялось, в слепой своей гордыне,
Земли могущество опять.
С ней вновь в борьбу оно вступило,
Упорно длится битва их;
И будет ныне духа сила
Опять сильнее сил земных.
Когда шучу я наудачу
Когда шучу я наудачу,
Когда смеюся я с людьми,
И ты лишь видишь, как я плачу, —
Тех слез значенье ты пойми.
Пойми, что в этот миг не надо
Велеть мне верх брать над собой;
Что в этом взрыве есть отрада
И примирение с судьбой.
Его прими ты как поруку,
Что всех простила я вполне,
Что протянул недаром руку
Так добросовестно ты мне;
Что, весь свой век сражаясь с ложью,
В конце тяжелого пути
Могу признать я милость божью
И в гроб без ропота сойти,
Могу, в толпе не дрогнув бровью,
Томима ношею большой,
Заплакать с верой и любовью
Пред многолюбящей душой.
И шлет господь, быть может, эту
Нежданную мне благодать
За то, что каждому привету
Еще я смею доверять;
Что без опор и без приюта
Еще полна я сил былых;
Что слово горестное Брута
Из уст не вырвалось моих.
Люблю я вас, младые девы
Люблю я вас, младые девы;
Люблю грусть жизненной весны,
Мечты неясные напевы,
Еще неведающей Евы
Люблю таинственные сны.
Я помню их. В душе ленивой
Все помним мы заветный бред;
Все помним мы восторг свой лживый,
И сердца помысл горделивый,
И горе внутренних побед.
У всех средь жизненной неволи
Была мечта одна и та ж, —
Но мы, познав земные доли,
Мы, в коих смолкла жажда боли
И присмирела сердца блажь;
Мы, в коих ныне силы мало,
Чтоб настоящее нести,—
Мы опускаем покрывало
На всё, что душу волновало,
И шепчем тихое: прости!
Праздник Рима
Враг побежден, взят остров Мона,
Со славой рать пришла назад;
Блестит в огнях дворец Нерона,
Пирует семихолмный град.
Весь день в аренах длились игры
Умолк недавно цирка рев;
Спят, пересытясь, львы и тигры
На искаженных трупах дев.
В прозрачном светится тумане
Палат и храмов длинный ряд;
Вдоль пышных улиц христиане,
Смолой облитые, горят.
Без устали несется мимо
Толпы веселой крик и смех, —
Великолепен праздник Рима,
И грозен гул его утех.
Средь бурного людского вала
Стоял на шумной площади
Один пришлец у пьедестала
Волчихи, вылитой в меди.
Угрюмый, не деля их пира,
Презренный варвар, он глядел,
Как тешилась столица мира,
Взяв властно мир себе в удел.
Он слушал оргий дикий грохот,
И с буйным кликом празднества
Его сливался злобный хохот
И полувнятные слова:
«Ты прав! Воздвигнул град свой вечный
Недаром ты: дай воле ход,
Ликуй в свирепости беспечной,—
Ты прав, неистовый народ!
Да, требуй крови ты как хлеба,
Свершай, с бесстрашной жаждой зла,
В виду поруганного неба,
Свои ты зверские дела.
Свой лютый пир купил ты златом,
Тебе и завтра он готов;
Ликуй, сменяй разврат развратом,—
В лазури этой нет богов!..»
——
И звезд безмятежных проносится хор
И смотрит на Рима блестящий позор,
И смотрит, свой путь продолжая,
На темную степь, на безбрежный простор,
На дебри далекого края.
Там странные рати куда-то спешат,
На тощих конях, без щита и без лат,
Проходят чрез глушь и теснины,
Проходят чрез долы, средь топей и блат,
Плывут чрез речные стремнины.
Идет в неизвестный, кровавый поход
Уродливый, злой, безыменный народ,
Несется он, куча за кучей,
В предел из предела вперед и вперед
Густой, бесконечною тучей.
Блаженствуй, Рим! пируй по праву
Ты от зари и до зари,
Со всей земли себе в забаву
Дань беспощадную бери;
И в буйстве власти без предела
Бросай рабов когтям зверей;
Пируй! — тебе какое дело
До тех безвестных дикарей!..