Архив стихотворений Георга Тракля

Прелый дух плодов пригретых.
И листва звенит от зноя,
вьётся с чёрной мошкарою
тонкий писк в лесных просветах.

В синеве болотца — блики:
над бурьяном пляшет пламя.
А за жёлтыми цветами
тихий стон в любовном вскрике.

Мотыльки поживу ищут;
тень моя танцует пьяно
в пекле луга и тимьяна.
Дрозд самозабвенно свищет.

Груди белых тучек зыбки,
луговой венок напяля,
под сосною, зубы скаля,
свиристит скелет на скрипке.

Рубин зажёгся на ветвях,
потом стал пруд и гол, и тих.
А светлоту полян лесных
усеял побуревший прах.

Поднял свой невод рыболов.
В пустых полях уже темно.
Приносят фрукты и вино
батрачки в светлый шум дворов.

Пастух свою свирель забыл.
Потом свой край предстал чужим.
Лес мёртвым саваном своим
в печаль раздумий погрузил.

Наутро время впало в сон,
и небо крыльями черня,
пустилась стая воронья
на городской далёкий звон.

У солнца багреца в излишке,
весь двор в плодах — навалы, кипы;
вокруг — на корточках мальчишки.
Прореживает ветер липы.

В ларь золото течёт бездонно,
сморились женщины с натуги —
благословенны будь их лона!
А в кабаке гудят пьянчуги.

Бродячей скрипки голос тонок,
и танец похотью растроган.
По-свойски лапают бабёнок.
Пустые бельма пялятся из окон.

Фонтан — зловонности рассадник.
Черня и чахля всю округу,
на всхолмье гаснет виноградник.
И птицы улетают к югу.

Как одиноко солнце в летний зной.
Уносят пчёлы свой жужжащий ропот,
в саду — сестёр неуловимый шёпот —
и мальчик в слух уходит за стеной,

ещё картинками и книгой возбуждён.
Привянув, липа в синеве сникает,
беззвучно цапля в пепельном зените тает,
а весь забор тенями испещрён.

Таинственно заходят сестры в дом,
и за порогом белизна их платьев
мерцает тускло, прежний блеск утратив.
И шум кустов смолкает за окном.

А мальчик гладит кошку и весьма
смущён её зеркальными глазами.
И звук органа, разойдясь кругами,
плывёт на небо с дальнего холма.

Вороны в сосняке снуют,
и мгла зелёная клубится.
Звук сонной скрипки, и юницы
потанцевать в кабак бегут.

Всё громче пьяный смех и крик,
порхает в сумерках продроглых,
И мельк теней в оконных стёклах
в безумной пляске нем и дик.

Согрет тимьяном и вином,
зов одинокий меркнет в чаще.
А на ступеньках люд молящий
дающим дружно бьёт челом.

Зверь истекает кровью под кустом.
Шатается аллейная аркада
под грузом облачного хлада.
Любовники сомлели над прудом.

Эфир зелёный растворил звезду,
уже рассвет предчувствует больница.
Поющий дрозд ещё в кустах таится,
и колокол вздыхает, как в бреду.

Как одиноко статуе одной
на площади; цветник слегка алеет,
балконный воздух душно тяжелеет.
Над тухлецой гудит мушиный рой.

Серебряная занавесь окна
таит слиянье губ, ласкаемые груди.
Бой башенных часов исходит в гуде,
бледнеет в небе белая луна.

Последний звук заутрени дрожит,
из врат течёт монахов тьма святая,
в безмолвье беспредельном пропадая.
И светлый шпиль возносится в зенит.

Паразитья, мышей и крыс кишенье,
мерцая лунный свет по полу гонит.
И ветер, как во сне, кричит и стонет.
В окне трясуться мелких листьев тени.

В ветвях порхает птичье щебетанье,
паучье ползанье на голых стенах.
Пустодвиженье пятнышек смятенных.
И в доме дышит странное молчанье.

Гнилое дерево и хлам разъятый
скользящим светом тронуты снаружи.
Уже звезда блистает в черной луже.
И светятся затылки старых статуй,

других предметов контуры кривые
и вывески поблёкшей шрифт нерезкий —
быть может, краски лучезарной фрески:
хор ангелов перед лицом Марии.

Вспомнилось: чайки скользят по чёрному небу
мужествующей печали.
Тихо живешь ты в тени осеннего ясеня,
погруженная в праведные пределы холма;
идёшь и идёшь по-над зелёной рекой,
когда вечер уже настал,
певучая любовь; дружелюбная к тёмному зверю,

радужному человеку. Хмельной от голубоватого ветра
лоб задевает умирающую листву,
и вспоминается строгий лик: мать —
о, как погружается всё в темноту;

угюмые комнаты и ветхий скарб
предков —
всё потрясает пришельца.
О, знаменья и звёзды!

Велика ты, вина рождённого. Увы, золотые ливни
смерти,
когда грезит о свежем цветенье душа.

Кричит и кричит в голых ветвях ночная птица
над шагами лунатика,
и ледяной ветер голосит у деревенских оград.

Горы; чернь, молчание, чистый снег.
Красный след охоты исходит из леса;
о, мшистые взоры зверя.
Тишь материнства; под чёрными елями
раскинутость спящих рук,
когда на ущербе всплывает ледяная луна.

О, роды человека. Ночной шелест
синей воды по каменистому дну;
вздыхая, глядится в свой образ падший ангел.

Пробуждается блеклость в душной комнате.
Две луны —
блестят глаза окаменевшей старухи.

Боль, крик роженицы. Чёрным крылом
прикасается ночь к вискам мальчика,
из пурпура облаков тихо падает снег.

О, ночные взмахи крыльев души:
пастухи, мы уходили однажды в сумерки леса
и преисполненные смиренья, — красный зверь,
зелёный цветок и лепечущий ключ —
вместе с нами! О, древний стрекот сверчка,
на жертвенном камне цветущая кровь,
и крик одинокой птицы — в зелёной тиши пруда.
О, крестовые походы и раскалённые пытки
плоти, стук пурпурных плодов
в вечернем саду, где когда-то ступали
кроткие ученики, —
ныне воины, вскрикивающие во сне от ран
и звёздных грёз.
О, нежные синецветы в ночи.

О, времена тишины и золотых листопадов,
когда, мирные иноки, мы выжимали пурпурные грозди
и сияли окрест холмы и леса.
О, вы, охотничьи гоны и замки; покой вечеров,
когда в своей келье о праведном размышлял человек,

представая при жизни Богу — в немой молитве.
О, горькое время заката,
когда мы с окаменевшими ликами глядимся в чёрные воды.
Но лучатся — смотри! — серебряные веки влюблённых:
един человеческий род. Ладан струится
от порозовевших подушек
и сладкое пенье воскресших.

Погас закат,
и с ним — твой лик голубой.
Маленькая птица в тамариске поёт.
Кроткий монах
кладёт на грудь омертвелые руки.
И белый ангел нисходит к Марии.

Ночной венок
фиалок, злаков и пурпурных гроздьев
теперь безвременен для созерцанья.

У ног твоих —
разверстые могилы мёртвых,
когда в серебряные руки роняешь чело.

На твоих губах
осенняя луна забывается в тихих снах,
от мака тёмной песни хмельна.

Синий цветок
тихо в желтеющем камне поёт.

Ветер плачей слепых, лунные зимние дни,
детство, затихают шаги у чёрной ограды,
вечерние колокола.
Тихое настанье белой ночи,
и превращенье в пурпурные сны забот и болей
каменной жизни,
где тернии ни на минуту не отпускают бренную плоть.
Изглубока вздыхает во сне пугливая душа,

изглубока — ветер в изломанных деревьях,
и скорбящая тень матери
скитается по одинокому лесу

этой безмолвной печали; ночи,
полные слез и огненных ангелов.
Серебряно разбиваются о голую стену детские кости.

(2-я редакция)

Снова нисходит на холм белая ночь,
где в серебряном звоне высится тополь,
звёзды и камни.
Сонно выгнулся мостик над горным ручьём,
за мальчиком следит умирающий лик,
лунный серп поют пастухи

в розовеющей бездне. Из древних камней
пялят жабы хрустальные очи,
проснулся цветущий ветер, птичьи голоса
мёртвых,
и шаги зеленеют тихо в лесу.

Вспоминается: дерево, зверь. Вязкие ступеньки мха;
а луна
тонет, сверкая в печальной воде.

и снова выныривает и плывёт у зелёного брега
на чёрной гондоле, качаясь, — через брошенный
город.

(3-я редакция)

Когда Орфей серебряно поёт,
о мёртвой в вечернем саду рыдая, —
кто ты, заснувшая под высокими клёнами, кто?
Отзывается в плаче осенний камыш,
синий пруд,
умирая в тени зелёных деревьев,
следит за тенью сестры;
тёмная любовь
дикого рода — о ней
шепчут золотые колёса дня.
Тихая ночь.
Под угрюмыми елями
два волка, смешали мы кровь
в окаменевшем объятье; золотое,
изронилось облако над мостком,
терпенье и безмолвье детства.
Снова встречается нежный мертвец,
дремлющий в своих гиацинтовых прядях
возле Тритонового пруда.
Да разобьётся же наконец холодный разум!

Потому что всегда следует он, синий зверь,
озираясь под сумеречными деревьями или
на тёмных тропах,
умилённый гармонией ночи,
нежным безумьем;
или: ластится в тёмном экстазе
певучих струн
к холодным ногам кающейся грешницы
в городе мёртвых теней.

Тихо в полночной келье.
Серебряно светит лампа
перед певучим дыханьем
одинокого;
диво облачных роз.
Чёрный мушиный рой
истемняет каменный свод,
печаль золотого дня
оцепеняет чело
бездомного.

Море недвижно спит.
звезду и лодочный след
чёрный канал поглотил.
Больная улыбка твоя
меня провожает в сон.