Архив стихотворений Цюй Юаня

Мне скорбно, что вихрь жестокий
злобно качает травы,
В сердце моем печальном
не заживает рана.
Малая капля яду
приносит смерть человеку,
Только дохнет осень —
и облетают листья.

Мысли мои постоянно
обращены к Пэн Сяню, —
Мне ли забыть заветы
высоких его стремлений?
Можно ли скрыть от мира
чувств своих перемены?
Может ли долго длиться
время лжи и обмана?

Уже, собираясь в стаи,
птицы кричат и звери,
Уже аромат теряют
травы, цветы и листья.
Рыбы блестят на солнце
яркою чешуею,
А водяные драконы
скрывают свое сиянье.

Чай не растет на поле
вместе с чертополохом,
Ирисы и орхидеи
отдельно благоухают.
Только мудрые люди
держатся друг за друга,
И слава их, безусловно,
переживет столетья.

Когда я пытаюсь представить
величие наших предков,
Они мне кажутся — в небе
плывущими облаками.
Если я вижу, что где-то
мудрые ошибались,
Тогда я, стихи слагая,
пытаюсь сказать об этом.

Мысли мои неизменно
с древними мудрецами,
Которые, наслаждаясь,
срывали душистый перец.
И я грущу поневоле,
и тяжело вздыхаю,
И, вдалеке от мира,
все время о нем тревожусь.

Холодные слезы льются
из глаз моих утомленных,
Одолевают думы,
и я не сплю до рассвета.
И вот уже ночь уходит,
казавшаяся бесконечной,
Стараюсь забыть о грусти —
и все же не забываю.

И я покидаю ложе
и выхожу из дома,
Брожу и брожу бесцельно,
наедине с собою,
И, покоряясь горю,
опять тяжело вздыхаю,
Гнев разрывает грудь мне,
но вырваться он не может.

Узел печали жгучей
крепко в душе завязан,
Тяжесть тоски и горя
спину мою сгибает.
Отламываю ветку,
чтоб заслониться от солнца,
Вихрь меня гонит дальше,
и я повинуюсь вихрю.

От прежних времен остались
только смутные тени,
Иду — а душа клокочет,
словно котел кипящий.
Глажу свою одежду,
яшмовые подвески,
И ухожу все дальше,
почти лишенный сознанья.

Тянутся год за годом
медленной чередою
И постепенно подводят
к старости и кончине.
Высох цветок душистый,
стебель его обломан,
Нет и не будет больше
тонкого аромата.

Мне от печальных мыслей
вовеки не излечиться,
Знаю: меча сильнее
злой клеветы обида.
Лучше уж мертвым телом
плыть по волнам холодным,
Чем испытать при жизни
горечи безысходность.

Сироты вечно стонут
и проливают слезы,
Изгнанный сын уходит
и не вернется к дому.
Те, кто скорбят в печали
и лишены опоры, —
Будут всегда стремиться
следовать за Пэн Сянем.

Я на скалу подымаюсь,
вдаль устремляю взоры,
Извилистая дорога
скрывается где-то в скалах.
В угрюмой стою пустыне,
безмолвием окруженный,
Хочу ни о чем не думать,
но думаю поневоле.

Печаль меня охватила,
нет радости и в помине,
Живу — и от лютой скорби
не в силах освободиться.
Дух мой зажат в оковы —
не вырвется он на волю,
Связано мое сердце —
никто его не развяжет.

Мир, окутанный мглою,
кажется бесконечным,
В густой пелене скрываясь —
он цвета лишен и формы.
Если заглушены звуки,
разве ты их услышишь?
Жизнь, убитая скорбью,
может ли продолжаться?

Дальнюю даль вовеки
нам не дано измерить,
Как не дано связать нам
расплывчатые туманы.
Скорбь, угнетая душу,
становится постоянной,
И, только воспрянув духом,
можно ее рассеять.

Мне хочется прыгнуть в волны,
прыгнуть и плыть по ветру
И посетить жилище,
оставленное Пэн Сянем.
Стою у самого края
скалы, за которой пропасть,
А кажется мне: сижу я
на радуге семицветной.

Гляжу, охватить желая
великий покой простора,
Легким прикосновеньем
глажу синее небо.
Вдыхаю росы прозрачной
сладкие испаренья,
Медленными глотками
пью серебристый иней.

Я отдыхаю в скалах,
где феникс гнездо построил,
И, вздрагивая внезапно,
кричу я и просыпаюсь.
Стою на хребте Куэньлуня,
гляжу на туман плывущий,
Стою на хребте Миньшаня,
смотрю на Цинцзян далекий.

Клубятся туманы и тучи,
гром изрыгая грозный,
Слышу, как подо мною
бурные плещут волны.
Сеть голубого неба
протянута в бесконечность,
Нет у нее опоры,
нет у нее предела.

Нет у нее границы,
сверху нету и снизу.
Вихрь меня вдаль уносит —
где же остановлюсь я?
Взмахивая крылами,
парю в голубом просторе,
Вздымаюсь и опускаюсь,
вправо лечу и влево.

Я двигаюсь непрерывно,
лечу я непроизвольно,
Следуя колебаньям
таинственных сил природы.
Вижу, на юге пляшут
огненных туч волокна,
Вижу, как на востоке
дымка зари струится…

Вижу, на севере дальнем
иней и снег сверкают,
Слышу, на западе плещут
волны озер пустынных.
Бью скакуна наотмашь
плетью из ярких молний,
Так что мой конь могучий
мчится быстрее ветра!

Я устремляюсь в горы,
где жил Цзе Чжи-туй опальный,
Туда, где в лесах дремучих
след свой Бо И оставил.
В душу мою глубоко
врезаны впечатленья,
Хочет душа покоя,
но нет его и не будет.

Мне грустно, что предки были
грубыми и простыми,
Мне больно, что их потомки
мелко себялюбивы.
Хотел бы уплыть я в море
по Хуайхэ широкой,
Хотел бы я в этом мире
последовать за Цзы-сюем.

Гляжу, как река струится,
вся в островках зеленых.
Скорблю о Шэнь Бао-сюе,
который исчез бесследно.
Ведь если давать советы,
а князь их не хочет слушать,
Какую пользу приносит
высокое положенье?

Сердце мое от боли
не в силах освободиться,
Думы тревожат разум,
и нет им конца и краю.

В молодости любил я
пышные одеянья,
Старость пришла — и эта
любовь моя не ослабла:
К поясу постоянно
привешен меч драгоценный,
На голове ношу я
высокую свою шапку.

Жемчужины на одежде
сверкают, подобно лунам,
Сияют мои подвески —
они из бесценной яшмы.
В грязном и мутном мире
никто обо мне не знает,
Но я на него, в гордыне,
вниманья не обращаю.

Впряжен в мою колесницу
черный дракон рогатый,
А пристяжными — пара
безрогих драконов белых.
Хотел бы я вместе с Шунем
бродить вечерами вместе —
Бродить с ним и любоваться
яшмовыми садами!

Я медленно поднимаюсь
на горный хребет Куэньлуня,
Я выпиваю настойку
из белой толченой яшмы,-
Хочу я быть долголетним,
подобно земле и небу,
И светлым я быть желаю,
подобно луне и солнцу.

Мне скорбно, что здесь, на юге,
никто обо мне не знает,
Переправляюсь утром
через бурные реки.
У острова я поднимаюсь
на неизвестный берег,
Порывы зимнего ветра
пронизывают нещадно.

И я коней распрягаю —
пускай погуляют вволю,
Пусть постоит колесница
возле зимнего леса.
И отплываю в лодке
вверх по реке широкой,
Гребцы поднимают весла
и опускают плавно.

Но лодка медлит и медлит,
двигаться не желая,
Вертится в водовороте,
как бы прикована к месту.
Я из Ванчжу уехал
ранним холодным утром
И только вечером поздним
заночевал в Чэньяне.

Нужно хранить постоянно
силу и твердость духа
И не скорбеть в печали
о дальнем своем изгнанье,
Но, к Сюйпу подъезжая,
начал я колебаться,
Я сомневаться начал —
какую выбрать дорогу?

По берегам обоим
лес и суров и мрачен,
Там обитают в чаще
полчища обезьяньи.
Каменных гор вершины
там заслоняют солнце,
А на земле угрюмой —
темень, роса и сырость.

Медленно снег ложится
и покрывает землю,
И облака клубятся,
в небе плывя над миром.
Жаль, что мне жизнь отныне
радости не приносит,
Что я живу одиноко,
скрываясь в горах и скалах.

Но изменить не могу я
старое свое сердце —
Так суждено в печали
мне пребывать до смерти.
Цзе-юй обрил себе голову,
Сан Ху не имел одежды.
Преданных — изгоняют,
мудрых — лишают славы.

Прислали меч У Цзы-сюю —
и умер мудрый сановник,
И у Би Ганя сердце
вырезали жестоко.
Значит, и раньше в мире
было так, как и ныне, —
Что же роптать теперь мне,
жалуясь на соседей?

За то, что всегда ищу я
прямую дорогу к правде —
За это в страданьях должен
я пребывать до смерти.
Птицы луань и феникс
давно уже улетели,
Ласточки и вороны
вьют во дворцах гнезда,

Лотоса лист опавший
сохнет у края дороги.
Давно уже называют
зловоние ароматом,
Свет называют тьмою,
день называют ночью.
Верю в себя — и все же
мечется скорбный дух мой.

Читаю стихи, пытаясь
выразить свое горе,
С гневом и возмущеньем
я изливаю душу.
Все, о чем говорю я, —
только святая правда,
И пусть этой чистой правде
свидетелем будет небо!

Пять императоров мудрых
пусть меня поучают
И шесть знаменитых духов —
изложат свое ученье.
Пусть реки и горы будут
защитниками моими
И сам судья Гао Яо
приговор мне выносит.

Я искренен был и честен
на службе у государя,
Но был удален я, словно
постылая бородавка.
Не льстил я ни государю,
ни тем, кто стоит у трона,
Да, будь мой правитель мудрым —
он мог бы увидеть это.

Слова мои и поступки
нисколько не расходились,
Чувства мои и мысли
всегда неизменны были.
Такого слугу нетрудно
было б ценить государю,
Если бы захотел он
проверить мои поступки.

Первые мои мысли
отданы были князю,
За это я оклеветан,
за это мне мстила свита.
Преданный государю —
я о других не думал,
И свита меня за это
заклятым врагом считала.

В работу для государя
я вкладывал свою душу,
И все же работой этой
добиться не мог успеха.
Любовь моя к государю —
и ни к кому другому —
Была неверной дорогой,
ведущей меня к несчастью.

Думал ли государь мой
о преданности и долге,
Когда он слугу седого
довел до нужды и бросил?
Я искренен был и честен,
и ничего не скрывал я,
Но это не принесло мне
высокого расположенья.

В чем же я провинился,
за что терплю наказанье —
Этого никогда я
себе не смогу представить!
Когда ты в толпе проходишь,
отвергнутый и одинокий, —
Над этим всегда и всюду
злобно смеются люди.

Я был окружен все время
безудержной клеветою
И говорил, запинаясь, —
не мог отвечать, как должно.
Я был душевно подавлен,
слов не сумел найти я,
И чувства свои отныне
больше не открываю.

В сердце моем печальном
тяжесть и беспокойство,
Но никому на свете
это не интересно.
Слов у меня много,
а как написать — не знаю,
Скорбные мои мысли
выразить не могу я.

Если молчать все время —
никто о тебе не узнает,
Если кричать — то будут
делать вид, что не слышат.
Все время я беспокоюсь,
тревожусь я непрерывно,
Душа у меня в смятенье —
и я ей помочь не в силах.

Когда-то мне сон приснился,
что я поднимаюсь в небо,
Но посреди дороги
душа моя заблудилась.
Тогда попросил я Духа
судьбу мою предсказать мне, —
Сказал он: «Твоим стремленьям
ты не найдешь поддержки».

И снова спросил я Духа:
«Подвергнусь ли я изгнанью?»
Сказал он: «Твоим спасеньям,
быть может, не станет места.
Клеветников много,
дыхание их тлетворно,
Но если ты покоришься —
наверняка погибнешь».

Кто на молоке обжегся —
дует теперь на воду,
Так почему ж своим я
взглядам не изменяю?
Желанье подняться в небо,
лестницы не имея, —
Так я определяю
глупость своих поступков!

Люди давно боятся
согласными быть со мною,
Так почему ж я должен
упорствовать в своих мыслях?
Люди к единой цели
различным путем стремятся,
Так почему ж я должен
быть непреклонно твердым?

Цзиньский Шэнь Шэн был сыном
доблестным и послушным, —
Отец клевете поверил
и невзлюбил Шэнь Шэна.
Славился прямотою
Бо Гунь — и он попытался
Рек укротить теченье,
но не имел успеха.

Для тех, кто летает в небе, —
всегда у людей есть стрелы,
Для тех, кто живет в глубинах, —
для тех у людей есть сети.
Наказывать невиновных,
чтоб нравиться государю, —
Этим не обретешь ты
душевного успокоенья.

Если опустишь голову,
чтобы добиться цели, —
Боюсь, что таким смиреньем
успеха ты не достигнешь.
Если захочешь подняться
и улететь подальше, —
Боюсь, государь наш спросит:
«Зачем ты делаешь это?»

Если бежать без оглядки —
можно сбиться с дороги,
И твердая моя воля
этого не позволит.
Судороги скрывая,
стараюсь утишить боль я,
Сердце охвачено горем,
нет для него покоя.

Магнолии я срываю —
они благовоньем будут,
Срываю душистый перец —
пусть пищей он мне послужит.
В саду своем одиноко
выращиваю хризантемы —
Пускай мне они весною
будут приправой к пище.

Боюсь, что моей всегдашней
преданности не верят, —
Поэтому и пишу я,
чтоб выразить свои чувства.
Просто ради покоя
делаю вид, что льщу я,
Но мысли мои далеко —
и я скрываю поступки!

Прекрасное время —
Весь день посвящается счастью,

Блаженно и радостно
Мы обращаемся к небу.

Я меч поднимаю —
Его рукоятка из яшмы, —

И с золотом вместе
Звенят драгоценные камни.

На белой циновке,
Придавленной яшмовым гнетом,

Беру я гортензии
И благовонья готовлю,

Вино подношу я
И соус, приправленный перцем,

И облако пара
Над жертвенным мясом клубится.

Бамбуковой палочкой
Бью в барабан осторожно,

И медленной музыке
Вторит спокойное пенье,

И с пеньем сливаются
Звуки свирелей и гуслей.

Танцуют кудесницы —
Все в драгоценных одеждах,

И храм наполняется
Пряным, густым ароматом,

Все звуки смешались…
О, радуйся, Дух! Укрепляйся!

В далеких горах Востока
Живет прекрасная дева,

Одетая в листья смоковниц,
С поясом из повилики.

Очи ее лукавы,
Прелестна ее улыбка,

Ласково ее сердце,
И красота чудесна.

В запряжке — красные барсы,
За нею — следуют лисы,

В магнолиях — колесница,
Флаг — из веток корицы.

Вся в цветах ароматных
И ароматных травах —

Она их подарит людям,
Милым ее сердцу.

(Она поет.)

«В глухой бамбуковой чаще
Живу я, не видя неба,

Дорога ко мне опасна,
И прихожу я поздно,

И одиноко ночью
Стою на горной вершине.

Внизу подо мною тучи
И облака клубятся,

Туманы и днем и ночью, —
Темно впереди и пусто,

И вдруг налетает ветер,
И ливень шумит во мраке…

Я ради тебя осталась,
Забыла домой вернуться.

Кончается год. Кто знает,
Останусь ли я красивой?

Собрать чудесные травы
Хочу я в горах Востока,

Где громоздятся камни
И пуэрарии вьются.

Я недовольна тобою,
Вернуться домой забыла.

Найдешь ли ты, милый, время,
Чтобы меня вспомнить?»

Прекрасная горная дева,
Подобная ветке лианы,

Ты пьешь из ручья лесного,
Скрываясь в тени деревьев.

Думаешь ты о людях, —
Мы знаем и помним это!

Пусть яростный гром грохочет
И ливень шумит во мраке,

Пронзительно и тревожно
Кричат во тьме обезьяны, —

Пусть ветер свистит и воет
И стонут в ночи деревья, —

Напрасно скорбит в разлуке
Та, о которой помним!

Ты появляешься
В алых лучах на востоке

И озаряешь
Ограду высокого дома.

Едешь спокойно.
Коня по дороге лаская, —

Ночь отступает,
Пронзенная ярким сияньем.

Грома раскаты
Гремят над твоей колесницей,

Облако-знамя
Держишь ты мощной рукою.

Тяжко вздыхаешь,
Собравшись подняться на небо:

Сердце колеблется,
Дом вспоминая высокий.

Люди любуются
Светлой твоей красотою,

Лик твой увидя,
Домой забывают вернуться.

Гусли звенят,
И звенят колокольчики с ними,

Гром барабанов
Мелодию сопровождает,

Флейты звучат,
Отвечая поющей свирели.

Пляшут кудесницы, —
Молоды все и прелестны,

В танце порхают,
Подобные птицам летящим.

Петь начиная,
Мы тоже сливаемся с хором,

Следуя такту
И ритму стремительной пляски.

Духи, тебя окружая,
Твой свет заслоняют.

В тучи одет ты
И радугою опоясан.

Лук поднимаешь,
Прицелясь в Небесного волка,

Но опускаешь его,
Не желая убийства.

Северный ковш
Наполняешь вином из корицы,

Вожжи хватаешь
И в небо полет устремляешь —

И на востоке
Всплываешь из тьмы непроглядной.

(Шао Сымин)

Осенние орхидеи
И белоснежный ирис

Растут густыми рядами
Перед священным храмом.

Ярко-зеленые листья,
Чаши цветов душистых,

Плавают в теплых волнах
Тонкого аромата.

У каждого человека
Есть любимые дети,

Мне же ты посылаешь
Только печаль и горе.

Осенние орхидеи
Пышно цветут у храма,

Ярко-зеленые листья
Блистают на красных стеблях.

Много красавиц в храме,
Но лишь одна внезапно

Мне подарила нежный
Луч любовного взгляда!

Не говоря ни слова,
Приходишь ты, и уходишь,

И улетаешь на ветре

С флагом из туч прозрачных.

Нету на свете скорби
Большей, чем расставанье,

Нету радости большей,
Чем наша новая встреча!

Вот ты пришел нежданно —
Не уходи отсюда!

В лотосы ты оделся,
Пояс — из базилика *.

Переночуй сегодня
В храме Владыки Неба —

Ради кого ты должен
Жить в облаках и тучах?

О, если б нам с тобою
Выкупаться в водоеме,

Высушить волосы наши
В пламенном блеске солнца!

Как терпеливо жду я —
Что же ты не приходишь?

Снова встречаю вечер
Звуками грустной песни.

Служат перья павлина
Зонтом твоей колесницы,

Там, на девятом небе,
Ты усмиряешь кометы.

Там, подымая меч свой,
Ты молодость охраняешь —

Ты неизменно должен
Быть справедливым к людям.

Дочь моя, спустись на остров,
На его пустынный берег,

Я гляжу — тебя не вижу,
Грудь наполнена тоской.

Вот уж издали повеял
Легкий ветерок осенний,

И внезапно разыгрались
Воды озера Дунтин.

Я сквозь заросли осоки
Восхожу на холм покатый,

Я хочу, чтоб в час свиданья
Ветер полог опустил.

Странно, что собрались птицы
В белых зарослях марсилий

И что сети на деревьях
Рыболовные висят.

В даль бескрайнюю гляжу я,
Но она мутна, туманна,

Видно только издалека,
Как бежит, бурлит вода.

Странно, почему олени
В озере Дунтин пасутся,

А драконы водяные
Веселятся на песке?

Утром езжу на коне я
Возле берега речного,

И по отмели песчаной
Вечерами я брожу.

Если я из дальней дали
Голос ласковый услышу —

На легчайшей колеснице
Я стремительно примчусь!

——

Посреди реки хочу я
Небывалый дом построить,

Чтоб его сплошная кровля
Вся из лотосов была.

Там из ирисов душистых
Стены дивные воздвигну,

Там из раковин пурпурных
Будет выложен алтарь.

Балки сделаю из яшмы
И подпорки из магнолий

И под крышу вместо досок
Орхидеи положу.

Пряный перец разбросаю
В белой зале, в белой спальне,

Сеть из фикусов цветущих
Будет пологом для нас.

Будет гнет из белой яшмы,
Косяки дверей из лилий,

Будет плавать в нашем доме
Циклоферы аромат.

Всевозможными цветами
Я наполню все террасы,

Чтоб с горы Цзюи спустились
Духи, словно облака.

——

Рукава я опускаю
Прямо в воду голубую,

Оставляю я рубашку
На зеленом берегу.

И на острове пустынном
Рву душистую траву я,

Чтоб послать ее в подарок
Той, что ныне далеко.

Время быстрое уходит, —
Не вернуть его обратно.

Будь, супруга, милостивой
И назначь свиданья час!

Почему ты не приходишь,
Мой возлюбленный Владыка?

Почему один ты бродишь
По пустынным островам?

Ты взгляни, как я прекрасно
Постаралась нарядиться

И в своей легчайшей лодке
По течению плыву.

Ты вели, чтобы на реках
Не вскипали бурно волны,

Ты заставь их течь спокойно
Вдоль зеленых берегов.

Жду с надеждой и тревогой,
Ты ж, Владыка, не приходишь

Я, играя на свирели,
Ей вручаю грусть свою.

В лодке древнего Дракона
Уплываю я на север,

Я веду свою дорогу
К водам озера Дунтин.

Драгоценными цветами
Я свою украшу лодку:

Орхидея будет флагом,
Ирис станет мне веслом.

На Чэньян гляжу далекий,
На его туманный берег

И, простор пересекая.
Подымаю паруса.

Паруса я подымаю,
Но еще длинна дорога.

За меня, вздыхая, плачет
Дева — спутница моя.

Слезы катятся без счета,
Как река, они струятся…

С болью думаю смиренно
О тебе, Владыка мой.

И гребу веслом прекрасным,
И другим веслом я правлю,

И осенний лед ломаю,
Что скопился на реке.

Все идет не так, как надо,
Все вверх дном пошло на свете:

Будто лезу на деревья,
Чтобы лотосов нарвать,

Будто фикусы хочу я
На воде найти бегущей!

Зря, видать, трудилась сваха —
Разошлись у нас пути.

Не была любовь глубокой,
Раз легко ее порвать нам,

Как на отмели песчаной
Неглубокая вода.

Не была сердечной дружба,
Ты меня роптать заставил,

Нету искренности прежней:
«Недосуг», — ты говорил.

——-

На коне я утром езжу
Возле берега речного,

И по отмели песчаной
Вечерами я брожу.

Птица спит на крыше дома,
Быстрая река струится,

Огибая стены храма…
Где же ты теперь живешь?

Яшмовое ожерелье
Я бросаю прямо в воду

И подвески оставляю
На зеленом берегу.

И на острове пустынном
Рву душистую траву я

И хочу тебе, Владыка,
С девой-спутницей послать.

Время быстрое уходит,
Не вернуть его обратно.

Будь же милостив, Владыка,
И назначь свиданья час!