У края старого колодца
Тёмные толкованья воды: мозг, пережёвывающий речения ночи,
голубая тень мальчика, вздыхающая на чёрных подушках,
шелестение клёна, шаги в старом парке,
камерный концерт, затихающий на винтовой лестнице,
может быть, восходящая по ступенькам луна.
Кроткие голоса монахинь в разрушенной церкви,
голубой сосуд с дарами — он медленно открывается,
звёзды — они падают в твои костлявые руки,
может быть, шаги в комнате, где нет никого,
голубой голос флейты в орешнике — очень тихий.
Бесполо-бледное отсыпается в тени
Бесполо-бледное отсыпается в тени ветхих лестниц
по ночам встаёт и серебряным призраком
бродит по круговой галерее монастырской стены.
В прохладе деревьев, без мук
дышит преосуществлённое совершенство —
и осенние звёзды ему ни к чему.
О терниях, мучивших их
до печального случая,
долго размышляют влюблённые — о чём же ещё.
Delirium
C крыш чёрный снег течёт, и в череп твой
вгвоздился красный перст; и в том же духе:
в безвидной спальне синий фирн разрухи.
В погибшем зеркале любовный зной.
Распался мозг и думает с тоской
про тени в зеркале и синий фирн разрухи,
о ледяной улыбке мёртвой шлюхи.
В гвоздиках тихо плачет ветр ночной.
Люб тишине усопших старый сад
Люб тишине усопших старый сад,
и к синим комнатам блуждалица привычна,
под вечер тихий силуэт встаёт к окну
и отгибает край занавески —
струение поддельных жемчугов напомнило
о нашем детстве,
когда нашли мы ночью чёрную луну в лесу.
В сини зеркала струится нежная соната
долгих объятий,
её улыбка скользит по устам умершей.
Вечером (Синий ручей, тропа и вечер)
О, ютенье в тишине сумеречного сада
Ступеньки розовые в топь скользят
Судный день
Сад сестры (2-я редакция)
Как сад сестры и тих и скрыт,
цветами поздними горит,
шаг белый засветился.
Не в лад и поздно дрозд кричит,
как сад сестры и тих и скрыт;
небесный ангел сбылся.
Ветер, белый голос шепчет у виска
Ветер, белый голос шепчет у виска хмельного;
истлевшая тропа. Долгий звон вечерних колоколов
тонет в тине пруда,
и над ним сникают жёлтые цветы осени,
мелькают безумноликие
летучие мыши.
Родина! Зоревая розовость гор! Покой! Яснота!
Крик коршуна! Одиноко темнеет небо,
никнет от усталости белое чело на лесную опушку.
Встаёт из мрачных ущелий ночь.
Проснувшись, подсолнухи по-детски обступают спящего.
Негромко звенят
Роса весны с безлистых веток брызжет
Роса весны с безлистых веток брызжет
тебе в лицо; приходит ночь,
в лучистых звёздах — ты не думаешь о свете.
Под сводчатым терновником лежишь, и шип
хрустальную пронзает плоть —
да сочленятся огненней душа и ночь.
Невеста в блеске звёздного венца,
чиста как мирта,
склоняется к молитвенному лику мертвеца.
В цветущем содроганье, наконец,
тебя, объемлет голубая пелерина властелинки.
О, безлистые буки и чернеющий снег
О, безлистые буки и чернеющий снег.
Тихий северный ветер. Здесь по бурой тропе
до луны темнота одиноко прошла
в осень. Падают снежные хлопья
на голые ветки,
сухой камыш; поёт зелёный хрусталь пруда;
пусто в хижине, крытой соломой; по-детски
берёзы растрёпаны ветром ночным.
О, дорога, тихо вмерзающая в темноту.
И сживание с розовым снегом.
К Новалису (2-я редакция)
В тёмной земле упокоен святой пришелец.
Сжалился Бог и отъял плачи от нежных уст
и он в расцвете поник.
Голубой цветок —
песня его поныне живёт в ночной обители боли.
Час тоски
По осеннему саду влечётся чернеющий шаг
за яркой луной,
Сникает к стылой стене безысходная ночь.
О, терновый час тоски.
Мерцает серебряно в сумерках комнаты
свеча одинокого,
умирает, когда мысль о тёмном гнетёт,
и над бренным склоняется каменное чело,
хмелея от вина и ночных созвучий.
Вечно влечётся слух
к нежным плачам дрозда в кустах бузины.
Тёмный час молитвы. О чём ты,
одинокая флейта,
стынущий лоб, склонённый над мраком времён.
Ночной плач (2-я редакция)
Безысходная ночь взошла над смятенным челом
в звёздном сиянье —
над моим чернокаменным ликом,
дикий зверь гложет влюблённое сердце,
огненный ангел
падает с грудью разбитой на каменистое поле,
снова взмывает коршун.
Увы, в бесконечном плаче
всё смешалось: огонь, земля и голубая вода.
К Иоганне
Меланхолия (Ах, голубой души уста закрылись)
Ах, голубой души уста закрылись,
сник блёклый лес в открытое окно,
тишь зверя; мелет мельница зерно;
а над тропинку облака излились —
пришельцы золотые. Скачет ало
табун в деревню. Сад поблёк давно;
и зябнут астры; у оград темно,
где золото подсолнухов завяло.
Шумят соседки ; росы в прах скатились;
и холод белых звёзд сквозит в окно.
Смерть в милых тенях чудится давно,
глаза полны слезами — и закрылись.
К Люциферу (3-я редакция)
Духу ссуди твоё пламя, раскалённую грусть;
в полночь вперяется смертный, вздыхая, —
с зелёного весеннего холма; где когда-то
кровью истёк нежный агнец, претерпевая
жесточайшие муки; но следует тёмный за тенью
зла или поднимает влажные крылья
к золотому диску солнца, и колокольный звон
сотрясает ему истерзанную болью грудь,
дикую надежду; мрак пламенеющего паденья.
Прикоснись, синий вечер
Прикоснись, синий вечер, к его вискам; долго и тихо он спит
под осенними деревьями, золотом облаков.
Лес приглядывается; как если бы мальчик —
синий зверёк — обитал в хрустальных волнах и прохладе ручья:
о, как тихо стучит его сердце в гиацинтовых сумерках,
грустя о сестре; её тень, её пурпурные пряди
чудятся в ночном ветре. По скрытым тропам
бредёт он в ночь, и его алые губы грезят
под чахлыми деревьями; безмолвно объемлет сновидца
прохлада пруда, ущербная луна проплывает
над чернотой его глаз.
Погружаются звёзды в пожухлые ветви дубов.