Архив стихотворений Джона Китса

Была б неделя веком, и дана
Была б еженедельно радость встречи,
Утыщерилась бы годов длина,
Ненадолго бы прерывались речи.

Мы жили б долго в крошечном пространстве,
А время приказало б долго жить,
И яростная радость дневных странствий,
Душе на славу стала бы служить.

О, с Инда возвращаться каждый вторник!
Лететь с Леванта каждый понедельник!
Отправился бы в путь любой затворник,
И вечно счастье пил любой бездельник!

О друг мой, это утро и канун
Во мне задели лучшую из струн.

Перевод А. Парина

Жива в народе — и в глуши лесов,
И в нищенском квартале — эта страсть:
Любить добро, к великому припасть
И славному воздать в конце концов.

«Единство цели», действия и слов, —
Где истине, казалось, не попасть
В пророки, — истинную правит власть
И пристыжает алчущих дельцов.

Народная привязанность — вот щит
Чудесный для высокого ума,
Который зависти бежать велит

В тот самый хлев, откуда, как чума,
Она и вышла. Вся страна стоит
За правого, любуясь им сама.

Перевод А. Прокопьева

К нему же

И ныне гений на земле гостит:
Тот с горних крыл совлек небесный лад,
Озерный край, прохладу, водопад
И Хелвеллин, где облако висит;

В тюрьме весна второго посетит,
Улыбка роз, фиалок нежный взгляд;
И третий — тверд, и он — свободы брат:
Под шепот Рафаэля кисть летит.

Есть и другие, и призыв их нов.
Грядущего отряд передовой,
Они, они — иного сердца зов

В сей мир несут и слышат пульс иной.
Так вслушайся в священный торг веков,
Род смертных, и молчи, Господь с тобой.

Перевод А. Прокопьева

Как много бардов зряшно золотит
Времен упадок! К вящей из досад
То, что подобной пище был я рад;
Уж лучше б я оглох, или отит

Меня отвлек от песенных харит,
Я так устал от чувственных рулад,
С бесстыдством дело не пойдет на лад,
Как только не отбили аппетит.

Прислушайся, что только ни припас
Нам вечер: листьев шепот, пенье птиц,
Журчанье вод и шелесты страниц,

Звон колокола и обрывки фраз;
И как бы время ни валило ниц,
Все-все гармонию рождает в нас.

Перевод В. Широкова

Воскресным днем случился тот:
К вечерней службе шел народ,
И звон был праздничным вдвойне.
Обязан город был весне
Своею влажной чистотой,
Закатный отблеск ледяной
Был в окнах слабо отражен,
Напоминал о свежих он
Долинах, зелени живых
Оград колючих, о сырых,
В густой осоке, берегах,
О маргаритках на холмах.
И звон был праздничным вдвойне:
По той и этой стороне
Безмолвной улицы народ
Стекался к церкви от забот,
От очагов своих родных,
Степенен, набожен и тих.
Вдоль галерей, забитых сплошь,
Струилось шарканье подошв
И крался шепот прихожан.
Гремел под сводами орган.

И служба началась потом,
А Берта все листала том;
Волшебный, как он был помят,
Зачитан, как прилежный взгляд
Пленял тисненьем золотым!
Она с утра, склонясь над ним,
Была захвачена толпой
Крылатых ангелов, судьбой
Несчастных, скорченных в огне,
Святыми в горней вышине,
Ей Иоанн и Аарон
Волшебный навевали сон,
Ей лев крылатый явлен был,
Ковчег завета, что таил
Немало тайн — и среди них
Мышей, представьте, золотых.

На площадь Минстерскую взгляд
Скосив, она увидеть сад
Могла епископский в окне,
Там вязы, к каменной стене
Прижавшись, пышною листвой
Превосходили лес любой, —
Так зелень их роскошных крон
Защищена со всех сторон
От ветра резкого была.
Вот Берта с книгой подошла
К окну — и, лбом к стеклу припав,
Прочесть еще одну из глав
Успеть хотела — не смогла:
Вечерняя сгустилась мгла.
Пришлось поднять от книги взгляд,
Но строк пред ним теснился ряд,
И краска черная плыла,
И шея больно затекла.
Был тишиной поддержан мрак,
Порой неверный чей-то шаг
Был слышен — поздний пешеход
Брел мимо Минстерских ворот.

И галки, к вечеру кричать
Устав, убрались ночевать,
На колокольнях гнезда свив,
И колокольный перелив,
Церковный сонный перезвон
Не нарушал их чуткий сон.

Мрак был поддержан тишиной
В окне и в комнате простой,
Где Берта, с лампы сдунув пыль,
От уголька зажгла фитиль
И книгу к лампе поднесла,
Сосредоточенно-светла.
А тень ее ложилась вбок,
На кресло, балку, потолок,
Стола захватывая край,
На клетку — жил в ней попугай, —
На разрисованный экран,
Где средь чудес из дальних стран:
Сиамской стайки голубей,
Безногих райских птиц, мышей
Из Лимы — был прелестней всех
Ангорской кошки мягкий мех.
Читала, тень ее меж тем
Накрыла комнату, со всем,
Что было в ней, и вид был дик,
Как если б в черном дама пик
Явилась за ее спиной
Вздымать наряд угрюмый свой.
Во что же вчитывалась так?
Святого Марка каждый шаг,
Его скитанья, звон цепей
На нем — внушали жалость ей.
Над текстом звездочка порой
Взгляд отсылала к стиховой
Внизу страницы стае строк,
Казалось, мельче быть не мог
Узор тончайших букв — из них
Чудесный складывался стих:

«Тому, кто в полночь на порог
Церковный встанет, видит Бог,
Дано узреть толпу теней,
Печальней нет ее, мертвей,
Из деревень и городов,
Из хижин ветхих, из дворцов
К святому месту, как на суд,
Чредой унылой потекут;
Итак, во тьме кромешной он
Увидит тех, кто обречен,
Сойдутся призраки толпой
Во тьме полуночи слепой,
Стекутся те со всех сторон,
Кто смертью будет заклеймен,
Кто неизбежно в этот год,
В один из дней его, умрет…
Еще о снах, что видят те,
Кто спит в могильной черноте,
Хотя их принято считать
Слепыми, савану под стать;
О том, что может стать святым
Дитя, коль мать, брюхата им,
Благоговейно крест святой
В тиши целует день-деньской;
Еще о том, кем спасены
Мы будем все; без сатаны
Не обойтись; о, много есть
Тайн — все не смеем произнесть;
Еще жестока и скупа
Святой Цецилии судьба,
Но ярче всех и днесь и впредь
Святого Марка жизнь и смерть».
И с состраданьем молодым
К его мучениям святым
Она прочла об урне той,
Что средь Венеции златой
Вознесена…

Перевод А. Кушнера

Я в чудеса земли влюблен давно:
Вот солнце утром, наподобье птицы,
Пьет с листьев слезы. Вот небес десница
Колышет лавров тонкое руно.

Вот океан — лазурное сукно,
Его суда, пещеры, страхи, лица
И глас таинственный, в котором мнится
Все то, что есть и будет нам дано.

И ныне, Джордж, пока пишу, дивясь,
Диана из-за облачной преграды
Глядит так робко, будто бы боясь

Раскрыть свои полночные услады.
Но разве может с мыслию твоей
Сравниться чудо неба и морей?

Перевод В. Лунина

На углях хлопотливо пляшет пламя —
Сквозь тишину украдкой треск ползет,
Как шепот домового, что блюдет
Согласие меж братними сердцами.

Гляжу в огонь — приходят рифмы сами;
Завороженно ваше зренье льнет
К страницам мудрой книги — от забот
Она врачует, завладев очами.

День твоего рожденья, Том, сейчас —
Я радуюсь, что он так мирно длится.
Нам вечер вместе коротать не раз,

Гадать, в чем радость бытия таится,
В чем смысл его — пока великий Глас
С небытием не повелит сродниться.

Перевод А. Парина

Придите, девы, очи благонравно
Потупив, кроткий свет лия вокруг
Из-под невинных век, а тонких рук
Ладони так сложив, чтоб стало явно,

Что вы глядеть не мыслите без мук
На жертву вашей красоты тщеславной, —
На юного Леандра, что в неравной
Борьбе в пучину погрузился вдруг.

Он, бледные уста прижав к ланите
Прекрасной Геро, из последних сил, —
Провидя ночь души своей, — поплыл

Навстречу смерти… Чуть видны, взгляните,
Плечо, последний взмах его руки,
Влюбленного дыханья пузырьки.

Перевод В. Потаповой

… и рукописи стихотворений от тех же молодых леди

Ужели кристалл чище горного льда
Тебе подарили голкондские недра?
Так радужной дымкой сияет вода,
Игрою колибри расцвечена щедро.

Ужели ты держишь и кубок златой,
Наполненный пенною влагой до края,
Украшенный дивно резьбою витой,
Где ловит Армиду Ринальдо, играя?

Ужели он твой — конь горячих кровей?
Ужели мечом ты владеешь по праву?
Твоя ли труба так поет средь ветвей?
Щитом Бритомартис снискал ли ты славу?

И что за цветами расшитая ткань
С плеча твоего ниспадает небрежно?
Быть может, то феи волшебная дань —
Иль знак, что сей даме ты служишь прилежно?

О доблестный рыцарь! Сколь щедры дары,
Которыми юность тебя наделила!
В ответ пред тобой расстилаю миры,
Где я — властелин, были б только чернила!

Чудесная сказка про цепь и венок
Сложилась из тонко начертанных знаков.
Причастный поэзии — не одинок.
Для чутких сердец сей закон одинаков.

То эльфы соткали незримый покров,
Где скорбь Оберона витала над чащей.
Покинут Титанией, горек, суров,
Стенал Оберон над округою спящей.

И вторила лютня напевам души,
Аккордам внимала в ночи Филомела.
И духи небес затаились в тиши,
Роса, со слезами мешаясь, горела.

Под пологом этим отныне всегда
Звучать будут струн неземных переливы.
Над музыкой сердца не властны года,
И живы в душе Оберона призывы!

В минуты, когда возвышается дух,
Пред розой главу преклоню изумленно.
Волшебную сказку, звучащую вслух,
Лишь эхо нашептывать будет влюбленно.

Прощай, славный Эрик! Сколь щедры дары,
Которыми юность тебя наделила!
В ответ пред тобой расстилаю миры,
Где я — властелин, были б только чернила.

Перевод О. Кольцовой

Ты любишь созерцать зарю вполглаза,
Прильнув к подушке наспанной щекой?
Очарованью этого рассказа
Поддайся — и проникнешься тоской

По луговине с плещущей рекой.
Твой медлит взор: небесный блеск не сразу
Он пьет, скользя по Веспера алмазу.
Тебя объемлет звездный свет, покой,

Как этот стих о ночи, осиянной
Божественной охотницей Дианой.
А если ты отчасти моралист,

Твой дух найдет в бору приют желанный,
Где ель роняет шишки, воздух мглист,
Поют зорянки, сохнет палый лист.

Перевод В. Потаповой

Аладдинов джинн покуда
Не творил такого чуда;
Колдунам над Ди-рекою
И не грезилось такое;
Сам апостол Иоанн,
Что провидел сквозь туман
В небе, заревом объятом,
Семь церквей, сверкавших златом,
Не видал таких красот.
Я вступил под строгий свод;
Там на мраморе нагом
Некто спал глубоким сном.
Море брызгами кропило
Ноги спящему и било
О каменья край плаща;
Кудри, по ветру плеща,
Вкруг чела вились тяжелым
Золотистым ореолом.
«Кто сей спящий? Что за грот?» —
Я шепнул, рукой дрожащей
Тронув юношеский лик.
Юный дух очнулся вмиг,
Встал и молвил мне в ответ:
«Смерть мою воспел поэт.
Лисидасом-пастухом я зовусь,
А здесь мой дом:
Он воздвигнут Океаном.
В нем волна гудит органом;
И паломники-дельфины,
Жители морской пучины,
Жемчуга собрав на дне,
В дар сюда несут их мне.
Но увы — сменился век:
Ныне дерзкий человек
Волны бороздит упрямо,
Не щадя Морского Храма.
Горе мне, жрецу: бывало,
Вод ничто не волновало;
Хор пернатых певчих встарь
В небесах парил; алтарь
Охранял я от людей,
Ризничим был сам Протей.
А теперь людские взгляды
Сквозь скалистые преграды
Проникают вглубь — и вот
Я решил покинуть грот,
Бывший мне укрытьем прежде:
Он доступен стал невежде,
Яхтам, шлюпкам, челнокам,
Щеголихам, щеголькам
С их грошовою кадрилью!
Но, противясь их засилью,
Грот в пучину канет вскоре»…
Молвив так, он прыгнул в море —
И пропал!

Перевод Е. Баевской

Прекрасны луч заката и ракиты,
Округлые холмы и городок,
Но только сердце мучит холодок,
Как будто повторился сон забытый.

В бою с Зимой болезненной добыта
Бескровность Лета на ничтожный срок.
Здесь небо — хладной красоты чертог:
Свет звезд угрюм. От скорби нет защиты!

Кто, словно Минос, может оценить
Суть Красоты не в мертвенном обличье,
Что придают ей вымысел и спесь?

О Бернс! Я громко пел твое величье,
Но лик свой ныне тучами завесь!
Мне горько небеса твои хулить.

Перевод А. Парина

Печальный звон колоколов церковных
К мольбам иным, к иным скорбям зовет,
Суля наплыв неслыханных забот
И проповедей мерзость празднословных.

Наш дух во власти колдовских тенет.
Он от бесед высоких, от любовных
Утех, лидийских песен, безгреховных
Отрад у камелька — нас оторвет.

Пробрал бы душу этот звон постылый
Ознобом, как могилы смрадный хлад,
Но, как хиреющей светильни чад,

Как вздох последний, сгинет звук унылый,
А имена Бессмертных с новой силой
В садах благоуханных зазвучат.

Перевод В. Потаповой

Ответ на сонет Рейнольдса, заканчивающийся словами:
«Мне чернота в глазах куда милее,
Чем подражанье сини гиацинта».

Синь! Естество небес — чертог Селены,
В покоях солнца сотканный альков,
Шатер Атланта, полог неизменный
Лиловых, серых, сизых облаков.

Синь! Естество воды — у океана,
У рек, бегущих бездну наполнять,
Ни пене, ни камням, ни урагану
Врожденной этой сини не отнять.

Синь! Ты в родстве с покровом рощ зеленых
И, с изумрудом трав обручена,
Ты ворожишь фиалками на склонах.
Как ты искусно чертишь письмена

Резных теней! Но взгляды синих глаз
Сильней всего приковывают нас!

Перевод А. Парина

Мелодия «Юлия — малиновке»

Побудь, побудь со мною, птах,
Позволь взглянуть в горящий глаз,
Как плещет хвост во весь размах
И для полета клюв как раз.

Побудь, и я скажу потом:
Твой взлет большим искусством стал;
Твоим оброненным пером
Свои я думы записал.

Когда дарует ночь росу
И солнце летнее горит,
Ты держишь песню на весу,
Спасаешь счастье от обид.

Как в темноте горит твой взгляд,
Тая преодоленье бед,
И тоны сладостных рулад
Звучат предвестием побед.

Когда отменит шторм полет
И будет рушиться любовь,
Твой голос дальше позовет
И вспыхнет радость в звуках вновь.

Слова любви вернее нот
Объединят в довольстве нас,
И вновь улыбка расцветет
На месте слез и злых гримас.

Перевод В. Широкова

(Огня, Воздуха, Земли и Воды, Саламандры, Зефира, Даскеты и Бреамы.)

Саламандра

Искры! Пламя! Рай без края!

Зефир

Свет и воздух! Здесь я — дома!

Даскета

В мрак привычный отступаю!

Бреама

Я — в пределы водоема!

Саламандра

Искры! Пламя! Рай без края!
Ярким вихрем улетаю!
В крыльях — силы постоянство,
Чтобы покрывать пространство
В одиночестве глубоком,
Где опасности — под боком.
Пусть отверзнутые веки
Не закроются вовеки!
Вижу тварей мириады:
Люди, звери, рыбы, гады.
Все — в страдании безумном,
В страшном вареве битумном.
Вырвись я за край гееннский,
Вырвись с яростью вселенской,
Сушью адскою злобесной
Я разрушу край небесный,
И тогда дождю и буре
Не шуметь на верхотурье.

Зефир

Дух Огня! Уйди! Не балуй!
Ты испортишь с песней шалой
Мне султан, столбом торчащий,
Из росинок состоящий,
Тех, что в майские недели
Пролились на Асфоделя.
Дух Огня! Уйди! Не балуй!

Бреама

Дух Огня! Уйди! Не балуй!
Глянь, Зефир, голубооко:
Положила я в осоку
Возле мяты и салата
Урну хладную когда-то,
И цветы от легкой встряски
Подняли тревожно глазки,
Как Царица, что бессонна
От издевок Оберона.
Дай любви мне! Уверяю:
Я от страсти умираю!

Зефир

Упасу от доли жалкой!
Первою клянусь фиалкой,
Мы омоемся и прямо
Двинем к западу, Бреама.
Там жилье мое, сестрица,
Там же — солнца колесница.
Полетим в мои палаты,
Занимающие сферы,
Где повсюду — власть Венеры,
Что скрывает лик лучистый
Под вуалью серебристой.
Тени из ее владенья
Эльфам дарят сновиденья.
Ты не бойся: сушь не выжжет
Волос твой, что влагой брызжет.
Тучи, неба кладовые,
Копят капли дождевые.
Будешь ты свежа, их емля
Прежде, чем падут на землю
И сбегут по склонам горным,
Став потоком мутным, черным.
Я любови беззаветной
Страстью воздаю ответной!

Саламандра

Прочь, возлюбленная пара!
Моего не троньте жара!
Страшен мне ваш дух морозный:
Жду опасности серьезной.
О, Даскета, глаз гадючий,
Слышишь почвы зов могучий?
Побываем в пекле самом!
Отомстим холодным дамам!
Ящерица от рожденья,
Я — твое сопровожденье
При опасном нисхожденье!

Даскета

В лед ли, в пекло — за тобою
Я пойду тропой любою.
Светлый жар и холод мрака
Принимаю одинако,
Но, скажу по чести, Фея,
Мне огонь стократ милее.
Так отправимся скорее
В край, где все горит и пышет,
В край, где почва огне дышит.
Прикажи, — и, глаз не щуря,
Даже в огненную бурю
Брошусь я, не размышляя.

Саламандра

О, Даскета, рай без края!
Духи льда, лишь миг в запасе.
Убирайтесь восвояси!

Даскета

Ты искрой вослед им брызни!

Зефир и Бреама

Прочь — во благо нашей жизни!

Саламандра

Пестуй хрупкие ледышки.
Мы идем на пламя вспышки.

Даскета

Уводи меня в геенну,
Дух Огня!

Бреама

Всенепременно
Уведи, Зефир, Бреаму
В край, где Веспер светит прямо
И куда, назло туману,
И дождю, и урагану,
Шлет лучи свои упрямо!

Перевод Е. Фельдмана

I

Прискакал незнакомец и въехал во двор,
И никто нежеланный не вышел.
Он губами прижался к руке госпожи,
И никто их не видел, не слышал.

II

И ступил незнакомец под замковый свод,
И никто нежеланный не вышел.
Он губами прижался к губам госпожи,
И никто их не видел, не слышал.

III

И миледи его повела за собой,
И в беседку вошли они твердо.
Ах, какие прекрасные розы цвели
Во владенье хозяина лорда!

IV

На плечах у служаночки шелковый плат,
На руке — золотое колечко.
Поцелуй незнакомца горит на щеке,
И следы убегают с крылечка.

I

Тише! Тише! Любимая! Тише ступай!
Дом уснул, что ж, нехитрое дело,
Но, не дай Бог, ревнивец услышит, пускай
Ты подшила колпак, Изабелла!
Хоть легка твоя поступь, как у феи легка,
Что танцует на воздушных пузырьках ручейка —
Тише! Тише! Любимая! Тише ступай!
У ревнивца предчувствия прут через край.

II

Не шелохнется лист, зыби нет на реке —
Все спокойно, и ночь закатила свой глаз,
И тревоги летейские все вдалеке,
Майский жук не пугает гудением нас;
И луна, то ли вежлива, то ли скромна,
Скрылась в облаке — это ли наша вина? —
Ни огня в темноте, ни костра за версту,
Только милой глаза, только губы — в цвету!

III

Сбрось засов! ах, нежней! ах, повежливей с ним!
Моя сладкая, звякнешь — мы будем мертвы!
Что ж, удачно! — где губы? Пускай недвижим
Старикашка мечтает; сон — счастье, увы;
Спящей розе мечтания наши дарят
И надежду, и сладостных чувств аромат;
Клинтух жмется к подруге, считаться изволь;
Я целую; о, музыки сладкая боль!

Перевод В. Широкова