Архив стихотворений Александра Полежаева

К груди твоей, Эмма,
Приколот букет;
Он жизни эмблема,
Но розы в нем нет.
Узорней, алее
Есть много цветов;
Но краше, милее
Царица лугов.
Эфирный влетает
В окно мотылек,
На персях лобзает
Он каждый цветок,
Над ландышем вьется,
К лилее прильнул,
Кружится, несется —
И быстро вспорхнул.
Куда ж ты, бесстрастный
Любовник цветов?
Иль ищешь прекрасной
Царицы лугов?
О Эмма, о Эмма!
Вот блеск красоты!..
Как роза, эмблема
Невинности ты.

Ахалук мой, ахалук,
Ахалук демикотонный,
Ты работа нежных рук
Азиатки благосклонной!
Ты родился под иглой
Атагинки чернобровой,
После робости суровой
И любви во тьме ночной.
Ты не пышной пестротою,
Цветом гордых узденей,
Но смиренной простотою,
Цветом северных ночей
Мил для сердца и очей…
Черен ты, как локон длинный
У цыганки кочевой;
Мрачен ты, как дух пустынный —
Сторож урны гробовой;
И серебряной тесьмою,
Как волнистою струею
Дагестанского ручья,
Обвились твои края.
Никогда игра алмаза
У Могола на чалме,
Никогда луна во тьме,
Ни чело твое, о База —
Это бледное чело,
Это чистое стекло,
Споря в живости с опалом,
Под ревнивым покрывалом, —
Не сияли так светло.
Ах, серебряная змейка,
Ненаглядная струя —
Это ты, моя злодейка,
Ахалук суровый — я!

Пышно льётся светлый Терек
В мирном лоне тишины;
Девы юные на берег
Вышли встретить пир весны.

Вижу игры, слышу ропот
Сладкозвучных голосов,
Слышу резвый, легкий топот
Разноцветных башмачков.

Но мой взор не очарован
И блестит не для побед —
Он тобой одним окован,
Алый шелковый бешмет!

Образ девы недоступной,
Образ строгой красоты
Думой грустной и преступной
Отравил мои мечты.

Для чего у страсти пылкой
Чародейной силы нет —
Превратиться невидимкой
В алый шелковый бешмет?

Для чего покров холодный,
А не чувство, не любовь,
Обнимает, жмет свободно
Гибкий стан, живую кровь?

«Ай, ахти! ох, ура,
Православный наш царь,
Николай государь,
Б тебе мало добра!
Обманул, погубил
Ты мильоны голов, —
Не сдержал, не свершил
Императорских слов!..
Ты припомни, что мы,
Не жалея себя,
Охранили тебя
От большой кутерьмы,
Охранили, спасли
И по братним телам
Со грехом пополам
На престол возвели!
Много, много сулил
Ты солдатам тогда;
Миновала беда —
И ты все позабыл!
Помыкаешь ты нас
По горам, по долам,
Не позволишь ты нам
Отдохнуть ни на час!
От стальных тесаков
У нас спины трещат,
От учебных шагов
У нас ноги болят!
День и ночь наподряд,
Как волов наповал,
Бьют и мучат солдат
Офицер и капрал.
Что же, белый отец,
Своих черных овец
Ты стираешь с земли?
Или думаешь ты
Нами вечно играть?..
__________________
Православный наш царь,
Николай государь,
Ты болван наших рук:
Мы склеили тебя —
И на тысячу штук
Разобьем, разлюбя!»

Как долго ждет
Моя любовь —
Зачем нейдет
Моя Любовь?
Пора давно!
Часы летят
И все одно
Любви твердят:
Скорей, скорей
Ловите нас,
Пока Морфей
Скрывает вас
От зорких глаз!..
Поет петух,
Пропел другой —
И пылкий дух
Убит тоской:
Всё нет и нет!
Редеет тень
И брезжит свет,
И скоро день…
Спеши, спеши,
Моя Любовь,
И утуши
Мою любовь!..

О, для чего судьба меня сгубила?
Зачем из цепи бытия
Меня навек природа исключила,
И страшно вживе умер я?
Еще в груди моей бунтует пламень
Неугасаемых страстей,
А совесть, как врага заклятый камень,
Гнетет отверженца людей!
Еще мой взор, блуждающий, но быстрый,
Порою к небу устремлен,
А божества святой отрадной искры,
Надежды с верой, я лишен!
И дышит всё в создании любовью,
И живы червь, и прах, и лист,
А я, злодей, как Авелевой кровью
Запечатлен! Я атеист!..
И вижу я, как горестный свидетель,
Сиянье утренней звезды,
И с каждым днем твердит мне добродетель:
«Страшись, страшись готовой мзды!..»
И грозен он, висящей казни голос,
И стынет кровь во мне, как лед,
И на челе стоит невольно волос,
И выступает градом пот!
Бежал бы я в далекие пустыни,
Презрел бы ужас гробовой!
Душа кипит, но не руке, рабыне,
Разбить сосуд свой роковой!
И жизнь моя мучительнее ада,
И мысль о смерти тяжела…
А вечность… ах! она мне не награда —
Я сын погибели и зла!
Зачем же я возник, о провиденье,
Из тьмы веков перед тобой?
О, обрати опять в уничтоженье
Атом, караемый судьбой!
Земля, раскрой несытую утробу,
Горящей Этной протеки
И, бурный вихрь, тоску мою и злобу
И память с пеплом развлеки!

Игра военных суматох,
Добыча яростной простуды,
В дыму лучинных облаков,
Среди горшков, бабья, посуды,
Полуразлегшись на доске
Иль на скамье, как вам угодно,
В избе негодной и холодной,
В смертельной скуке и тоске
Пишу к вам, ветреные други!
Пишу — и больше ничего, —
И от поэта своего
Прошу не ждать другой услуги.
Я весь — расстройство… Я дышу,
Я мыслю, чувствую, пишу,
Расстройством полный; лишь расстройство
В моем рассудке и уме…
В моем посланьи и письме
Найдете вы лишь беспокойство!
И этот приступ неприродный
Вас удивит, наверно, вдруг.
Но, не трактуя слишком строго,
Взглянув в себя самих немного,
Мое безумство не виня,
Вы не осудите меня.
Я тот, чем был, чем есть, чем буду,
Не пременюсь, непременим…
Но ах! когда и где забуду,
Что роком злобным я гоним!
Гоним, убит, хотя отрада
Идет одним со мной путем,
И в небе пасмурном награда
Мне светит радужным лучом.
«Я пережил мои желанья!» —
Я должен с Пушкиным сказать,
«Минувших дней очарованья»
Я должен вечно вспоминать.
Часы последних сатурналий,
Пиров, забав и вакханалий,
Когда, когда в красе своей
Изменят памяти моей?
Я очень глуп, как вам угодно,
Но разных прелестей Москвы
Я истребить из головы
Не в силах… Это превосходно!
Я вечно помнить буду рад:
«Люблю я бешеную младость,
И тесноту, и блеск, и радость,
И дам обдуманный наряд».
Моя душа полна мечтаний,
Живу прошедшей суетой,
И ряд несчастий и страданий
Я заменять люблю игрой
Надежды ложной и пустой.
Она мне льстит, как льстит игрушка
Ребенку в праздник годовой,
Или как льстит бостон и мушка
Девице дряхлой и седой, —
Хоть иногда в тоске бессонной
Ей снится образ жениха;
Или как запах благовонный
Льстит вялым чувствам старика.
Вот все, что гадкими стихами
Поэт успел вам написать,
И за небрежными строками
Блестит безмолвия печать…
В моей избе готовят ужин,
Несут огромный чан ухи,
Стол ямщикам голодным нужен —
Прощайте, други и стихи!
Когда же есть у вас забота
Узнать, когда и где охота
Во мне припала до пера, —
В деревне Лысая гора.

Я дома… Боже мой, насилу вижу свет!
Мой милый, посмотри, в уме я или нет?
Не видишь ли во мне внезапной перемены?
Похож ли на себя? С какой ужасной сцены
Сейчас я ускользнул!.. Где был я, о творец!
Я мукой заслужил страдальческий венец!..
Нет, Сидор Карпович, покорнейшим слугою
Прошу меня считать, но в дом к вам ни ногою,
Хотя б вы умерли, не буду никогда.
«Что сделалось с тобой?» — «Беда, беда, беда!»
«Положим, что беда; но объяснись как должно».
«Нет сил пересказать, наказан я безбожно.
Послушай и суди: сегодня поутру
Сам черт меня занес к mademoiselle Тру-тру,
Известной жрице мод, торгующей духами,
Ликером, шляпками и многими вещами,
О коих я судить нимало не привык
По правилу: держи на привязи язык;
Взял дюжину платков, материй для жилетов
И, осмотрев мильон Шнуровок и корсетов,
Заказанных у ней почетным щегольством,
Хотел благодарить за ласки кошельком, —
Как вдруг — преддверие блистательного храма
Звенит и хлопает… Вуаль отброся, дама
С девицей в локонах вступает в магазейн,
И милости прошу: баронша Крепсенштейн!
Взошла, и началась ужасная тревога:
«Bonjour, ma chere! {*} Ба, ба, скажите, ради бога.
{* Здравствуй, моя дорогая! (фр.).}
Ужели это вы, почтенный наш Сократ?»
Они, как сговорясь, вдруг обе мне пищат:
«Ах, боже мой! вот смех, вот чудеса, вот странно!
Серьезный господин, который беспрестанно
Поносит женский пол и моды и весь свет,
Заехал к mademoiselle купить себе лорнет,
Колечко, медальон иль что-нибудь такое.
И что же? На софе посиживают двое,
Как будто о делах приличный разговор
Ведут наедине». Такой нелепый вздор,
Бесстыдство матери и дочери в огласку
Невольно бросили меня сначала в краску,
И я уже хотел почтенной Крепсенштейн
Сказать и пояснить, что, если магазейн
Француженки Тру-тру слывет Пале-Роялем,
То ей, окутанной огромнейшим вуалем,
Едва ль не совестно с девицей приезжать
В такой свободный дом товары покупать.
Но быстро все мои тяжелые заботы
Пресекли новые парижские капоты.
«Ах, прелесть! Что за цвет! Прекраснейший фасон!
А эти складочки, а этот капишон!..
Ах, маменька! скорей, немедленно обновы!» —
«Изволь, мой друг, изволь!» — ответ всегда готовый
Был дочке радостной. Баронша — в кошелек,
А кошелек, как пух, и тонок и легок.
«Смотрите, да он пуст! — баронша закричала. —
Ах, мой создатель! Как забывчива я стала!
Без денег выезжать! А всё заторопись…
Mais a propos {*}, — ко мне с улыбкой обратясь,
{* Но между прочим (фр.).}
Сказала дружески, — я видела при входе,
Что есть у вас большой бумажный курс в расходе.
Прошу, отдайте ей за эти пустяки,
А завтра мы сочтем и прежние долги».
Что делать мне? Полез к бумажным кредиторам
И, в знак почтения к уродливым узорам
Парижских епанчей, три сотни заплатил.
Зато мне и хвала! Сказали: как он мил!
«Конечно, очень мил», — подумал я с досадой
И проклял магазейн со всей его помадой,
Чепцами, блондами, а более всего
С гостями вечными бароншами его.
Потом с покупкою и книжкою карманной,
Довольно гибкою от встречи нежеланной,
Я ехал отдохнуть в досужий час домой.
Но вот Кремлевский сад пестреет предо мной.
Нельзя не погулять: «Фома, держи левее,
К воротам. Стой!» — и слез. Иду большой аллеей,
Любуясь зеленью и пышностью цветов;
Сажусь под арками. Тут запах пирожков,
Паштетов, соусов — приманка сибарита —
Невольно моего коснулись аппетита.
«Толпы зевак еще и гастрономов нет, —
Подумал я, — велю подать себе котлет
И выпью рюмку две хорошего донского».
Подумал — и взошел; велел — и всё готово.
Но только сесть хотел, дверь настежь — и Ослов
С отборной партией бульварных молодцов,
Как водится всегда, охотников до рома,
Котлет, чужой жены и до чужого дома,
Ввалил прямехонько в ту комнату, где я
Готовил скромное занятье для себя.
«Любезнейший мой друг, старинный мой приятель! —
Вскричал, обняв меня, сей новый истязатель. —
Здоров ли, жив ли ты? Скажи, какой судьбой
Привел меня господь увидеться с тобой?
Позволь, тебя всего сто раз я поцелую!
Вот друг мой, господа! Мой друг, рекомендую;
Прошу его любить: он всё равно, что я.
А вам представлю их, все добрые друзья:
Вот князь Свистов, а вот поэт Ахтикропалов,
Сверчков, Бостонников, Облизов и Пропалов.
Ей-ей, сердечно рад! знакомьтесь поскорей;
Мы время проведем как можно веселей!»
И с этим словом все нахалы, пустомели,
Вертясь и кланяясь, вокруг меня обсели.
Котлеты между тем свернулися в желе
И лакомили мух покойно на столе.
Жестокая беда! Но вот еще мученье!
Является паштет, огромное строенье,
Торжественный венец искусства поваров,
Со свитой водок, вин и влаги всех родов.
Почтеннейший Ослов, на откуп взяв желудки,
Как истинный делец, успел уже за сутки
Вперед распорядить явленье пирога —
И снова я в руках могучего врага!
Облизов, приступя к решительному бою,
Сразил чудовище искусною рукою;
Огромный зев его на части разделил,
И всякий с лезвием ко трупу приступил.
Припомни, как терзал Демьян соседа Фоку,
Как потчевал его без отдыху и сроку,
И градом пот с него, несчастного, бежал;
Так точно и меня знакомец угощал —
Без срока, отдыха и даже без оглядки!
«Да кушай, милый мой, вот ножка куропатки,
Цыплята, голуби и фарш — и всё тут есть.
Отведай же, мой друг, прошу тебя я в честь».
Хочу сказать, что сыт, — не даст ответить слова:
Лишь только я начну — и рюмка мне готова.
«Пей, пей, любезнейший! Поменьше говори.
Что за бордо, сотерн, шампанское, смотри!
Да, кстати, добрый наш поэт Ахтикропалов,
Ты так запрятался меж рюмок и бокалов,
Что мудрено тебя найти и с фонарем.
Отсвистнись-ка, мой друг, каким-нибудь стишком!» —
«Готов!» — сказал поэт с довольною улыбкой;
Перст ко лбу — и в ушах раздался голос хрипкой:

Я с удовольствием сижу
В кругу друзей почтенных
И с чистой радостью гляжу
На строй бутылок пенных,
Которых слезы, как хрусталь
Лазурный, белый и румяный,
Кропят граненые стаканы —
И, не откладывая в даль,
Запью последнюю печаль.

Скончал. Бутылка хлоп — в фиале зашипело,
И «браво», как ядро из пушки, загремело…
«Списать стихи, списать! Вот истинный поэт!
Как скоро и легко! Отличнейший куплет!»
И вдруг карандаши и книжки записные
Посыпались на стол в хвалу и честь витии.
А я… как думаешь? Скорее шляпу, трость,
Да в общей кутерьме, как запоздалый гость,
Забывши заплатить за грешные котлеты,
Которые опять быть могут подогреты,
Бежать, — да как бежать! Без памяти, без сил,
Нашел свой экипаж, как бешеный вскочил.
«Пошел, Фома, пошел! Скорее, ради бога!»
Пусть там о беглеце идет у них тревога.
Уже две улицы остались позади;
Я дух переводил свободнее в груди,
И только изредка, исполненный боязни,
Погони ожидал, как будто смертной казни.
Но все несчастия, нарочно сговорясь,
Пред домом Трефиной меня толкнули в грязь,
Без всякой милости, с Фомой, кабриолетом,
Журналом дамских мод и, наконец, пакетом
Материй и платков mademoiselle Тру-тру.
Как вакхов гражданин, проснувшись поутру,
Невесело встает с услужливой постели, —
Вставал из грязи я без плана и без цели.
Вдруг тонкий голосок воздушною струей
Раздался над моей печальной головой:
«Вы ль это? Боже мой! Какое приключенье!
Не сделалось ли вам удара от паденья?
Вот люди, соль и спирт — они вас укрепят.
Прошу взойти наверх». Я бросил томный взгляд
В воздушную страну, из коей, мне казалось,
Истек приятный звук. И что же оказалось?
Особа Трефиной, дородна и тучна,
Как на море подчас девятая волна,
Стояла, на балкон небрежно опираясь.
Что было делать мне? Неловко извиняясь
В нечаянном грехе, Фому и фаэтон
Отправил я домой, а сам, без оборон
От выдумок судьбы жестокой и нахальной,
Повлекся к лестнице парадной машинально.
Чем встретили меня — нетрудно угадать.
Ни сил я не имел, ни время отвечать,
Напала на меня вся дамская эскадра;
Вопросы сыпались, как с Эрзерума ядра.
Бог знает, до чего б их штурм меня довел;
Но тем окончилось, что подали на стол.
Хвала на этот раз уставам просвещенья!
У Трефиной я был избавлен принужденья:
Сказал, что не хочу, и дело решено.
Сиди, кури табак — хозяйке всё равно.
Стол начат хорошо: особы две крестились,
Потом, как водится, сперва разговорились
О важном, — например, что будет государь
На этих днях в Москву, что будто секретарь
Такого-то суда за рубль лишился места,
И замуж за судью идет его невеста.
Потом, на полутон понизя разговор,
Коснулись ближнего. Какой-нибудь узор
Подола Мотовой в прошедшее собранье
Успел приобрести всеобщее вниманье.
Иного с головы размерили до ног,
И всякий говорил, что думал и что мог.
Приезжий между тем господчик из Калуги
Девице Трефиной оказывал услуги:
Брался ей косточку разрезать с мозжечком
И многое шептал, как кажется, о том.
Но как бы ни было, стол кончился исправно.
Я время проводил ни скучно, ни забавно;
Десерт и кофе шли своею чередой,
И я доволен был обедом и собой,
Но вот что повторю: осмей мое созданье,
А вера в дьяволов имеет основанье.
Сызмала верить им от нянек я привык
И после опытом ту истину постиг.
Есть дьяволы — никто меня не переспорит —
Не мы, а семя их кутит, мутит и вздорит.
Они, проклятые, без тела и без лиц,
Влезают и в мужчин, и в женщин, и девиц;
Сидят в них, к пакостям, страстям, порокам клонят
И, раз на шею сев, в открытый гроб загонят.
Старинный Ариман и новый падший дух
Едва ли не живут — и давят нас как мух!
Мне думать хочется, что это всё пустое,
А впрочем, вот тому свидетельство живое:
Девица Фольгина по просьбе двух шмелей,
Которые, на шаг не отходя от ней,
Точили на заказ безбожно каламбуры,
Разыгрывала им отрывок увертюры
Из оперы «Калиф»; потом, переходя
От арии в рондо, нежнее соловья,
Томнее горлицы прелестным голосочком
Пропела песню: «Раз весною под кусточком»
И прочая… Игра и пение вокруг
Сирены Фольгиной собрали знатный круг:
Дивились, хлопали, хвалили, рассуждали
И чудом из певиц торжественно назвали.
Один из сказанных услужливых господ
Приходит вне себя, как обер-франт и мот,
Скользя, подходит к ней с улыбкой чичисбея.
«Позвольте, — говорит, — божественная фея,
Устами смертного коснуться ваших рук!
Меня очаровал непостижимый звук,
Произведенный их летучими перстами».
С сим словом подлетел и страстными губами
Хотел восторг любви руке ее принесть.
Она, заторопись наезднику присесть,
Нечаянно ногой за кресло зацепила
И франта на парке с собою уронила.
«Ах! Ах!» как водится; но дело уж не в том:
Закрыв лицо и грудь, горящие стыдом,
Как серна, бросилась в другую половину;
А ловкий петиметр, прелестную картину
Увидя и другим немножко показав,
Поднялся, охая, как будто он и прав.
Что было следствием — никто меня не спросит:
Кто нюхает табак, кто лимонаду просит,
Кто сожалеет вслух и очень рад тайком,
Кто утирается батистовым платком
И далее. Меж тем отец и мать певицы,
Разгладя нехотя наморщенные лица,
Карету — и с двора. Я тоже замышлял;
Но Сидор Карпович тревогу прокричал:
«Куда, куда и вы?.. Гей, люди, повеленье:
Вот шляпа вам и трость — убрать на сохраненье!
Ни шагу из дому, ни капли воли нет.
Вы партию жене составите в пикет,
Бостончик или вист. Два столика готовы —
Прошу не отказать, не будьте так суровы!»
Засел я нехотя, смертельно не любя
Для прихоти других женировать себя.
Проходит час и два — нам дела нет нимало:
Сражаемся, и всё!.. Мне даже дурно стало!
Виконт Де ла-Клю-Клю, парижский патриот,
Оставя в Франции жену и эшафот,
Чтоб быть учителем у русских самоедов,
По счастью был тогда из близких мне соседов.
«Vicomte, prenez ma place» {*}, — сказал я, обратись.
{* Виконт, займите мое место (фр.).}
«Bon, bon» {*}, — он отвечал. И я, перекрестясь,
{* Хорошо, хорошо (фр.).}
Но только, верно, уж неявно и наружно,
Пошел из-за стола рассеять миг досужный.
Послушай, что теперь случилося со мной,
И верь, что все дела текут не сатаной!
В исходе одного большого коридора
Вдруг слышится мне смех и шепот разговора.
«Подслушать тайну есть позорная черта, —
Вдали остановясь, подумал я тогда. —
Быть может, через то я много потеряю…
Но черт меня возьми! — я точно различаю
Девичьи голоса. Подслушаю секрет…»
Подкрался и вошел в ближайший кабинет.
Вот тайный разговор от слова и до слова.

Девица 1-я

Да знаешь ли ты, чем Анета нездорова?

Девица 2-я

Неужели улан?..

1-я

Уж знает вся Москва!
Прошу покорнейше!.. Но только он едва
Останется в глупцах.

2-я

О, это вероятно!..
А впрочем, милая, какой мужчина статный!

1-я

Не Сонин.

2-я

Ха, ха, ха! Я думаю, наскучил!

1-я

Пустою нежностью в два месяца измучил!
Ах, что за фалалей! В отставку!.. Со двора!..

2-я

Налетов, камер-паж… Ma chere {*}, убей бобра.
{* Моя дорогая (фр.).}

1-я

Et vos affaires? {*}
{* А ваши дела? (фр.).}

2-я

Helas! {*} сказать тебе не смею!
{* Увы! (фр.).}

1-я

Забавно! до сих пор?

2-я

Он слеп, а я робею!

1-я

Кто этот в парике осанистый брюнет,
Играет с Трефиной так счастливо в пикет?
Не знаешь ты его? Он мастерски играет.
Но Трефина, поверь, немного потеряет,
Хотя б он на нее сто тысяч записал.

2-я

Как? что? Он на ноге?..

1-я

Контракт уж подписал,
Что выиграет туз, тем пользуется дама.

2-я

Fi donc! {*} так нагло жить и не бояться срама!..
{* Тьфу! (фр.).}
А этот пасмурный и скучный кавалер,
Разбитый лошадьми, точь-в-точь как grande misere {*},
{* воплощенное несчастье (фр.).}
Из двух: или влюблен, или глупец тяжелый.

1-я

Тс!.. кажется, идут!.. Оправимся, пойдем!..
Каков был разговор! Что думаешь о нем?
А в заключение как выражено внятно:
Влюблен или глупец!.. не правда ли, приятно?
А делать нечего — наука для ушей;
Недаром говорят: есть кошки для мышей.
Итак, оправившись, как скромные девицы,
Вернулся я опять в клуб новостей столицы.
Вхожу и вижу там всезнаек дорогих
В кругу их маменек и тетенек седых.
Они уже опять и кротко и невинно,
Как куколки, сидят в беседе благочинной,
И, только изредка кивая головой,
Дивуются вранью рассказчицы одной.
Я долго не спускал исподтишка их с глазу;
Но вдруг: «от сорока и восемьдесят мазу…»
Раздалося в углу. И что же? мой брюнет
(Что ныне на ноге), огромнейший пакет
Имея пред собой наличных ассигнаций,
Оставя козырей к услугам древних граций,
Как бес понтирует с каким-то толстяком.
Что раз, то «attendez», то транспорт, то с углом!..
Толстяк уже пыхтит, лицо краснее рака,
А все задорнее заманчивая драка.
Но наконец нет сил!.. «Нельзя ль переменить?
Прошу, мечите вы!.. Хоть карту бы убить!..»
Ни слова вопреки. Серьезно, равнодушно
Колоды обменил злодей его послушный
И мечет. Первая убита толстяком;
Вторая — также. Туз и дама пик с углом
Убиты. Карты в тос. Толстяк свободней дышит.
Другая талия — толстяк берет и пишет.
«Тьфу, счастие! — ворчит с досадою брюнет
И с места пересел. — Пятьсот рублей валет!»
Вспотевшая рука банкёра задрожала…
Ждут оба… карты нет… идет — направо пала!
«Насилу!.. он опять!.. проклятое плие!..
Он и отыгрывать!.. скажите сряду две
И три!.. опять идет!» Признаться, эта сцена —
Игры и счастия слепая перемена —
Невольно и меня влекла в среду толпы
Зевак, которые, недвижны как столпы,
У стульев игроков, разиня рот, стояли
И с нетерпением конца задачи ждали.
Понтёр не сводит глаз; торопится брюнет —
И вдруг четвертый раз на правую валет.
«Фальшь! — толстый закричал. — Вот скраденная карта!»
Хватает за рукав и с первого азарта
С размаха бац его колодою в висок…
Банкёр встает но стул как раз сбивает с ног.
Кровь брызжет. Деньги, стол, мел, щетки, два стакана
Летят за ним вослед без цели и без плана.
«Убийство! караул! спасите!» — раздалось —
И всё собрание рекою разлилось.
«Гей, люди, кучера! салопы и кареты!»
Бегут по лестнице, едва полуодеты,
Теснятся, падают, толкаются, пищат —
И мигом опустел плачевный маскарад.
Я… боже упаси свидетельственной роли!
И что мудреного? Боясь такой же доли,
Хоть сроду не бывал картежным подлецом,
Схватя чужой картуз, скорей оттоль бегом.
Зову извозчика, скачу, как из Содома,
И вот, как видишь сам, сейчас лишь только дома!..
Петрушка, где халат? Сними скорее фрак,
Оправь мою постель, дай трубку и табак;
Гостей не принимать; гони их, бей коль можно
И убирайся сам — я зол теперь безбожно!

(Из Ламартина)

О ты, таинственный властитель наших дум —
Не дух, не человек — непостижимый ум!
Кто б ни был ты, Байрон, иль злой иль добрый гений,
Люблю порыв твоих печальных песнопений,
Как бури вой, как вихрь, как гром во мраке туч,
Как моря грозный рёв, как молний ярый луч.
Тебя пленяет стон, отчаянье, страданье;
Твоя стихия — ночь; смерть, ужас — достоянье.
Так царь степей — орёл, презрев цветы долин,
Парит превыше звёзд, утёсов и стремнин;
Как ты — сын мощный гор, свирепый, кровожадный,
Он ищет ужасов зимы немой и хладной,
Низринутых волной отломков кораблей,
Костьми и трупами усеянных полей.
И между тем, когда певица наслажденья
Поёт своей любви и муки и томленья,
Под сенью пальм, у вод смеющейся реки:
Он видит под собой, Кавказские верхи,
Несётся в облака, летит в пучине звездной,
Простёрся и плывёт стремительно над бездной;
И там один, среди туманов и снегов,
Свершивши радостный и гибельный свой лов,
Терзая с алчностью трепещущие члены,
Смыкает очи он, грозою усыпленный.
И ты, Байрон, паришь, презревши жалкий мир:
Зло — зрелище твоё, отчаянье — твой пир.
Твой взор, твой смертный взор измерил злоключенья;
В душе твоей не Бог, но демон искушенья.
Как он, ты движешь всё, ты мрака властелин.
Надежды кроткий луч — отвергнул ты один.
Вопль смертных для тебя — приятная отрада;
Неистовый, как ад, — поёшь ты в славу ада.

Но что против судеб могучий гений твой!
Всевышнего устав не рушится тобой;
Всеведенье Его премудро и глубоко.
Имеют свой предел и разум наш и око;
За сим пределом мы не видим ничего
Я жизнью одарён, но, как и для чего —
Постигнуть не могу — в руках Творца могучих
Образовался мир? как сонмы вод зыбучих,
Как ветр, как лёгкий прах поверх земли разлил?
Как синий свод небес звездами населил?
Вселенная — Его. А мрак, недоуменье,
Безумство, слепота, ничтожность и надменье —
Вот наш единственный и горестный удел.
Байрон! сей истине не верить ты посмел!
Бессмысленный атом! исполнить назначенье,
К которому тебя воззвало Провиденье,
Хранить в душе своей закон Его святой
И петь хвалу Ему — вот долг, вот жребий твой.
Природа в красотах — изящна, совершенна;
Как Бог, она мудра, как время — неизменна.
Смирись пред ней, роптать напрасно не дерзай;
Разящую тебя десницу лобызай.
Свята, и милует она во гневе строгом:
Ты былие, ты прах, ты червь пред мощным Богом,
И ты и червь равны пред взорами Его,
И ты произошёл, как червь, из ничего.
Ты возражаешь мне: «закон уму ужасный
И с промыслом души всемирной несогласный!
Не сущность вижу в нём, но льстивую тщету,
Чтоб в смертных вкоренить о счастии мечту,
Тогда как горестей не в силах мы исчислить.»
Байрон! возможно ль так о Непостижном мыслить,
О связи всех вещей, превыспреннем уме?
Мы слабы. Как и ты, блуждаю я во тьме;
Творец — художник наш, а мы—Его махины;
Проникнем ли Его начальные причины?
Единый Тот, кто мог всё словом сотворить,
Возможет мудрый план природы изъяснить.
Я вижу лабиринт, вступаю и теряюсь.
Ищу конца его — и тщетно покушаюсь.
Текут дни, месяцы унылой чередой,
Тоска сменяется лютейшею тоской;
В границы тесные природой заключенный,
Свободный, мыслящий, возвышенный, надменный,
Неограниченный в желаньях властелин,
Кто смертный есть? — Эдема падший сын, —
Сражённый полубог!…..
Он не забыл ещё своей минувшей славы,
Он помнит прежний рай, клянёт себя и рок,
Он неба потерять из памяти не мог.
Могучий — он парит душой в протекши годы;
Бессильный — чувствует все прелести свободы;
Несчастный — ловит луч надежды золотой
И сердце веселит отрадною мечтой,
Печальный, горестью, унынием убитый,
Он схож с тобой, он ты — изгнанник знаменитый!
Увы! обманутый коварством сатаны,
Когда ты исходил из милой стороны,
С отчаяньем в груди, с растерзанной душою,
В последний раз тогда — горячею слезою
Ты орошал, Адам, Эдемские цветы,
Бесчувствен, полумёртв, у врат повергся ты.
В последний раз взглянул на милое селенье,
Где счастье ты вкусил, приял твоё рожденье;
Услышал Ангелов поющих сладкий хор —
И отвратив главу, склонил печальный взор,
Ещё невольно раз к Эдему обратился,
Заплакал, зарыдал и быстро удалился.
О жертва бедная раскаянья и мук!
Какому пению внимал твой робкий слух?
Могло ль что выразить порыв твоих волнений,
При виде мест едва минувших наслаждений?
Увы! потерянный прелестный вертоград!
Ты в душу падшего вливал невольно яд.
Полна волшебного о счастьи вспоминанья,
Она, как тень, в жару забвенья и мечтанья,
Перелетала вновь в заветные сады
И упоялась вновь всем блеском красоты.
Но исчезали сны — и пламенные розы
Адамовых ланит — как дождь, кропили слёзы.

Когда прошедшее нам сердце тяготит
И настоящее отрадою не льстит,
Мы жаждем более счастливого удела. —
Тогда желания бывают без предела;
Мы в мыслях воскресим блаженство прежних дней,
И снова вспыхнет огнь погаснувших страстей.
Таков был жребий твой, в жестокий час паденья.
Увы! и я испил из чаши злоключенья,
И я, как ты, смотрел, не видя ничего,
И также быть хотел толковником всего.
Напрасно я искал сокрытого начала,
Природу вопрошал — она не отвечала.
От праха до небес парил мой гордый ум
И слабый — ниспадал, терялся в бездне дум.
Надеждою дыша, уверенностью полный,
Бесстрашно рассекал я гибельные волны
И истины искал в советах мудрецов;
С Невтоном я летал превыше облаков,
И время оставлял, строптивый, за собою,
И в мраках дальних лет я бодрствовал душою.
Во прахе падших царств, в останках вековых
Катонов, Цезарей — свидетелей немых
Неумолимого, как время, разрушенья —
Хотел рассеять я унылые сомненья;
Священных теней их тревожил я покой;
Бессмертия искал я в урне гробовой —
И признаков его, никем непостижимых,
Искал во взорах жертв, недугами томимых,
В очах, исполненных и смерти и тоски,
В последнем трепете хладеющей руки.
Пылал обресть его в желаниях надежных,
На мрачных высотах туманных гор и снежных,
В струях зеркальных вод; в клубящихся волнах,
В гармонии стихий, в раскатистых громах.
Я мнил — что грозная, в порывах изменений,
В часы таинственных, небесных вдохновений,
Природа изречёт пророческий глагол:
Бог блага мог ли быть Бог бедствия и зол?
Все промыслы Его судеб непостижимы,
И в мире и добро и зло необходимы.
Но тщетно льстился я. — Он есть сей дивный Бог;
Но зря Его во всём, постичь я не возмог.
Я видел: зло с добром и, мнилося, без цели,
Смешавшись на земле, повсюду свирепели.
Я видел океан губительного зла,
Где капля блага быть излита не могла;
Я видел торжество блестящее порока —
И добродетель — ах! плачевной жертвой рока; —
Во всём я видел зло, добра не понимал,
И всё живущее в природе осуждал.

Однажды, тягостной тоскою удрученный,
Я к небу простирал свой ропот дерзновенный —
И вдруг с эфира луч блеснул передо мной,
И овладел моей трепещущей душой.
Подвигнутый его таинственным влеченьем,
Расстался я навек с мучительным сомненьем,
Забыв на Вышнего презренную хулу,
И так Ему воспел невольную хвалу:
«Хвала Тебе, Творец могучий, бесконечный,
Верховный Разум, Дух незримый и предвечный.
Кто не был — тот восстал из праха пред Тобой,
Не бывши бытием, я слышал голос Твой.
Я здесь! Хаос Тебя рождённый славословит
И мыслящий атом Твой взор творящий ловит.
Могу ль измерить я в сей благодатный час
Неизмеримое пространство между нас?
Я — дело рук Твоих — я, дышущий Тобою,
Приявший жизнь мою невольною судьбою,
Могу ли за неё возмездия просить?
Не Ты обязан — я! — мой долг— Тебя хвалить!
Вели, располагай, о Ты неизреченный!
Готов исполнить Твой закон всесовершенный.
Назначь, определи, мудрейший властелин,
Пространству, времени — порядок, ход и чин.
Без тайных ропотов, с слепым повиновеньем,
Доволен буду я Твоим определеньем.
Как сонмы светлые блистательных кругов
В эфирных высотах, как тысячи миров,
Вращаются, текут в связи непостижимой —
Я буду шествовать, Тобой руководимый.
Избранный ли Тобой, сын персти, воспарю,
В пределы неба я и гордый, там узрю,
В лазурных облаках престол Твой величавый —
И самого Тебя, одеянного славой,
В сияньи радужных, божественных лучей;
Или трепещущий всевидящих очей,
Во мраке хаоса атом, Тобой забвенный,
Несчастный, страждущий и смертными презренный,
Я буду жалкий член живого бытия:
Всегда — хвала Тебе, Господь! воскликну я,
Ты сотворил меня, Твоё я есмь созданье,
Пошли мне на главу и гнев и наказанье,
Я сын, Ты мой Отец! кипит в груди восторг!
И снова я скажу — хвала Тебе мой Бог!
Сын праха — воздержись! Святое провиденье
Сокрыло от тебя твой рок и назначенье.
Как яркая звезда, как месяц молодой —
Плывёт и сыплет блеск по тучам золотой
И кроет юный рог за рощею ночною,
Так шествуешь и ты неверною стопою
В юдоли жизни сей. Ты слабым создан был;
Две крайности в тебе Творец соединил.
Быть может с ними я невольно стал несчастен;
Но благости Твоей и славе я причастен;
Ты мудр — не мудрого не можешь произвесть:
Склоняюсь пред Тобой — хвала Тебе и честь!

Но между тем тоска сменила в сердце радость;
Погасла навсегда смеющаяся младость.
Угрюмый, одинок, прошедшим удручён,
Я вижу: пролетит существенный мой сон!
Престанет гнать меня завистливая злоба!
Полуразрушенный, стою при дверях гроба —
Хвала Тебе! — Вражды и горести змея,
Терзала грудь мою. — В слезах родился я;
Слезами обмывал мой хлеб приобретённый,
В слезах всю жизнь провёл, Тобою поражённый;
Хвала Тебе! — Терпел невинно я, страдал,
До дна испил я бед и горестей фиал,
У праведных небес просил себе защиты —
И пал, перунами Всевышнего убитый.
Хвала Тебе! — Тобой невинность сражена!…
Был друг души моей — отрада мне одна!
Ты Сам соединил нас узами любови
И Ты запечатлел союз священный крови —
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . [1]
Как юный нежный цвет, от стебля отделённый,
Увял он на груди моей окаменённой!…
Я видел смерть в его хладеющих чертах,
Любовь боролась с ней… и в гаснувших очах
Изображалось всё души его томленье.
О солнце, я молил, продли твоё теченье!
Как жертва палача, в час смерти роковой,
Преступник зрит топор, взнесённый над главой,
Безчувствен, падает в отчаяньи и страхе
И ловит бытия последний миг на плахе;
Так бледен, — быстр, как взор, внимателен, как слух,
Я рвался удержать его последний дух…
Он излетел!… О Бог правдивый, милосердый!
Простишь ли мне?.. роптал в несчастиях нетвердый,
Роптал против Тебя, судил Твои пути…
Непостижимый Бог! прости меня, прости…
Ты прав… безумен я… достоин наказанья….
Ты смертным создал мир — и дал в удел страданья.

Так! — я не нарушал закона Твоего.
Лишился милого душе моей всего,
Лишился радости, покоя невозвратно:
Но что ж? Твои дары я возвратил обратно.
Противиться нельзя таинственной судьбе;
Желаньем, волею я жертвую Тебе.
Я полон на Тебя незыблемой надежды
И с верою она мои закроет вежды.
Люблю Тебя, Творец, во мраке грозных туч,
Когда ты в молниях, ужасен и могуч,
Устав преподаёшь природе устрашённой,
Иль кроткия весны дыханьем облечённой,
На землю низведёшь гармонию небес!
Хвала Тебе! скажу, лия потоки слез,
Хвала верховный Ум — порядок неразрывный!
Рази, карай меня — хвала Тебе, Бог дивный!»

Так мыслил я тогда, так небом пламенел
И так восторженный, Царя природы пел.
О ты, неопытных коварный искуситель!
Неистовый сердец чувствительных мучитель!
Познай, Байрон, мечту твоих печальных дум,
Познай и устреми ко благу пылкий ум.
Наперсник ужасов — певец ожесточенья!
Ужель твоя душа не знает умиленья!
Простри на небеса задумчивый твой взор:
Не зришь ли в них Творцу согласный, стройный хор?
Не чувствуешь ли ты невольного восторга?
Дерзнёшь ли не признать и власть и силу Бога,
Таинственный устав, непостижимый перст —
В премудром чертеже миров, планет и звезд?
Ах! если б, смерти сын — из мрака вечной ночи,
Ты оросил слезой раскаяния очи,
Надеждой окрылён, оставил ада свод —
И к свету горнему направил свой полёт,
И в сонме Ангелов твоя взгремела лира:
Нет, никогда б ещё во области эфира,
Никто возвышенней, приятней и сильней
Не выразил хвалы Владыке всех царей!
Мужайся, падший дух! Божественные знаки
Ты носишь на челе. — Как лёгкие призраки,
Как сон, как ветерок, исчезнет славы дым:
Ты адом, гордостью, ты злом боготворим,
Царь песней! презри лесть — она твоя отрава; —
С одною истиной прочна бывает слава.
Склони пред ней главу, надменный великан!
Теки, спеши занять потерянный твой сан —
Среди сынов, благим отцом благословенных,
Для радости, любви, для счастья сотворенных.

________________________
[1] В тексте «Урании» — цензурный пропуск двух стихов:

Вся жизнь его была лишь жизнию моей,
И душу я его считал душой своей…

Морни

Владыко щитов,
Мечей сокрушитель
И сильных громов
И бурь повелитель!
Война и пожар
В Арвене пылают,
Арвену Дунскар
И смерть угрожают.
Реки мне, о тень
Обители хладной!
Падет ли в сей день
Дунскар кровожадный?
Твой сын тебя ждет,
Надеждою полный.
И море ревет,
И пенятся волны;
Испуганный вран
Летит из стремнины;
Простерся туман
На лес и долины;
Эфир задрожал,
Спираются тучи…
Не ты ли, Кормал,
Несешься могучий?

Тень

Чей глас роковой
Тревожить дерзает
Мой хладный покой?

Морни

Твой сын вопрошает,
Царь молний, тебя!
Неистовый воин
Напал на меня —
Он казни достоин…

Тень

Ты просишь…

Морни
Меча!
Меча твоей длани,
От молний луча!
Как бурю во брани
Узришь меня с ним:
Он страшно заблещет
На пагубу злым;
Сын гор затрепещет,
Сраженный падет —
И Морни воздвигнет
Трофеи побед…

Тень

Прими — да погибнет!..

Ужель, мой гений быстролетный,
Ужель и ты мне изменил,
И думой черной, безотчетной,
Как тучей, сердце омрачил?
Погасла яркая лампада —
Заветный спутник прежних лет,
Моя последняя отрада
Под свистом бурь, на море бед…
Давно челнок мой одинокой
Скользит по яростной волне,
И я не вижу в тьме глубокой
Звезды приветной в вышине;
Давно могучий ветер носит
Меня вдали от берегов;
Давно душа покоя просит
У благодетельных богов…
Казалось, теплые молитвы
Уже достигли к небесам,
И я, как жрец, на поле битвы
Курил мой светлый фимиам,
И благодетельное слово
В устах правдивого судьи,
Казалось, было уж готово
Изречь: «Воскресни и живи!»
Я оживал… Но ты, мой гений,
Исчез, забыл меня — и я
Теперь один в цепи творений
Пью грустно воздух бытия…
Темнеет ночь, гроза бушует,
Несется быстро мой челнок —
Душа кипит, душа тоскует,
И, мнится, снова торжествует,
Над бедным плавателем рок.
Явись же, гений прихотливый!
Явись опять передо мной
И проведи меня счастливо
К стране, знакомой с тишиной!

Ты спал, о юноша, ты спал,
Когда она, богиня скал,
Лесов и неги молчаливой,
Томясь любовью боязливой,
К тебе, прекрасна и светла,
С Олимпа мрачного сошла;
Когда она, никем не зрима,
Тиха, безмолвна, недвижима,
Она стояла пред тобой,
Как цвет над урной гробовой;
Когда, без тайного укора,
Она внимательного взора
С тебя, как чистого стекла,
Свести, красавец, не могла —
И сладость робких ожиданий
И пламень девственных желаний
Дышали жизнью бытия
В груди божественной ея!
Ты спал… Но страстное лобзанье
Прервало сна очарованье.
Ты очи черные открыл —
И юный, смелый, полный сил,
Под тенью миртового леса,

Пред юной дщерию Зевеса
Склонил колено и чело!..
Счастливый юноша! Светло!
Редеет ночь, алеет небо!
Смотри: предшественница Феба
Открыла розовым перстом
Врата на своде голубом!
Смотри!.. Но бледная Диана
В прозрачном облаке тумана,
Без лучезарного венца
Уже спешит в чертог отца,
И снова ждет в тоске ревнивой
Покрова ночи молчаливой!

Нелепин верит — и всему,
И без понятия, и слепо;
Недум, не веря ничему,
Опровергает все нелепо.
Скажите первому шутя,
Что муха нос ему откусит, —
При этой новости он струсит
И вам поверит, как дитя.
Потом спросите вы Недума:
Счастлив ли он своей женой
И не скрывает ли без шума
Ее фантазий, как другой?
Он вам ответит: «О, напрасно!
Я ею счастлив и богат!»
А между тем давно уж гласно,
Что он невыгодно женат…
Противоречие во мненьях —
Оригинальный их девиз.
И то же самое в явленьях
Большого света и кулис:
Один живет слепою верой
В чужие мысли и дела;
Другой скептическою мерой
Определяет цену зла.
И тот и этот без ошибки
Судить готовы обо всем —
И, кроме жалостной улыбки
Над их мечтательным умом,
Они всё видят и покойны…
Так путник в жаркий летний день
Встречает ключ в пустыне знойной
И пальмы сладостную тень.
И кто узнал, где наш Иуда?
Когда обрушится, откуда
Неиэбежимая гроза?
А для того иметь не худо
Свои хоть слабые глаза…

(Грешница)

И говорят ему: «Она
Была в грехе уличена
На самом месте преступленья.
А по закону мы ее
Должны казнить без сожаленья:
Скажи нам мнение свое!»
И на лукавое воззванье
Храня глубокое молчанье,
Он нечто — грустен и уныл —
Перстом божественным чертил!
И наконец сказал народу:
«Даю вам полную свободу
Исполнить древний ваш закон;
Но где тот праведник, где он,
Который первый на блудницу
Поднимет тяжкую десницу?»
И вновь писал он на земле…
Тогда, с печатью поношенья
На обесславленном челе,
Сокрылись дети ухищренья,
И пред лицом его одна
Стояла грешная жена!
И он, с улыбкой благотворной,
Сказал: «Покинь твою боязнь!
Где обвинитель твой упорный?
Кто осудил тебя на казнь?»
Она в ответ: «Никто, учитель!» —
«Итак, и я твоей души
Не осужу, — сказал Спаситель, —
Иди в свой дом и не греши!»

II lui dit une sottise —
elle lui repond par une autre.
N. М. [1]

Он

В последний раз, прекрасная, скажи:
Любим ли я хоть несколько тобою?

Она

0 милый друг! мне суждено судьбою
Быть от тебя без сердца и души.

Он

Творец, я жив! — Но, ангел лучезарный,
Зачем же ты не хочешь доказать?..

Она

Моей любви? Злодей неблагодарный!
Давно бы мог об этом мне сказать!

Он

Иди за мной; в тени густой дубровы
Узнаешь ты миг счастья золотой!

Она

Иду, и знай: Лукреции суровой
Ты не найдешь во мне, Тарквиний молодой!

_______________________
[1] Он сказал ей глупость — она ему ответила другой. Н. М. (франц.). — Ред.]

«Воды, воды!..» Но я напрасно
Страдальцу воду подавал…
А. П<ушкин>

1

За решеткою, в четырех стенах,
Думу мрачную и любимую
Вспомнил молодец, и в таких словах
Выражал он грусть нестерпимую:

2

«Ох ты, жизнь моя молодецкая!
От меня ли, жизнь, убегаешь ты,
Как бежит волна москворецкая
От широких стен каменной Москвы!

3

Для кого же, недоброхотная,
Против воли я часто ратовал,
Иль, красавица беззаботная,
День обманчивый тебя радовал?

4

Кто видал, когда на лихом коне
Проносился я степью знойною?
Как сдружился я, при седой луне,
С смертью раннею, беспокойною?

5

Как таинственно заговаривал
Пулю верную и метелицу,
И приласкивал и умаливал
Ненаглядную красну-девицу?

6

Штофы, бархаты, ткани цветные
Саблей острою ей отмеривал
И заморские вина светлые
В чашах недругов после пенивал?

7

Знали все меня — знал и стар и млад,
И широкий дол, и дремучий лес…
А теперь на мне кандалы гремят,
Вместо песен я слышу звук желез…

8

Воля-волюшка драгоценная!
Появись ты мне, несчастливому,
Благотворная, обновленная —
Не отдай судье нечестивому!..»

9

Так он, молодец, в четырех стенах,
Страже передал мысль любимую;
Излилась она, замерла в устах —
И кто понял грусть нестерпимую?..

Как ты божественно прекрасна,
О дева, рай моих очей!
Как ты без пламенных речей
Красноречиво сладострастна!
Для наслажденья и любви
Ты создана очарованьем;
Сама любовь своим дыханьем
Зажгла огонь в твоей крови!
Свежее розы благовонной
Уста румяные твои;
Лилейный пух твоей груди
Трепещет негой благосклонной!
И этой ножки белизна,
И эта темная волна
По лоску бархатного тела,
И этот стан зыбучий, смелый —
Соблазн и взора и руки —
Манят, и мучат, и терзают,
И безотрадно растравляют
Смертельный яд моей госки!
Друзья мои! (Я своевольно
Хочу везде иметь друзей,
Хоть друг, предатель и злодей —

Одно и то же! Очень больно,
Но так и быть!) Друзья мои!
Я вижу часто эту пери:
Она моя! замки и двери
Меня не разлучают с ней!..
И днем и позднею порою,
В кругу заветном и один
Любуюсь я, как властелин,
Ее волшебною красою!
Могу лобзать ее всегда
В чело, и в очи, и в уста
И тайны грации стыдливой
Ласкать рукою прихотливой.
«Счастливец!» — скажете вы мне.
Напрасно… Все мое блаженство,
Все милой девы совершенство
И вся она — на полотне!

А. П. Лозовскому

1

В те времена, когда вампир
Питался кровию моей,
Когда свобода, мой кумир,
Узнала ужасы цепей;
Когда, поверженный во мгле,
С клеймом проклятья на челе,
В последний раз на страшный бой,
На беспощадную борьбу,
Пылая местью роковой,
Я вызывал свою судьбу;
Когда, сурова и грозна,
Секиру тяжкую она
Уже подъяла надо мной —
И разлетелся бы мой щит,
Как вал девятый и седой,
Ударясь смело о гранит;
Когда в печальной тишине
Я лютой битвы ожидал, —
Тогда как вестник мира мне
Ты неожиданно предстал!
Мою бунтующую кровь
С умом мятежным помирил
И в душу мрачную любовь
К постыдной жизни водворил…
Так солнца ясного лицо
Рассеивает ночи тень,
Так узнику в великий день
Даруют красное яйцо!

2

Всему в природе есть закон:
Луна сменяется луной,
И годы мчит река времен
Невозвратимою волной!
Лучи обманчивых надежд
Еще горят во тьме ночей…
Моя судьба — то иногда
Мне улыбнется вдалеке,
То, как знакомая мечта,
Опять с секирою в руке
И опершись на эшафот,
Мне безотрадно предстает…
Тоска, отчаянье и грусть
Мрачат лазурный небосклон
Певца, который наизусть
Врагом и другом затвержен…
Безмолвен, мрачен и угрюм,
Я дань бесславию плачу
И, в вечном вихре черных дум,
Оковы тяжкие влачу!..
Лишь ты один меня постиг…
Кому, окажи, как не тебе,
Знаком в убийственной судьбе
Прямой души моей язык?..
Не ты ль один моих страстей
Прочел заветную скрижаль
И разгадал, быть может, в ней
Туманной будущности даль?
Не ты ли дикий каземат
Преобразил, волшебник мой,
В цветник приятный и живой,
В весенний скромный вертоград?

3

И пронеслося много лет
С тех пор, когда явился ты,
Как животворный тихий свет
Ко мне, в обитель темноты…
И где воинственный Кавказ
С его суровой красотой,
Где я с унылою мечтой
Бродил, страдал, но не угас!
Где дни отрады, новых мук,
Страданий новых и разлук,
Минуты дружеских бесед,
Порывы бешеных страстей
И все и всё?.. Их больше нет,
Они лишь в памяти моей.
Но сам я здесь, опять с тобой,
С тобою, верный, милый друг,
Как гул протяжный, тихий звук
Иль эхо с арфой золотой!..