Архив стихотворений Георга Тракля

Когда вечер дышит золотым покоем
леса и тёмного луга, тогда
человек — созерцатель; он
пастух тишины и сумерек стада,
терпеливости красных буков;
проясняется осень. С холма
одинокий внимает птичьим полётам,
тёмным знаменьям, и тени мёртвых
озабоченно обступают его;
в дрожь бросает холодный аромат резеды,
хижины селян, бузина,
так привычные с детских лет.

Воспоминанья, погребённые надежды
хранит потолочная бурая балка
со свисающими георгинами —
он пытался до них дотянуться;
в пожухшем саду мерцают шаги
запретной любви, чёрный год,
когда с голубых век изгоя
неудержимо брызнули слезы.

С макушек бурых капает роса,
он — голубой зверёк — просыпается у холма,
вслушивается в оклики рыбаков,
когда смеркается пруд,
в жуткие крики летучих мышей;
Но в золотой тишине
живёт упоённое сердце
великой смерти его.

Тихо; так прикасается к осенней стене слепой,
вслушиваясь дряблыми висками в полёт ворон;
золотая тишина осени, лик отца в мерцающем солнце,
вечером чахнет старая деревня в покойности бурых дубов.
В кузнице красный стук молотка и живого сердца.
Тихо; под чуткими подсолнухами уронила батрачка в ладони
свой гиацинтовый лоб. Страхом и немотой
наполняет сумеречная комната пустые глаза; боязливые шаги
старых женщин, брань пурпурного рта, медленно гасится в темноте.
Молчаливое винопитие. С низкой потолочной балки
упала ночная бабочка — нимфа, погружённая в глубокий сон.
Батрак во дворе свежует ягнёнка, сладкий запах крови
обволакивает наши лбы, тёмную прохладу колодца.
Унынью умерших астр соболезнуют золотые голоса в ветре
Когда наступает ночь, ты всматриваешься в меня
своими истлевшими глазами,
в голубой тишине твои щёки осыпаются пеплом.
Тихо угасает горицвет, умолкает чёрный хуторок в низине,
как будто на голубой Голгофе рушится крест
и немая земля исторгает своих мертвецов.

Фрагменты неоконченного стихотворения

Долго внимает монах умирающей птице в лесу,
о, приближение смерти, заброшенный крест на холме,
холодный пот, проступивший на восковом челе.
О, обитанье в голубой пещере безысходной тоски.
О, кровавые отметены памятного спуска — туда,
где одержимые бездыханно падают на серебряные колени.
Снегом и лепрой исполняется больная душа,
когда вечерами внимает безумствам нимф,
тёмным флейтам […] в сухих камышах;
и лик её мрачен, колеблемый звёздным прудом.

Тихо истлевает батрачка в терновнике,
и пустые тропы, обезлюдевшие деревни
заметаются жёлтой листвой.
Под усыпанной листьями тропкой — пурпурная бездна.

Там, где у чёрных стен одержимые никнут,
бледный странник спускается в осень,
там, где некогда росло дерево и обитал голубой зверь,
открываются, созерцая, кроткие глаза Гелиана.

Где в мрачных комнатах некогда спали влюблённые,
с серебряными змеями играет слепой,
осенняя грусть луны.

Серая, иссохшая в бурых одеждах плоть,
каменный свод
красуется в зеркале затхлых вод.
Окостеневшая маска умершей песни.
Какое безмолвье кругом.

Смрадный лик нисходит к теням,
терновник грезит о красном хитоне Спасителя;
тихо влечётся магический перст слепого
за своей погасшей звездой.

Белый и одинокий суть одно,
завораживающе двигаются руки и ноги,
пурпурные впадины, где круглятся выцветшие глаза.

Под усыпанной листьями тропкой, где зло таится,
и звенят осенние литавры,
снова разверзается белая […] бездна.

В чёрный лоб вцепляется мёртвый город,
над мутной рекой мечутся чайки,
крестовины водопроводных труб на исчезнувших стенах,
красные башни и галки. Над ними
зимние облака восходят кверху.

Они поют о закате угрюмого города;
печальное детство играет в бузиннике после полудня,
вечером под бурыми каштанами слушает синюю музыку,
фонтан наполняется золотыми рыбёшками.

Над ликом спящего склоняется седовласый отец,
бородатый лик доброты, отошедший давно в темноту.

О, повторная радость: белый малыш
тянется к потухшим окнам.
Там, где прежде росло дерево и голубой зверь глядел из куста,
открываются, чтобы умереть, кроткие глаза Гелиана.

Там, где тени предков стоят у стен,
где прежде росло одинокое дерево и голубой зверь глядел из куста,
поднимается по золотой лестнице белый человек,
а Гелиан спускается в стонущую темноту.

Угрюмо истекает кровью в кустах бурый зверь;
одиноко поднимется по сгнившим ступенькам слепой.
В комнате тёмные флейты безумья.

Снегом и лепрой исполняется больная душа,
Когда глядится под вечер в розовый пруд.
Сгнившие веки приоткрываются в орешнике, плача.
О слепец,
кто молча по сгнившим ступенькам спускается
в темноту.

В темноту погружаются глаза Гелиана.

Лето. В подсолнухах жёлто стучат трухлявые кости,
к монашку склоняется вечер обречённого сада,
нежный запах и грусть седой бузины,
когда из тени Себастьяна проступает умершая сестра,
рот сновидца пурпурно разбит.
И серебряный голос ангела […]

Дети играют возле холма. О, как тихи — пора сентября
и та, когда он в чёрном челне
проплыл над звёздным прудом и сухим камышом
в полёте и крике диких птиц.

Скрылась за далью, в тени и тиши, макушка осени,
спустилась по сгнившим ступенькам тень сновидца.

Присела за далью, в тени осени мать —
седовласая. По сгнившим ступенькам
тёмный сновидец спускается в сад.
Плач дрозда.

О ты, облезший город; звезда и розовый вскрик после сна.
Скрылся за далью, в рыжей осенней тени белый сновидец.
Над сгнившими ступеньками блестит луна, его сердце,
тихо звенят ему вслед голубые цветы,
тихо — звезда.

Или, когда он, нежный послушник,
вечером вступил в сумерки церкви святой Урсулы,
серебряный цветок своего чела спрятав под пряди,
и его в содроганье облёк голубой плащ отца,
тёмная прохлада матери;

или, когда он, нежный послушник,
вечером вступил в сумерки церкви святой Урсулы,
серебряный голос […] чело пряча в облезшие пряди,
и в содроганье…

Снизошёл из чёрной чащи синий зверь
неслышно — душа,
ночью, по мшистым ступенькам скрытый снегом ручей.
Шелест давней крови и ружейной пальбы
у комелей сосен.
Ауна тихо светит в пустынные окна.

Серебряный призрак, пьянея от тёмных ядов,
склонился над дремотой пастуха.
Старик, чью память покинули собственные преданья.

О, потом раскинет пастух свои вялые руки,
истлевшие в пурпурном сне,
и серебряно распустятся цветы зимы

на опушке леса, залучатся мрачные тропы
в каменный город;
всё чаще из чёрной грусти выкликает пьяного сыч.

Дикое, от леса стало сердце белым.
О, тёмный страх
смерти, когда золото погребено
в пасмурных облаках.
Ноябрьский вечер.
Возле распахнутых ворот скотобойни
толпятся нищие женщины;
в пустые кошёлки
падают дряные обрубки потрохов и костей;
треклятое пропитание!
Синий голубь вечера
не принёс перемирия.
Тёмный клич трубы
пронзил влажное золото
осенних вязов,
изодранный в клочья флаг
задымился от крови,
в дикой тоске
вслушался в даль человек.
О, железное время,
погребённое в красном закате.

Из тёмных врат —
золотой силуэт
юницы
в окружении бледных лун,
осенней челяди,
чёрных елей,
изломанных ночным ураганом,
отвесные стены твердыни.
О, сердце,
мерцающее из-под снеговой студы.

О, дикие горы, орлана
величавая скорбь.
Золотое облако
дымится над каменной пустыней.
Терпеливой тишиной дышат сосны,
чёрные ягнята над пропастью,
где синева
вдруг и странно немеет,
гуденье застенчивых шмелей.
О, зелёный цветок —
о, безмолвье.
До самозабвенья потрясают сердце
тёмные духи диких ручьёв, мрак,
когда он
бросается через ущелье — на тебя!
Белые голоса
блуждают в жутких провалах,
разломы, уступы,
свирепая злоба предков, плачи
матерей,
золото воинственных кличей юнцов;
и ещё не рождённое
вздыхает, пуча слепые глаза.

О, невыносимая боль, ты —
воспламенённое око
взрослой души!
И вот уже среди горной толчеи
лошадей и колесниц
розово-жуткая молния
впивается в гудящую пихту.
Магнетическая прохлада
овевает гордую макушку,
испепеляющая тоска гневливого Бога.

Чёрный страх, ты — ядовитая змея,
издохни среди камней!
И вот уже обрушиваются
дикие потоки слез,
буря-сострадание
разражается в раскатах грома
над снеговыми вершинами.
Огонь
Очищает истерзанную сомненьями ночь.

Призраками мёртвых героев
ты населяешь, луна,
безмолвные леса,
а на ущербе —
нежными объятиями
влюблённых,
тенями достославных времён,
обветшавших скал;
и как блёкло
отсвечивает город, где
холодно и зло
живёт гнилое племя,
где белым внукам
уготован путь во тьму.
О, неразлучные с луной тени,
вздыхающие в пустом хрустале
горных озёр.

Прохладу тёмных лет,
боль и надежду
берегут циклопические камни,
незаселённые людьми горы,
золотое дыханье осени,
вечерние облака —
яснота!
Глядит голубыми глазами
хрустальное детство;
под тёмными пихтами
любовь, надежда,
когда от огненных песен
в зябкие травы каплет роса —
безудержно!

О! — там золотая тропинка,
пробила в снегу
ущелье!
Синей прохладой дышит
ночная долина,
вера, надежда!
Одинокое кладбище, здравствуй!