Текли века
Текли века — и позабыть пора бы
Религию Погрома и Резни,
Когда зеленая чалма араба
Здесь заслоняла солнечные дни.
А там и ты пришел, Абдул-Гамид,
Побаловаться в каменных деревнях —
Поет зурна, и барабан гремит,
И трупы коченеют на деревьях.
Ржаного хлеба ржавая коврига
Ржаного хлеба ржавая коврига
Нам украшала фронтовые сны.
Но долог путь от подвига до сдвига,
И нам теперь, в преддверии весны,
Благих советов ханжеское иго
И скорбные упреки так нужны,
Как, например, поваренная книга
В условиях блокады и войны.
Зангезур
К тебе, Владыка конного завода,
Я обращаюсь, голову склоня:
Ты дашь мне зангезурского коня
С такою родословной, что порода
Кричит в зрачках, как бы из тьмы былин
И вместе с ним ворвусь я невозбранно
Туда, где скрыты семьдесят долин,
Как выкуп за царевича Тиграна.
Армения сказала нам
Армения сказала нам: «Друзья,
Никто вас не обидит нарочито —
Такая здесь налажена защита,
Что даже пальцем тронуть вас нельзя.
Стоит на страже маршал Баграмян,
Чтоб лезвием бесценного кинжала
Навек отсечь еще живое жало
Антипоэтов и антиармян!»
Живопись
Трудился мастер, рук не опуская,
Не требуя от ближних ничего,
Чтобы собрала эта мастерская
Весь свет, все краски Родины его.
Настанет день — и повлекутся к ней
Те, что бредут за гранью океана,
И Сароян вернется в дом Сарьяна,
Как блудный сын Армении своей.
Когда мечту перебивала шутка
Когда мечту перебивала шутка,
Сам замысел был весел и здоров,
Но не учел масштабов промежутка
Между Войной и Праздником Пиров.
И стал у музы ненадежен кров —
Порою так бедняжке было жутко,
Что сердце жило волею рассудка,
И то — едва не наломало дров.
Все позади, мой добрый друг Кара,
Беспечный курд в неправедном Ираке.
Ты из окопов не попал в бараки,
И вот, на самом деле, нам пора
Лететь туда, где все тебе знакомо,
Где я — в гостях, а ты — хозяин дома.
Не для того я побывал в аду
Не для того я побывал в аду,
Над ремеслом спины не разгибая,
Чтобы стихи вела на поводу
Обозная гармошка краснобая.
Нет, я опять на штурм их поведу,
И пусть судьба нам выпадет любая
Не буду у позорного столба я
Стоять, как лжец, у века на виду.
Всю жизнь мы воевали за мечту,
И бой еще не кончен. Я сочту
Убожеством не верить в призрак милый.
Он должен жизнью стать. Не трусь, не лги
И ты увидишь, как течет Занги
И день встает над вражеской могилой.
Конечно, критик вправе нас во многом
Конечно, критик вправе нас во многом
Сурово упрекнуть — но если он,
К несчастью нашему, обижен богом
И с малолетства юмора лишен,
И шагу не ступал по тем дорогам,
Где воевал наш бравый батальон,
А в то же время, в домыслах силен,
Пытать задумал на допросе строгом:
Где я шутил, а где писал всерьез,
И правда ль, что, ссылаясь на мороз,
Я пьянствую, на гибель обреченный?
Пусть спрашивает — бог ему судья,
А бисера метать не буду я
Перед свиньей, хотя бы и ученой.
Мне снился пир поэтов
Мне снился пир поэтов. Вся в кострах,
Вся в звездах, ночь забыла про невзгоды,
Как будто лагерь Братства и Свободы
Поэзия раскинула в горах.
И, отвергая боль, вражду и страх,
Своих певцов собрали здесь народы,
Чтобы сложить перед лицом Природы
Единый гимн — на братских языках.
О старый мир, слепой и безобразный!
Еще ты бьешься в ярости напрасной,
Еще дымишься в пепле и золе.
Я не пророк, наивный и упрямый,
Но я хочу, чтоб сон такой же самый
Приснился всем поэтам на земле.
Не крупные ошибки я кляну
Не крупные ошибки я кляну,
А мелкий день, что зря на свете прожит,
Когда бывал я у молвы в плену
И думал, что злословие поможет.
Ночь Зангезура сердце мне тревожит.
Торжественного света пелену
Раскинет Млечный Путь — во всю длину —
И до рассвета не сиять не сможет.
Да будет так, как я того хочу:
И друг ударит друга по плечу,
И свет звезды пронзит стекло стакана,
И старый Грин сойдет на братский пир
И скажет нам, что изменился мир,
Что Зангезур получше Зурбагана.
Ни печки жар, ни шутки балагура
Ни печки жар, ни шутки балагура
Нас не спасут от скуки зимних вьюг.
Деревья за окном стоят понуро,
И человеку хочется на юг,
Чтобы сказать: «Конец зиме, каюк», —
И — да простит мне, грешному, цензура —
Отрыть на родине Кара-Дэмура
Давно закопанный вина бурдюк.
— Он в Эриване ждет, — сказал мне друг, —
И мы его, не выпустив из рук,
Допьем до дна: губа у нас не дура.
А выпьешь да оглянешься вокруг —
И счастлив будешь убедиться вдруг,
Что это жизнь, а не литература.
Зима, она похожа на войну
Зима — она похожа на войну,
Бывает грустно без вина зимою.
И если это ставят мне в вину,
Пожалуйста — ее сейчас я смою
Не только откровенностью прямою,
Признаньем слабости моей к вину,
Но и самим вином. Как в старину,
Мы склонны трезвость сравнивать с тюрьмою
Во-первых, это правда. Во-вторых,
Не спорьте с нами: в блиндажах сырых
Мы породнились — брат стоит за брата.
А в Эривань поехать кто не рад?
Там, если не взойдем на Арарат,
То хоть сойдем в подвалы «Арарата».
Когда, вне всяких утвержденных правил
Когда, вне всяких утвержденных правил,
Ты стала мне и жизнью и судьбой,
Я гвардию стихов своих составил
И на столе собрал перед собой.
И повелел в слепой своей гордыне,
Любуясь сам их силою земной: —
Идите, воины, берите в плен рабыню,
Чтобы она повелевала мной.
Подражание китайскому
Евгении Франческовне Фонтана
Ручей стихов,
Поток любви летучей,
Куда стремитесь вы,
В какую даль?
Ведь даже день,
Не омраченный тучей, —
Для вас лишь кубок,
Где на дне — печаль.
За то, что я не помнил ничего
За то, что я не помнил ничего
две ночи напролет;
За темный омут сердца твоего,
за жар его и лед;
За то, что после, в ясном свете дня,
я не сходил с ума;
За то, что так ты мучила меня,
как мучилась сама;
За то, что можно, если вместе быть,
на все махнуть рукой;
За то, что помогла мне позабыть
о женщине другой;
За то, что жить, как ты со мной живешь,
не каждой по плечу,—
Пусть остальное только бред и ложь, —
я все тебе прощу.
Я бы раньше такое чудо
Я бы раньше такое чудо
Из-за столика в ресторане
Далеко бы увел отсюда,
Не решив ничего заране.
А теперь я и так в восторге
И не рвусь ни в какие дали.
Укатали крутые горки, —
Слава богу, что укатали.
Вино
Подскажет память —
И то едва ли,
Но где-то с Вами
Мы пировали.
С друзьями где-то,
Что собралися —
Не то у Мцхета,
Не то в Тбилиси.
И там в духане
Вино мы пили
Одним дыханьем,
Как Вы любили.
И кто-то пьяный
В ладоши хлопал,
Когда стаканы
На счастье — об пол!
Все улыбались,
На нас смотрели,
А мы смеялись
И не хмелели.
С того вина ли
Пьянеть до срока?
И рог мне дали —
Я пил из рога.
Я знал, что справлюсь
С таким обрядом,
Я знал, что нравлюсь
Сидевшей рядом.
Вина ль и зноя
Мы не допили?
Война ль виною,
Что Вы забыли?
Но так легко мне
Сквозь всю усталость —
Вино, я помню,
Еще осталось.
И вижу все я
Во сне ночами —
Вино такое
Допьем мы с Вами.
Консервы, ножик перочинный
Консервы, ножик перочинный,
Стакан один на четверых,
Две женщины и мы, мужчины,
И лишних нету между них.
И взгляд, что так блестящ и нежащ,
И спирт, который душу жжет
И, лучше всех бомбоубежищ,
Нас от снарядов бережет.
И кто, хотя бы на мгновенье,
Осудит нас в годину тьмы, —
Как будто ночь одну забвенья
Еще не заслужили мы?
Алые полоски догорели
Алые полоски догорели,
Лес дымится, темен и высок.
Ель да ель. Не здесь ли, в самом деле,
Низкий дом — начало всех тревог?
Уж такую тут мы песню пели —
Шапку сняв, ступаешь на порог.
Кто певал ее — тот пьян доселе,
А кто слышал — позабыть не смог.
Я не болтал на шумных перекрестках
Я не болтал на шумных перекрестках
О том, что мир нелеп или хорош,
Не продавал, как нищий, на подмостках
Чужую правду и чужую ложь.
Но то, чем жили мы, что помнить будем
Хоть в малой мере сохранится тут,
И если это пригодится людям —
Они отыщут — и о нас прочтут.
Страницы:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12