К тебе теперь я думу обращаю
К тебе теперь я думу обращаю,
Безгрешную, хоть грустную, — к тебе!
Несусь душой к далекому мне краю
И к отчужденной мне давно судьбе.
Так много лет прошло, — и дни невзгоды,
И радости встречались дни не раз;
Так много лет, — и более, чем годы,
События переменили нас.
Не таковы расстались мы с тобою!
Расстались мы, — ты помнишь ли, поэт?—
А счастья дар предложен был судьбою;
Да, может быть, а может быть — и нет!
Кто ж вас достиг, о светлые виденья!
О гордые, взыскательные сны?
Кто удержал минуту вдохновенья?
И луч зари, и ток морской волны?
Кто не стоял? испуганно и немо,
Пред идолом развенчанным своим?..
К могиле той заветной
К могиле той заветной
Не приходи уныло,
В которой смолкнет сила
Всей жизненной грозы.
Отвергну плач я тщетный,
Цветы твои и пени;
К чему бесплотной тени
Две розы, две слезы?..
В толпе взыскательно холодной
К ***
В толпе взыскательно холодной
Стоишь ты, как в чужом краю;
Гляжу на твой порыв бесплодный,
На праздную тоску твою.
Владела эта боль и мною
В мои тревожные года;
И ныне, может, я порою
Еще не вовсе ей чужда.
Зачем, среди душевной лени,
Опасной тешиться игрой?
К чему ребяческие пени,
Желанье участи другой?
Молчи, безумная! Напрасно
Не вызывай своей мечты!
Всё, что ты требуешь так страстно,
Со вздохом бросила бы ты.
Не верь сладкоречивой фее,
Чти непонятный произвол!
Кто тщетно ищет, не беднее
Того, быть может, кто нашел.
Писали под мою диктовку
Писали под мою диктовку
Вы, на столе облокотись,
Склонив чудесную головку,
Потупив луч блестящих глаз.
Бросала на ваш профиль южный
Свой отблеск тихая мечта,
И песнь души моей недужной
Шептали милые уста.
И данную мне небесами
Я гордо сознавала власть,
И поняла, любуясь вами,
Что я не вправе духом пасть,
Что не жалка судьба поэта,
Чье вдохновение могло
Так дивно тронуть сердце это
И это озарить чело!..
Аксакову
В часы раздумья и сомненья,
Когда с души своей порой
Стряхаю умственную лень я, —
На зреющие поколенья
Гляжу я с грустною мечтой.
И трепетно молю я бога
За этих пламенных невежд;
Их осуждение так строго,
В них убеждения так много,
Так много воли и надежд!
И, может, ляжет им на темя
Без пользы времени рука,
И пропадет и это племя,
Как богом брошенное семя
На почву камня и песка.
Есть много тяжких предвещаний,
Холодных много есть умов,
Которых мысль, в наш век сознаний,
Не признает святых алканий,
Упрямых вер и детских снов,
И, подавлен земной наукой,
В них дар божественный исчез;
И взор их, ныне близорукой,
Для них достаточной порукой,
Что гаснут звезды средь небес.
Но мы глядим на звезды неба,
На мира вечного объем,
Но в нас жива святая треба,
И не житейского лишь хлеба
Для жизни мы от бога ждем.
И хоть пора плода благого
Уже настанет не для нас, —
Другим он нужен будет снова,
И провиденье сдержит слово,
Когда б надежда ни сбылась.
И мы, чья нива не созрела,
Которым жатвы не сбирать,
И мы свой жребий встретим смело,
Да будет вера — наше дело,
Страданье — наша благодать.
Зачем судьбы причуда
Зачем судьбы причуда
Нас двух вела сюда,
И врозь ведет отсюда
Нас вновь бог весть куда?
Зачем, скажи, ужели
Затем лишь, чтоб могло
Земных скорбей без цели
Умножиться число?
Чтобы солгал, сияя,
Маяк и этот мне?
Чтоб жизни шутка злая
Свершилася вполне?
Чтоб всё, что уцелело,
Что с горечью потерь
Еще боролось смело,
Разбилося теперь?
Иль чтоб свершилось чудо?
Иль чтоб взошла звезда?..
Зачем судьбы причуда
Нас двух вела сюда?!
За тяжкий час, когда я дорогою
За тяжкий час, когда я дорогою
Плачусь ценой,
И, пользуясь минутною виною,
Когда стоишь холодным судиею
Ты предо мной, —
Нельзя забыть, как много в нас родного
Сошлось сперва;
Радушного нельзя не помнить слова
Мне твоего, когда звучат сурово
Твои слова.
Пускай ты прав, пускай я виновата,
Но ты поймешь,
Что в нас все то, что истинно и свято,
Не может вдруг исчезнуть без возврата,
Как бред и ложь.
Я в силах ждать, хотя бы дней и много
Мне ждать пришлось,
Хотя б была наказана и строго
Невольная, безумная тревога
Сердечных гроз.
Я в силах ждать, хоть грудь полна недуга
И злой мечты;
В душе моей есть боль, но нет испуга:
Когда-нибудь мне снова руку друга
Протянешь ты!
Баратынскому
Случилося, что в край далекий
Перенесенный юга сын
Цветок увидел одинокий,
Цветок отеческих долин.
И странник вдруг припомнил снова,
Забыв холодную страну,
Предела дальнего, родного
Благоуханную весну.
Припомнил, может, миг летучий,
Миг благодетельных отрад,
Когда впивал он тот могучий,
Тот животворный аромат.
Так эти, посланные вами,
Сладкоречивые листы
Живили, будто бы вы сами,
Мои заснувшие мечты.
Последней, мимоходной встречи
Припомнила беседу я:
Все вдохновительные речи
Минут тех, полных бытия!
За мыслей мысль неслась, играя,
Слова, катясь, звучали в лад:
Как лед с реки от солнца мая,
Стекал с души весь светский хлад.
Меня вы назвали поэтом,
Мой стих небрежный полюбя,
И я, согрета вашим светом,
Тогда поверила в себя.
Но тяжела святая лира!
Бессмертным пламенем спален,
Надменный дух с высот эфира
Падет, безумный Фаэтон!
Но вы, кому не изменила
Ни прелесть благодатных снов,
Ни поэтическая сила,
Ни ясность дум, ни стройность слов,—
Храните жар богоугодный!
Да цепь всех жизненных забот
Мечты счастливой и свободной,
Мечты поэта не скует!
В музыке звучного размера
Избыток чувств излейте вновь;
То дар, живительный, как вера,
Неизъяснимый, как любовь.
На освобождение крестьян
Они, стараясь, цепь сковали
Длиной во весь объем земли,
Прочнее камня, крепче стали,
И ею братьев обвели.
Порабощенных гордым взором
Они встречали без стыда,
Вопль о спасеньи звали вздором
И говорили: «Никогда!»
Но слышало страдальцев племя,
В глубоком мраке бед и зол,
Другую речь: «Настанет время!»
И это божий был глагол.
——
Когда в честь праздника большого
Шла в Риме лютая резня,
И в цирке кровь текла всё снова,
И притихал, на склоне <дня>,
С утра не смолкнувший ни часа
И рев зверей, и гул молвы,
И, досыта людского мяса
Наевшися, ложились львы,—
Народу новою забавой
Являлось жалкое лицо:
Невольника в тот цирк кровавый
Бросали, дав ему яйцо.
Он шел; и если, беззащитный,
Пройдя через арену всю,
Он на алтарь сложить гранитный
Мог ношу бренную свою,—
Он был помилован толпою:
Она любила этот фарс.
Он шел; с рыканием порою
Приподнимался лев иль барс.
Как велика была арена!
Как далеко до алтаря!
Росла опасность, длилась сцена,
И тешилась толпа, смотря.
Он проронить не смел и вздоха,
Не смел он шевельнуть рукой;
При лучших шутках скомороха
Не поднимался смех такой.
Везде был хохот без уёма,
Сливались клики черни всей;
Как полный перекатов грома
Стоял широкий Колисей.
И этот грохот злого смеха
С тех пор послышался не раз;
И эта римская потеха
Возобновляется для нас.
В грозящем цирке утомленный
Какой-то раб идет, как встарь,
Идет, залог ему врученный
Сложить надеясь на алтарь.
И мы, как чернь блажная Рима,
В разгульной праздности своей,
Глядим, пройдет ли невредимо
Среди свирепых он зверей?
Над ним острят в толпе несметной,
Исполнен страха взор его:
Боится пасть он жертвой тщетной,
Труда не кончив своего.
До их обид ему нет дела,
Ему не нужен их почет,
Лишь бы дойти, лишь бы всё цело
Осталось то, что он несет.
Несет, гонимый, роковое,
Таинственное благо он,
Несет понятье он святое —
Свободу будущих времен.
Не гордою возьмем борьбою
Не гордою возьмем борьбою
Мы верх над бедствием мирским:
Лишь к богу всей взносясь душою,
Смирясь всем сердцем перед ним,
Пройдем чрез горе и невзгоды
Мы, племя бренное земли,
Как чрез морские злые воды
Евреи некогда прошли!
И как оплотом было море
Им в оный день, стеной спрямясь.—
Так роковое будет горе
Святой опорою для нас!
Труд ежедневный, труд упорный
Труд ежедневный, труд упорный!
Ты дух смиряешь непокорный,
Ты гонишь нежные мечты;
Неумолимо и сурово
По сердца области всё снова,
Как тяжкий плуг, проходишь ты,
Ее от края и до края
В простор невзрачный превращая,
Где пестрый блеск цветов исчез…
Но на нее, в ночное время,
В бразды — святое сеять семя
Нисходят ангелы с небес.
Страницы часть в альбоме этом
Страницы часть в альбоме этом
С трудом решаюсь я занять:
Вступить в него, с своим приветом,
Скажите, мне какая стать?
Здесь, в сонме звуков, речи бледной
Стоять неловко, и похож
Близ стройных тонов стих мой бедный
На мещанина средь вельмож.
Да, в годы прежние владело
Ответ К***
Да, — в годы прежние владело
Мной вдохновение вполне,
И верила в себя я смело,
И про возвышенное дело
В младой груди шепталось мне.
С тех пор снесла я горя много,
Промчалось мимо много дней,
И прошумела бурь тревога,
И жизнь идет, справляясь строго
С душой восторженной моей.
Не сбыться сердца предсказанью!
Живого образа не дам-
Я сокровенному мечтанью;
Я не поставлю, чистой данью,
Своей иконы в божий храм!
Но и того не гаснет сила,
И на того свою печать
Искусство свято положило,
Кто мог творенье Рафаила
Своею кистью передать.
Дорога
Тускнеет в карете, бессильно мерцая,
И гаснет ночник;
Всё пасмурней тянется чаща глухая,
Путь темен и дик.
Карета несется, как будто б спешила
В приют я родной;
Полуночный ветр запевает уныло
В пустыне лесной.
Бегут вдоль дороги все ели густыя
Туда, к рубежу,
Откуда я еду, туда, где Россия;
Я вслед им гляжу.
Бегут и, качая вершиною темной,
Бормочут оне
О тяжкой разлуке, о жизни бездомной
В чужой стороне.
К чему же мне слушать, как шепчутся ели,
Все мимо скользя? —
О чем мне напомнить они б ни сумели,—
Вернуться нельзя!
Порт Марсельский
Море!.. — вот море! Я с верфи впервые
Взором встречаю разливы морские;
Волны воюют, встают на дыбы;
Тьмущею тьмою бегут их громады,
С гулом невнятной какой-то журьбы,
С роптаньем досады.
Вам я вверяюсь, валы океана!
Вам, своенравным, бунтующим рьяно,
На берег хлещущим шумной дугой!
Мчите же, дикие силы пучины,
Мчите меня вы к чужбине другой
От этой чужбины.
Темное море! Ты будешь мне другом!
Верх ты возьмешь над душевным недугом,
Хлынешь в корабль и пугнешь экипаж,
В сердце уймешь ты старинное горе,
Дум усмиришь ты упорную блажь,
Грозящее море!
Озеро Вален
День весенний всходит ало,
С глади озера сбежала
Тень прибережных высот;
И над каждой мглой угрюмой,
И над каждой тяжкой думой
Луч небесный верх берет.
Даль раскинулась пред нами:
Над зелеными горами
Блещут снежных гор хребты;
Полон весь простор окрестный
Торжествующей, чудесной,
Ненаглядной красоты!
Сентис сбросил с плеч туманы,
И венок надел румяный
Он на белую главу;
Над равниной вод сияя,
Смотрит ясно небо мая
Синевою в синеву.
Сыплются кругом богато
Искры яхонта и злата
Из лазуревой струи;
Тешится ль русалок стая,
Вверх наперерыв бросая
Ожерелия свои?..
Пильниц
В свое осеннее убранство
Весь лес торжественно одет;
Роскошно на его пространство
Заката льется яркий свет;
Блестят все ветви золотые
Под неба золотым лучом…
Зачем мне помнится Россия
С своим суровым октябрем?
И тихо гаснет блеск эфирный,
Страны таинственней черты.
Как думе предаваясь мирной,
Стоят лесные высоты!
Дерев чуть движется лишь темя,
Ручья внизу чуть шепчет ток…
Как мне на ум приходит время
Злых возмущений и тревог?
Дрезден
Смотрю с террасы. Даль береговая
Вся светится, как в золотом дыму;
Топазных искр полна река седая;
Уносит пароход народа тьму,
Битком набита палуба до края;
Их лиц не различишь, — да и к чему?
Здесь остаюсь я — здесь, где всё мне ново,
Где я чужда и людям, и местам,
Где теплого я не промолвлю слова,
Где высказаться я душе не дам,
Где далека от края я родного,
Где не бывать тому, что было там…
О господи! Услышь молитву эту
Тяжелую, из сердца глубины:
Pie дай опять поверить мне привету,
Не дай опять мне те же видеть сны;
Не дай забыть безумному поэту
Мучительных уроков старины!
То, с чем душа сроднилася так смело
Во что с младых я веровала лет,
То, чем жила, пред чем благоговела,—
Погибло всё. Мне будущности нет.
Дай тихий труд, смиренное дай дело
Заместо мне всего, чем полон свет.
Бежал корабль, прорезывая бело
Бежал корабль, прорезывая бело
Свою бразду; сверкали небеса,
Сверкали волны; берега бледнела,
Всё более бледнела полоса;
И, одинокая среди народа,
Я в берег тот, на палубе стоя,
Вперяла взор. — Теперь тому два года; —
Пора б забыть! Но не забыла я. —
И вижу вновь, закрыв глаза рукою,
Сверканье волн на солнце и вдали
Уже с блестящей гладию морокою
Сливающуюся черту земли.
И сердце, как в то утро, сжалось снова,
И всё, что было и чему не быть,
Последнее, прошептанное слово,—
Всё помнится, всё, что пора б забыть!
Венеция
Паров исчезло покрывало,—
Плывем. — Еще ли не видна?
Над ровною чертою вала
Там словно что-то засияло,
Нырнув из моря.— Вот она!
Зыбь вкруг нее играет ярко;
Земли далеки берега;
К нам грузная подходит барка,
Вот куполы святого Марка,
Риальта чудная дуга.
И гордые прокурации
Стоят, как будто б корабли
Властителям блажной стихии
И ныне дани Византии
Толпой усердною несли.
Свой горький жребий забывая,
Царица пленная морей,
Облитая лучами мая,
Глядится, женщина прямая,
В волне сверкающей своей.