Архив стихотворений Бориса Смоленского

Из цикла «Мастера»

Дорожной грязью дилижанс заляпан.
Граница. Столб. И нет пути назад.
Он спрячет в тень широкополой шляпы
Пронзительные яркие глаза.
Надвинет шарф на крепкий подбородок
(Еще себя в последний раз сдержать).
Он спит, пока солдат у двери бродит,
Он спит, пока не отойдет сержант.
А в голове стучит: бежать. Прорваться!
Одним рывком прорваться и бежать.
О, он тоску тогда сомнет и опрокинет,
Бежать в грозовый воздух мятежа.
В Милан ни шагу, в Парму ни ногой.
Ведь где-то там Матильда Висконтини
Тоскует вечерами о другом.
Бежать, бежать к свободе,
к солнцу, к дали…

Но вот сержант выходит из дверей.
Ему ли разглядеть лицо Стендаля
Под паспортной отметкой —
Анри Бейль?
Рожок. И сразу тяжелеют веки.
Теперь заснуть, и станет так легко.
Ты спишь, изгнанник Родины и века
И современник будущих веков.

О, солнечные ясные заливы,
О, утренняя синяя вода,
Но у меня приливы и отливы
Не высчитаны точно на года.

У мозга в перепутанной траншее
Залягут мысли, перед тем как в бой.
А я не знаю тяжести страшнее,
Чем сердце, накаленное тобой.

И за него колдун неприхотливый
Четыре черных двери нагадал.
И у меня приливы и отливы
Не вычислены точно на года.

И завтра, может быть, уже лавиной
Я рухну, задевая груды строф,
Когда не слово — взгляд неуловимый
Швыряет в беспросветность вечеров.

И в вечер, тягостный и несчастливый,
Я глухо пожалею иногда,
Что у меня проливы и отливы
Не вычислены точно на года.

Мы идем дорогой ночных кораблей,
Скоро солнцу время вставать.
На заре острова встают из морей,
Незнакомые острова.

Имена их смуглы, как морской загар,
А над ними сквозит синева…
Скоро горных пиков снега
Станут алым огнем отливать.

Просверкнет упруго под солнцем волна,
Чайка встречу нам прокричит,
И, рожденные солнцем,
всплывут острова
На заре из морских пучин.

Красный диск над морем повис, скорей!
Пусть рассветный ветер суров —
Мы идем дорогой больших кораблей,
Белых птиц и синих ветров.

Тревогой день пробит навылет.
Еще в порту, еще с утра
Надсадно и протяжно выли
На внешнем рейде крейсера.

Потом ушли, и в дымной влаге
Был след расплывчат и томящ,
А с форта долго рвались флаги,
Прикованные к древкам мачт.

Весь день всплывали три нарвала
У серой мглы под каблуком,
Но сердце к вечеру прорвало
Блокаду белых облаков.

Заря подкрашена кармином.
И только там, где неба нет,
Четыре шаровые мины
Ныряют в штормовой волне.

Окна заморожены
В январе.
Люди в стужу брошены
Во дворе.
Даже снег иначе стал
Заметать.
Нам бы надо начисто
Поболтать.

— Тут и так накурено,
— Не кури.
Что такой нахмуренный?
Не кори.
Никакой причины тут
Не сыскать,
Просто беспричинная
Тоска.

Детвора салазками
Занялась.
— Что же ты неласково
Приняла?
— Что пришел нахмуренный?
— Не кори!
— Ничего, хороший мой,
Закури.

И вот опять в горах огонь.
В ночи качается вагон
Дорогой января.
Дорогой счастья или бед?
К тебе, к тебе, к тебе —
Колеса говорят.
Но только голову нагни,
Закрой глаза, накройся сном —
В глазах огни, огни, огни
И тени в воздухе лесном.
Но только голову нагни —
Встает твое лицо у глаз.
Ты на Миусской. Там сейчас
Построен сквер для ребятни.
Скамейки, горки и песок,
Да чахлых кустиков лесок
Торчит. От них какая тень,
Была бы видимость хотя.
Но человечки каждый день
В песке копаются, пыхтят,
Галдят и ссорятся. И вот
Лопатки обрубают скат
И вырастают из песка
Черновики больших работ.
Тут корпуса, дворца фасад,
Постройки образцов любых.
Когда-нибудь тут будет сад,
А раньше птичий рынок был.
Когда набухшею листвой
Томились тополя,
И зрело солнце над Москвой,
И снег чернел в полях,
Сюда стекались торгаши,
В кормушки хлеба накрошив,
И клетки на лотки.
А детвора со всех дворов
Валила стайками с углов,
Сжимая медяки.
Гудит трамвайная гроза,
Гремит и щелкает базар,
Аж по деревьям дрожь.
Кричать горазды, хоть просты,
Трещали славки и дрозды
Из подмосковных рощ,
Рулады ринули свои
Застенчивые соловьи,
Глядели свысока, наглы,
Щеголеватые щеглы,
Чуть хохолки склонив.
Пищит снегирь: «Сижу, гляжу».
Синица сетует стрижу:
«Торчи здесь за харчи».
Сова вращает хмурый глаз,
И по-мальчишечьи горласт,
Орет задорно чиж.
И пеночка звала у ям,
Тоскуя по родным краям,
Березовую глушь.
Всех лучше было воробьям:
Они не в клетках, а у луж.
Дымятся лужи. Пар со дна,
Рябит в глаза апрель.
И вот не город, а одна
Сырая акварель.
Как жарко, вдруг
В глазах круги,
Вон взмыли голуби опять,
И часто Эдя здесь бродил,
От астмы тяжело сопя.
Бродил и луж не различал,
Стихи какие-то бурчал,
Махая полами пальто,
Как птица на лету.
Усталый, грузный и больной,
Он закрывал глаза, и тут
Вливался в уши птичий гром
Апрельским чистым серебром.
А все казалося ему:
Открой глаза, и ты в логу,
И ждут друзья в былом дому,
И птицы к морю донесут…
Да нет, пестрит, бесстыж базар,
А под ноги булыжник, ямы.
Когда-нибудь тут будет сад.
Последний раз тут был ноябрь.

Сперва дождило. Ветер был нелепый,
Как неудавшийся пасьянс. Потом
Почти стемнело. Твой последний слепок
Вдруг улыбнулся каменевшим ртом,
И — вдребезги. Я не жалел нисколько.
Я засыпал. И будто из окна
Мне снился мир, встававший из осколков
В крутящемся калейдоскопе сна.
Там было все. Ты оживала снова,
И на какой-то солнечный Памир
Ты за руки вела меня без слова,
Мне заново показывая мир.
Он был прекрасен, прочен и прозрачен,
Он был из камня, красок и легенд,
Морей и неожиданностей, значит,
Таким, каким видал его Гоген.
И — вдребезги. В окно стучится ветер.
Часы стоят. На крышах колкий снег.
Совсем темно. И никого на свете.
А ты осталась где-то там, во сне.

И снова год бредет, тревожный, строгий,
Где в темноте — далеких гор горбы,
Я Новый год люблю встречать в дороге,
Чтоб новый год потом дорогой был.
Ночным азартом пьяны перегоны,
Мело, и тени падали на льды.
На каждом стыке чокались вагоны:
За Новый год! И были пьяны в дым,
Шатались, но держали равновесье.
И дверь рванув на крик пурги — Пора!
На медных ручках выкинулся весь я
И ветру грудь подставил и орал.
Как старый год, оставлен старый город,
В котором ты и по тебе тоска,
А ветер бьет, нетерпелив и горек,
И крепче ледяного коньяка.
Рассвет белесый отрезвлял, как проза.
Состав устал и стал, пройдя черту.
Я от тебя бежал сюда в морозы,
Но все же ты меня встречаешь тут.
Январь. Морозная канва
На окнах, а на ней
Прошит узор на синеве:
Замерзли звуки и слова
О Вас, о ней, о них, о нем.
Пусть днем они уходят сном,
И снова дышит дымом день,
Но ночью светит синий снег,
Поля под пеленой,
А на заснеженной сосне
Спит ворон под луной.
Проснется, каркнет (лес притих)
И, с крыльев сон стряхнув,
Неторопливо полетит
К далекому окну.
Колышет тени тишина,
И гулко, как в лесу.
Он сел у твоего окна
На индевелый сук
И смотрит, от мороза строг,
Камин дымит, горячий грог,
И Григ на черном льду рояля.
И кто не знаю, ты ли, я ли,
Вдруг тронул клавиши: до, ре…
Мороз — почти Гюстав Доре,
На стеклах вырезаны им
Гравюры к сказкам братьев Гримм
И Гулливер… Но суше, строже.
Ни сна, ни Гулливера нет,
По серым крышам серой кошкой
Крадется северный рассвет.
Все рифмы сбиты. Смята тема,
Со мною тишина одна.
Я в сером сумраке зачем-то
Стою у зимнего окна.
Собравшись на высокий гребень,
Четыре ветра говорят:
Зачем ты здесь? В мохнатом небе
Чужие звезды января…
Легко так улыбнулась —
не мне, а там кому-то,
Нежнее, чем «люблю вас»,
нежнее Глюка гамм,
Белеет снег, как память,
нежнее солнца утром,
А тишина по крышам —
вдогонку, наугад.
Лишь шорох, только шепот
во сне — и я услышу.
Юргой сорвется сердце, дорога поперек.
Блестят под лунным ливнем
заснеженные крыши,
А я твою улыбку украл и уберег.
Январь. Морозная Нева
Под снегом. Пухлый календарь
Уж сбросил шелухи немного,
И год короче стал на ноготь,
На самый маленький, на твой.
Все побелело, даже небо,
Зима проходит по лесам.
Зима хрустящим плотным снегом
Забилась даже в Летний сад.
И снова детство. Стала прежней
Закатов сельских киноварь.
Мир белый, снежный, белоснежный,
Березы в инее… Январь.
Но солнце село за пригорок
И ночь покачивает чуть.
И вот фонарщик — старый ворон —
И в небе звонком и морозном,
И над тобой, и надо мной
Летит и зажигает звезды.
И заискрился снег блестящий,
И сосны за окном встают.
Старинный музыкальный ящик
Сыграет песенку свою.

Вечер утомленный.
И сафьян зеленый,
Угольки в камине.
Время без забот.
Это монотонный, вежливо влюбленный,
Тихо улыбающийся, медленный гавот.
Пахнет елкой вечер,
А на елке свечи
Догорают медленно,
Только для кого?
Это монотонный, вежливо влюбленный,
Тихо улыбающийся, медленный гавот.
И сосны за окном встают.
Старинный музыкальный ящик
Играет песенку свою.
Я засыпаю… Я тону…
Я медленно иду ко дну.
И вдруг срывают тишину
Гудки. На север, в ветер, в холод,
В пургу идущих ледоколов,
Скорей! Я жду-у-у-у!
В ночную жуть
Я ухожу, я ухожу,
Я нежность комкаю и мну.
— Ах так? Мне хочется смеяться,
Но душно здесь. Я тишину
Разбил, как куклу из фаянса.
И воспаленным лбом к окну:
Все словно ночь — морозно, ясно.
Туман распахнут настежь ветром.
Дорога залита луной,
И солнце ждет меня к рассвету
В лесу у самых валунов.
Прозрачный, прочный и огромный,
В горячих радугах, в снегу,
Угрозой, шепотом и громом
Мой мир зовет. Я не могу
Остаться здесь. В твое оконце
Глазеть на радужную жуть.
Я не могу надеть на солнце
От лампы синий абажур.
Я не могу тебе в угоду
Принять твой плюшевый уют
За мир мой, где ветра и воды
И тучи молнии куют.
Там ласточки скользят наметом,
Там тополя хранят поля.
Воспоена дождем и медом
Моя огромная земля.
Она в ночи горит кострами,
Она дымится на заре,
Земля, которая утрами
Пьет жадно воду из морей.
Моя земля! Мой дом высокий!
Там солнцем каждый день проник.
Там лебеди кричат в осоке,
Под ливнем клонится тростник.
Там клен и дуб, ольха и камень
Штурмуют башни гор-громад,
А по ночам над ледниками
В бою сшибаются грома.
Там степи в горизонтах синих,
По вечерам закат кровав,
И полыхают флаги сильных,
На клочья тучи разорвав.
Дороги кинутся под ноги,
В волненье высохнет трава.
Друзья оглянутся в тревоге,
Они спешат. Не отставай!
Тебе ль, рожденному для песен,
Для бега, драки и побед,
Их променять на эту плесень,
На тихий дом без бурь и бед.
Где спят, где не за что бороться,
Где бьются мухи о стекло,
Где на камине три уродца
И надпись: «Береги тепло».
Прощай. Я выпил все до донца.
Но мне ли разменять решить
Мое единственное солнце
На эти звездные гроши?
Ворвался ветер, сдунул свечи
И нежность надвое порвал.
Сегодня наш последний вечер,
Темно, и за окном январь.
Ни слова, ни огня, ни крика.
Пусть тишина, как на пари.
Открой рояль. Сыграй мне Грига
И ничего не говори.
Молчи. Пусть будут только тени
На клавишах и на висках.
Я спрячу голову в колени,
Чтоб тишину не расплескать.
И встанут берега из мела,
И вот на черном льду, в беде
Перемешались стаи белых
И стаи черных лебедей.
И лебеди забудут Грига
И, покидая черный лед,
Заплещут крыльями и с криком
Сорвутся в дальний перелет.
И будет море под ночами,
И ночь, и ни огня нигде.
И сквозь тоску начнутся гаммы
К беде, как стая лебедей.
Сейчас конец, и под снегами,
Где гномы клады берегут,
На пики фьордов рухнут гаммы.
Так звезды падают. В бреду.
Конец. На окнах лес морозный.
Пусть тишина, как злой навет.
Не говори. Не надо. Поздно.
Так звезды падают. Навек!

Тут солнце не засветится,
И ночь штормам не сдуть,
Лишь тычется Медведица
В Полярную звезду.
Но берега назад, назад,
Прибою их лизать.
Три вспышки молнии — гроза
Иль орудийный залп.
И сразу меркнет свет свечи,
Сполохи мечутся в ночи,
И звезд не различить.
В тумане бесится компас.
Сам дьявол за нос водит нас,
И каплю трюм сочит.
Но все равно сквозь эту темень!
Но все равно вперед за теми!
Скорей же! Ветер бьет в глаза,
Все сгибло где-то. Только лед.
Да стиснув зубы! Курс вперед!
Но кто-то отшвырнул назад.

На острие ножа не удержится капля
В твоих глазах не удержится слеза.
Леонтьев

Так как же руки я разжал,
Так как же счастье проглядел?
Вот за руки тебя держал,
И сразу нет тебя нигде.

Бегу, кричу, схожу с ума,
Тревога плавит мозг.
Один туман, туман, туман…
И мост, какой-то мост.
Воды сереет полоса,
Бренчат в тумане голоса,
И звякнет подленько в мозгу
Мыслишка: «Легче соскочить».

Остановился. Не могу.
И сердце слушаю — стучит.
И голос твой: «Я знаю все.
Иди, любимый. Я приду,
Иди…» И ветром унесен,
И никого. Бреду в бреду.

Я отдан сердцу на поруки
В земле расплывчатых громад.
Бегу, выбрасываю руки.
Но никого. Один туман.

Шесть утра. Что ж, Вы были правы:
Городок оснащен небогато.
Только три корабля паровых
На семнадцать трехдечных фрегатов.

Наших меньше. Но нам не плошать,
Хоть победе легко не достаться.
Да-с, противника уничтожать
С максимально коротких дистанций.

А Синопская бухта — дыра
Поскалистее Чесменской даже.
При норд-осте спускать брандера,
При попутном идти к абордажу.

С первых залпов баркасами мчать
На форта под завесою дыма.
И прикрытьем бомбард. В добрый час!
Угловатая надпись — Нахимов.

Ну что, не гордись. Не понят никем,
Ты все-таки вещь создал.
В ту ночь над домом в густом сосняке
Дрожала густая звезда.
И скрипка с криком металась, рвалась —
Взорвись, пропылай, сгори!
Но тонкие пальцы душили, ярясь,
Как хрупкую шею — гриф.
Все было не то. Он, казалось, не мог
Постичь сумасшедшую власть,
И музыка с бешеных пальцев его
Взлетала, взвивалась, рвалась.
Три звука!.. А дальше ушло во мглу.
Луч света — и снова мгла.
И мертвые ноты легли на полу,
Как после побоищ тела.
Не то! И клочки полетели кругом,
Он рвал, и еще, и еще.
Метался по мятым трупам врагов
И снова хватал смычок.
И снова, полмира к плечу подняв,
И музыки негде брать.
И снова проклятье. И снова не то,
И снова — сгори, но играй!
И только к утру, когда воздух иссяк
И не было сил у смычка,
Рассвет засверкал на безумных ногтях,
На кровью налитых зрачках,
Он выпрямился.