Не раз себе надгробную пела,
Не знала, что этот — последний раз.
Пела заносчиво, слишком смело,
С необоримым борясь.
Искру предчувствия музыка прячет.
Слов окончательных нет.
Что сломан голос, что звук утрачен,
Не разумеет поэт.
Жизнь после смерти есть
Жизнь после смерти есть. Я умерла
и вот попала в вечность – город вечный.
Теперь я знаю, что скрывала мгла
последняя и что сказал мне встречный,
последний в жизни той, когда осуждена
была я на Эдем, который не заслужен,
не выстрадан моим безверием досужим –
ни этот грозный зной, ни эта тишина.
А встречный говорил, что соль крута в раю,
где персик да инжир свисают с ветки каждой,
что буду мучиться неутолимой жаждой –
хоть плоть свою сожгла, чем душу напою?
Живу внутри стиха, где между строк – песок,
где юный Яаков – рубашка цвета хаки –
с Рахелью обнялся – их караулят маки,
и чёрный автомат, как пёс, лежит у ног.
Зачем я в бестелесности моей,
предвидя и в раю явленье Амалека,
в больную даль гляжу, где больше полувека
жила, не зная, что в раю больней.
Первое прощание
Стремительно взлетает вверх дорога.
Обрыв, обвал – и будущего нет.
Но не смотри так пристально и строго,
Даст Бог и нам ещё десяток лет.
Десяток лет – не вместе, не отдельно.
Не лучше ли десяток общих дней?
Но счёт подвел. Разменян срок недельный,
И с каждым утром на день мы бедней.
Отмерены нам общие рассветы
Не слишком тороватою рукой…
Нам подан поезд. Куплены билеты.
Сменилось море медленной рекой
Воспоминаний…
На чужом берегу
Ни кола,
Ни двора.
Пожила —
И пора.
Крик гусей
На пруду.
По Расее
Иду.
Что мой день,
То и ночь.
Кочка, пень —
Сутки прочь.
Ни родни,
Ни дружка.
Лишь огни
Да река.
То ль в реке,
То ль в пруду
Я беду
Разведу —
На чужом
Берегу.
На вчерашнем
Снегу.
Ожидание
Рифма повисла на карандаше.
Тихо, мой милый, у нас в шалаше.
Нынче безвыходный день выходной,
сам задыхается зной обложной.
Только бы вечером, ближе к семи,
голос родной услыхать за дверьми.
Русским поэтам
Трагедию сначала сочинять,
Потом её героем становиться.
Невольник слова — не на что пенять —
Нет воли продохнуть иль протрезвиться.
Ослушнику послушен только слух
И музыкой подсказанное слово.
Что небеса — лишь клочковатый пух,
Покуда нет словесного покрова.
Ты каменного гостя сам впустил,
И чёрный человек — твоя химера.
Но вымысел твой зова не простил,
Воздал за приглашенье полной мерой.
От Чёрной речки и до Англетера,
И дальше, дальше — посвист чёрных крыл.
После грозы
В свет уставясь головою,
Ёлка вывесила хвою
На просушку, как бельё.
И мое житьё-бытьё
Развиднеется, быть может.
Хищный день, похоже, прожит.
Но последняя, одна,
Туча, как вчера, черна,
Ненароком вспомянула
Утолённый Божий гнев
И, вздохнув, слезу смахнула,
Нехотя меня задев.
Там на столе горой тетрадки
Там на столе горой тетрадки.
В окне последние лучи.
На тёмной лестничной площадке
ищу забытые ключи.
От глаз чужих в квартире скроюсь,
друг забредёт на огонёк.
Но зря в бездонной сумке роюсь –
кефир, очёчник, кошелёк.
Сижу я, к двери прижимаясь.
Лифтёр, храпя, подъезд хранит.
А там, внутри, не унимаясь,
мой телефон по мне звонит.
Сон о танцевальном классе
Танцую. Топчутся вокруг
Плясуньи, не совсем младые.
Их каблуков не точен стук,
Причёски высятся седые,
Окрашенные в пламя дня,
Окрашенные в сумрак ночи —
Примерно так, как у меня.
Нас балетмейстер в звёзды прочит,
Кричит, стучит: «Батман тандю!»
Меня не слушаются ноги,
По безучастному дождю,
По оседающей дороге
Плетусь в балетных башмачках
На еле слышный звон трамвая.
Огни зелёные впотьмах
Скользят, меня не задевая.
Крахмальный, как пуанты, снег
Ложится на асфальт осенний,
И неподвижен мой побег,
Лишь сходятся, как в танце, тени.
Мне сто или пятнадцать лет?
Всплывают, пропадают лица.
Никак не кончится балет —
Ни выпрыгнуть, ни провалиться.
Мой раскалённый дом оледенел
Мой раскалённый дом оледенел.
Под люстрой бьётся мотылёк, как парус.
В отчаянии плотном нету пауз.
Нет воздуха. Весь мир оцепенел.
Неужто весь? В окно моё летит
Речь неразборчивая, шёпот шины,
И снова я с настырностью мышиной
Скребу пером. Бумага шелестит.
Слово толкнулось и замерло
Слово толкнулось и замерло,
Будто под сердцем дитя.
Я его переупрямила,
Жизнь подарила шутя.
Знала ли я, каково оно
Будет, явившись на свет?
Туго спелёнато, сковано,
Чувства угасшего след.
Загадочная картинка
Голые чёрные ветки –
Загадочная картинка.
Задача: найти твой профиль.
Контур, изогнутый ветром,
Над ним чуть заметный штрих –
И я тебя вижу, а рядом
Другой, непрошеный, профиль,
Я знать его не хотела,
Но тополь меня не щадил.
Загадочная картинка –
Что она означает?
Может в сплетении веток
ТА сторона бытия?
Как они изогнутся,
С кем окажусь я рядом –
Так ли все это важно?
Лишь бы стояло дерево
И рисовало загадки
Тонкими карандашами
На ватмане голубом.
Снова мерещится
Снова мерещится
Осень-изменщица,
Мечется, чахнет листва.
Всё перемелется,
Только б осмелиться
В дело пустить жернова.
Прописи нищие,
Станьте мне пищею,
Дайте уверовать в вас.
Мудрость житейская,
Куцая, тесная,
Угол мне сдай хоть на час.
Что же не спится мне?
Чёрными спицами
Ночи мой сон ворошат.
Вечные истины
Жухлыми листьями
У изголовья шуршат.
Ялта
Я не хотела приезжать сюда.
Казалось, память с головою захлестнёт,
как соль морская. Этих тёмных вод,
казалось, не увижу никогда.
Вот странность – ровно через десять лет
я здесь проездом. В грузные суда
всё так же суматошный порт одет,
лишь тот корабль, что белым был тогда,
теперь чернел, цепляясь за причал,
о чём-то, надрываясь, мне кричал,
как будто требовал меня к ответу
за то, что нет тебя…
Автобус звал гостей нетерпеливо.
А с дальнего холма смотрел ревниво
тот куст миндальный, что десятый год,
десятую весну без нас цветёт.
Я больше ничего не узнавала.
Пыхтел автобус, и волна вставала
и отставала…
Воспоминания о подмосковном дожде
Шёл на цыпочках сперва,
Осторожно, мимо солнца.
А теперь… Держись, листва,
Вон как старый клён трясётся —
От боязни за себя,
За кафтан свой красно-рыжий,
Собственный напев дробя,
Дождь стучит смычком по крыше,
Будто хочет на покой,
Долгим бегом утомлённый,
Будто рвётся к нам с тобой,
Пёс мой сонный, цвета клёна.
Как нас много собралось
Этим днём немноголюдным —
Клён, и дождь, и я, и пёс
На своём ковре лоскутном.
Вдогонку
И ещё один день отжила, отбыла,
дожидаясь полночных снотворных,
правда, день был какой –
ясноликий, морской,
в гребешках и серёжках узорных.
Вместе с вами вдоль моря я шла босиком,
приминая остывший песок.
Позади бело-красные стулья вверх дном,
каменистых холмов поясок.
Я смотрела на вас из окна своего,
сквозь ограду темневшего сада,
да, я видела вас, и уже ничего,
ничего, мне казалось, не надо.
Но душистый свекольник бурлил на огне,
клокотал, точно пена морская,
волны веток метались по тесной стене,
в ночь бессонную не отпуская.
Такой студёной была земля
Такой студёной была земля,
Что снег на неё косился встревоженно.
Прохожих пунцоворожих
Да и себя веселя,
Мороженщица в киоске
Нахваливала мороженое.
Девочку не оттащишь:
— Двадцать копеек! Скорей! —
У бабки в руке пустая
Внучкина рукавица:
— Негодница, ты куда?
Дразнят детей, как зверей!
В морозы и без мороженого
Не мудрено простудиться…
А нынче земная плоть
Стала так горяча,
Что дождь боится обжечься,
Коснуться её, испариться.
И девочку в дом не заманишь —
Не сыщешь того калача —
И пусть его — дом на слом —
Ни скрыться, ни воротиться!
От жаркого одиночества
Не отыскать врача.
Где бабка теперь, где внучка,
И где она — та рукавица?
Конец не за горами
Конец не за горами,
додрёмываю жизнь.
Твержу себе: «Держись
последними дарами».
Поэт сказал: «Не спи»,
в бессоннице покорной
я по квартире чёрной
брожу, как на цепи.
Трёхмесячная жизнь
сопит в кроватке внука,
не спит чешуйка лука,
в луче луны дрожит.
А что не за горами –
не видно из-за гор,
как не заметен сор
в ночной оконной раме.
Старьевщик
«Альте захен, альте захен», —
Бедуин кричит на идиш.
Мамелошн — альте захен —
Разве этим нас обидишь?
Надрывается старьевщик:
— Позабудь своё местечко,
Был твой дед перелицовщик,
Просидел весь век за печкой.
Как сюртук того портняжки,
Твой язык перелицован,
Как братишкины рубашки,
Как наследие отцово…
Погоди, старьевщик юный,
Вынесу тебе, пожалуй,
Эти порванные струны,
Этот говор обветшалый,
От завещанного мамой
Мне остались слов осколки.
Пыль её святого Храма
Ты трясёшь в своей кошёлке.
На траву легла коза
На траву легла коза.
Над козой гремит гроза.
Скорчилась верёвка
Чёрною подковкой.
В три окошка смотрит дом
На деревья под дождём.
Я сижу в одном окне,
Ливень нравится мне.
Бабушка сидит в другом
И ругает громкий гром.
В третьем сохнет кошка –
Мокрая одёжка.
Только как же мы в грозу
Все забыли про козу?